Торжество на час - Маргарет Барнс

Так продолжалось до тех пор, пока Генрих не настоял на том, чтобы она уехала в Гринвич. И там, одинокая, она мужественно продолжала сражаться за признание ее дочери законной наследницей престола. Она сносилась с послом Испании, слала бесконечные письма в Рим и даже при помощи немногих оставшихся верными ей в изгнании друзей получила копию послания папы к ее родителям, в котором содержалось благословение ее второго брака, брака с Генрихом.

Но в конце концов, вопреки ее желанию, папа Клементий принял решение послать в Англию своего легата, с тем чтобы тот оказал поддержку Уолси в продвижении дела развода.

Кампеджио, итальянский легат, был сухопарым пожилым человеком, явно проигрывавшим своему английскому коллеге в умении произвести внешнее впечатление. Он начал с того, что выдвинул ошеломляющее количество безупречно обоснованных доводов, призванных убедить Генриха отказаться от намерений развестись. И только убедившись в том, что король Англии осведомлен о юридической стороне дела не хуже, чем самый опытный законник, легат перестал упражняться в красноречии.

Затем он льстивыми речами вошел в доверие к Екатерине и стал ее духовником. Но и здесь его старания увенчались лишь тем, что он услышал торжественное заверение Екатерины в том, что она провела с молодым, но хворым Артуром Тюдором всего только семь ночей и осталась девственницей, хотя хвастливая болтовня мальчишки и бросила на нее позорную тень.

Но на этом легат не успокоился: его изобретательный ум выработал совершенно неожиданное решение. Исходя из того, что основным доводом Генриха в пользу развода было то, что он не имеет законного наследника, Кампеджио предложил обвенчать дочь Генриха и Екатерины — Мэри — с незаконным сыном короля — Фицроем.

Наконец, истощив себя в бесполезных спорах, он решился провести в Лондоне легатский суд. Огромный зал Блэкфраерза был до отказа заполнен придворными, лицами духовного звания и законниками. Кампеджио и Уолси председательствовали.

Екатерина Арагонская величаво прошествовала по залу и села на свое почетное место. Когда Гарольд объявил: «Генрих, король Англии», — Генрих Тюдор, войдя в зал, вынужден был посмотреть в глаза Екатерине.

Надо отдать должное, он держался с большим достоинством. В своей речи он говорил о глубоком уважении к жене и восхищался ее добродетелями. Король заверил высокий суд, что лишь боязнь жить в грехе и забота о законных наследниках заставляют его искать с ней развода.

— И что ответила королева? — живо поинтересовалась Анна Болейн, выспрашивая только что вернувшихся из Блэкфраерза придворных.

Сам Генрих, мрачно глядя перед собой, проследовал в личные апартаменты, и Анна не решилась беспокоить его.

— Некоторое время она молчала. Было видно, что Ее Величество глубоко тронута, — ответил Хэл Норрис.

— Генрих рассказал мне, что будет говорить на суде. Все это было заранее продумано, — нетерпеливо прервала его Анна.

Но она видела, что Норрис также глубоко тронут.

— Она встала и медленно подошла к нему, с трудом, она, по-видимому, очень нездорова. Странно, но болезнь только прибавила ее внешности величия и достоинства. Она была вся в черном, что-то свободное, с большим шлейфом. Никто не мог оторвать от нее глаз.

Норрис остановился, как бы стараясь полностью осмыслить то, что произошло в суде.

— А что потом? — торопила его Анна.

— А потом Екатерина упала перед ним на колени. Она стала говорить, мешая английские и испанские слова, как это всегда бывает с ней, когда она волнуется. И заплакала. Она обращалась только к королю, но в зале стояла такая тишина, что мы слышали каждое слово. Она говорила о счастливых временах их жизни, о дружбе и понимании, которые так долго связывали их, о ее терпимости по отношению к нему… Я думаю, королева имела в виду леди Блаунт и вашу сестру. И о том, что она все простила ему. Напомнила ему, что всегда была покорна его воле и всей душой предана ему и его интересам, и о принцессе Мэри — как они оба радовались дочке. Один раз она упомянула об их маленьком сыне, которого забрал Бог. Клянусь, в глазах короля стояли слезы.

Мучимая совестью, Анна все-таки не желала смотреть правде в глаза.

— Ах, вероломный! — пробормотала она по-французски.

— Потом королева как будто вспомнила, что они не одни, а перед лицом суда. Она поднялась, посмотрела прямо ему в глаза и, возвысив голос и призывая Бога в свидетели, просила короля подтвердить, что она была девственницей, когда он взял ее в жены.

Норрис подошел к окну и стал молча смотреть на серые воды Темзы. Казалось, он также забыл, что не один в комнате. Он был молод и добр, и его собственная мать была в возрасте Екатерины.

Чтобы вывести его из задумчивости, Анне пришлось подойти и дернуть его за рукав.

— А король? Что ответил король?

— Ничего.

— Ничего?! Ты хочешь сказать, что он не использовал такой возможности — опровергнуть это перед судом?

Норрис повернулся и посмотрел на нее. Он впервые видел ее такой напряженной и суровой.

— Может быть, он не имел оснований? — предположил он.

У Анны вырвался стон отчаяния.

— Но он должен был сказать хотя бы что-нибудь, сделать что-нибудь.

— Никто ничего не сделал, кроме королевы. Она подозвала одного из своих придворных, оперлась на его руку и покинула зал.

— И никто не остановил ее?

— Король пытался остановить. Я думаю, он понял, что весь христианский мир отвернется от него, если суд признает ее неправой в ее же отсутствие. Он приказал вернуть королеву. Должно быть, она хорошо расслышала его слова, но не вернулась, даже не оглянулась. Это она, которая никогда в жизни не перечила ему, выказывая лишь послушание и уважение…

— Говори по сути дела. Остальное мне не интересно, — небрежно заметила Анна.

— В эту минуту в ней было столько величия, что мы все вдруг вспомнили, что она — дочь великой Испании. Не спеша, в сопровождении двух фрейлин и двух епископов она прошествовала к тем огромным дверям, которые ведут в Брайдуэлский дворец. Никто не посмел остановить ее. И тяжелые двери закрылись за ней. Как будто она уходила из жизни короля и уходила непобежденная, гордая.

С тех пор, как он стал пажом, Хэл Норрис всегда жил при короле. Он восхищался его доблестью, пользовался его расположением, щедростью. Он был предан королю, но то, что он увидел и услышал сегодня, так потрясло Хэла, что он не мог скрыть своего сочувствия и восхищения королевой.

— Нэн, мне кажется, королева все еще любит его, — сказал он, пытаясь разобраться в нахлынувших чувствах, — но, когда она обратилась к нему с таким вопросом, а Генрих не ответил, я думаю, она впервые почувствовала к нему презрение.