Торжество на час - Маргарет Барнс

— Нэн, мне кажется, королева все еще любит его, — сказал он, пытаясь разобраться в нахлынувших чувствах, — но, когда она обратилась к нему с таким вопросом, а Генрих не ответил, я думаю, она впервые почувствовала к нему презрение.

Анна слушала его молча. Глазами собеседника она как будто наблюдала за разыгрывающейся драмой, героиней которой была не она. Эта драма — Анна не могла не признать этого — оказалась слишком значительной по сравнению с ее собственными жалкими потугами. Без сомнения, Екатерина поражала величием, и в душе Анна завидовала ей. Иметь возможность уважать себя — это стоит много.

Но вслух Анна лишь презрительно заметила:

— Слава Богу, она ушла наконец с дороги Генриха.

Таким образом, легатские переговоры, на которые Анна возлагала большие надежды, не принесли им всем ничего, кроме позора.

Кампеджио испросил разрешение отбыть в Рим на ежегодные осенние каникулы. Екатерина уединилась в Виндзоре. Генрих, пытаясь, должно быть, усыпить свою больную совесть, уверил себя в необходимости поездки по центральным графствам страны.

И вот теперь король, Анна и весь двор ожидали визита итальянского кардинала в Грэфтон.

— И чем скорее он уберется восвояси, тем лучше, — ворчал Генрих, которому пришлось из-за визита кардинала отказаться от охоты. Он ни разу не упомянул о прошедшем суде, но как бы велико ни было его разочарование результатами деятельности легата, политики ради он не мог показать своего настроения папскому посланнику. Другое дело — английский кардинал. Но тот, хотя и был могущественным Уолси, на прием в честь итальянского кардинала официально приглашен не был.

— У нас здесь просто нет места для него и его огромной свиты, — сказала Анна, когда поняла, что Генрих все-таки намерен послать Уолси запоздалое приглашение. — Может быть, наш славный Норрис найдет для него помещение где-нибудь поблизости?

И так великий кардинал Англии, поражавший весь мир поистине царственным величием, вынужден был поместиться в захудалой местной гостинице. Ожидая назначенного часа приема у короля, он мог углубиться в размышления о постигших его несчастиях.

Никто в этой стране не работал на ее благо так много, как он. Деньги, время, здоровье — все было принесено на алтарь служения королю и отечеству.

Уолси родился в простой, незнатной семье, но упорно шагая по тернистой стезе каждодневных трудов и лишений, добился признания со стороны королей, снискал уважение известных ученых-богословов. Он стал кардиналом и сделал Англию могущественной державой, умной и дальновидной политикой отвоевав для нее достойное место в Европе.

Всю зиму ему пришлось лавировать между двумя опасностями. Или он должен был ослушаться короля, или же нанести обиду папе. А между тем оба они являлись опорой его влиятельного положения как внутри страны, так и в международной политике.

И ради чего он должен был претерпевать такие страдания? Ради этой темноглазой плоскогрудой чертовки, в которой честолюбие, вскормленное лестью и влиянием семьи, развилось до уродливых размеров? Она свалилась ему на голову, как падает с безоблачного неба нежданный метеорит. Она затмила его блеском своего победоносного восхождения на Олимп.

Уолси всегда знал, как убрать со своего пути честолюбивых мужчин. Но как быть с рвущейся к власти женщиной? Ее белое тело и дьявольские уловки околдовали короля. Нет, ему больше не приходится рассчитывать на дружбу Генриха…

Смирив свою гордыню, он сделал все, чтобы умилостивить эту девчонку. По просьбе Генриха он обустроил для нее роскошный дом, выделив несколько ценнейших гобеленов из своей всемирно известной коллекции.

Но все напрасно. По ее милости он потерял доверие королевы и настроил против себя Испанию. Анна и Генрих, они вместе одурачили его, послав к Франциску вести переговоры о женитьбе короля. А когда он вернулся из Франции, она, обвешанная королевскими драгоценностями, просто смеялась ему в глаза.

Так же, как смеялась и сегодня, стоя между ним и закрытой дверью, за которой король вел переговоры с Кампеджио. Она всегда стоит между ним и королем…

Конечно, Уолси был куда как умнее Екатерины Арагонской, но ему не хватало ее мужества и врожденного достоинства. Пробиваясь сквозь рой придворных, толпившихся в импровизированной приемной в Грэфтоне, он не мог скрыть растерянности. Не помогли ни пурпурные шелка, ни венецианские кружева: в приемной короля стоял потерявший осанку жалкий старик с нездоровым цветом лица и отвислыми щеками.

Когда-то взгляд Уолси, проницательный, буравящий, приводил в трепет, а теперь старый кардинал не решался поднять глаз, чувствуя на себе любопытные взгляды всей этой мелкой сошки. Он с ужасом понимал, что не может сохранить достоинства перед лицом наглых франтов, увивавшихся вокруг Анны. А ведь многие из них именно ему, Уолси обязаны тем, что пробились ко двору.

Анна искоса наблюдала за ним. Сильно постаревший, неуверенный в себе человек: «Ну что же, колесо сделало полный оборот. Если бы только ты, Перси, любовь моя, мог сейчас видеть нашего врага!» — злорадно шептал внутри нее дьявол мести.

А Уолси, встретив ее полный ненависти взгляд, подумал: «Если бы я только мог так же легко расстроить этот ее роман, как разрушил когда-то первый!»

В борьбе с нею ему не составит большого труда подбить лондонцев кричать: «Шлюха!» и «Не хотим Болейнов!», когда Анна проезжает по городу, и в то же время подогреть чувства горожан к маленькой принцессе Мэри. Но это, конечно, мелочи.

Если бы ему удалось разузнать о ней что-нибудь тайное, то, что она тщательно скрывает… Разузнать и взять ее за горло, как она взяла его раздобытыми сведениями о его прежней жизни.

Ее враждебность теперь определяла и отношения остальных придворных. Никто не уступил ему дорогу, о его прибытии не было объявлено, все продолжали болтать и смеяться, а не притихли почтительно, как это бывало раньше при его появлении. И в то же время он чувствовал: все смотрели на него и гадали, примет его король или нет. Томас Уолси страдал, как страдает маленький человек, ожидающий и надеющийся на свою маленькую удачу.

— Я знаю, что эта ночная кукушка перевирает каждое мое слово и настраивает короля против меня, — прошептал он своему секретарю Кромвелю.

Кардинал должен был сказать что-то просто для того, чтобы скрыть растерянность, замешательство. Он, известнейший в Европе оратор, вынужден был вести жалкий, бессодержательный разговор со своим секретарем.

— Но как умно Анна подставляет ему подножки! — заметила Джейн Рочфорд.

— Еще немного, и он совсем отчается получить аудиенцию у короля, сядет на своего беленького мула и покинет нас! — засмеялась Анна.