Старый дом - Всеволод Соловьев

— Борис, — сказала она, — пойдем, пойдем ко мне… ведь ты еще у меня не был!.. Теперь можно…

Она взяла его за руку и повела в свои комнаты. Они вошли в ее маленький будуар, и блаженное ощущение, наполнявшее Бориса, еще усилилось. Какой милой, какой дорогой показалась ему эта комната, ее комната. Здесь все дышало ею, все было ею проникнуто, и каждая малейшая вещица представлялась ему какою-то особенной, такой, какой никогда и ни у кого нет и быть не может…

— Постой, посмотри! — говорила Нина с новым, совсем расцветшим лицом, какого он у нее не видал еще ни разу. — Посмотри!

Она выдвинула ящик комода, вынула оттуда что-то довольно большое, развернула какой-то узел — и он увидел у нее в руках свой плащ, тот плащ, который она оставила у себя залогом его возвращения.

— Ты вернулся за ним, — говорила она, и на глазах ее светились слезы. — Возьми его! Видишь… Я сохранила его много лет и часто, часто вынимала его, разглядывала, сдувала с него пылинки… Нет на нем места, где бы я его не целовала… Ты за ним вернулся, милый!.. Как хорошо, как чудно! Ведь я знала это, что ты вернешься…

— Нина, но ведь я вернулся не сейчас, я вернулся уже давно… Зачем же были эти долгие месяцы?

— Не упрекай, — сказала она, — и не вспоминай… Верно, так нужно было; но теперь, теперь, уже не будет сомнений…

— Ты не станешь говорить мне, что я твой брат — и только?

Она опустила глаза, но сейчас же и подняла их на него со счастьем, любовью и мольбой.

— Теперь ты для меня — все!.. Если и грех это — пусть! Ты — все для меня, и не говори больше о том, что было… Потом я сама тебе скажу все, а теперь не надо… не надо!..

Она припала к нему головой на грудь и крепко обвила его шею своими тонкими руками, — опять как тогда, в ту далекую, волшебную ночь.

— Господи, — шептала она, — какое счастье бывает на свете, как хорошо жить!

— Да, хорошо жить! — проговорил и он ей из всей глубины своего сердца.

XI. В ПЫЛИ

Генеральша собралась умирать. С ней это случалось аккуратно каждый год, только в различное время.

Она съездила по обычаю в Александро-Невскую лавру. Вернувшись домой и проходя по парадным комнатам, поддерживаемая Пелагеей Петровной, сделала воскресный смотр воспитанницам и прошла к себе в темный будуар. Там она сняла старомодную изумительной формы шляпу с целой башней из перьев и густую вуаль, под которой скрывала от дневного света, при воскресных выездах, свое набеленное и нарумяненное лицо.

Пелагея Петровна принесла ей кофе. Генеральша поместилась на обложенное подушками кресло, где проводила все свои дни в течение более двадцати лет, выпила кофе и потом долго, с каким-то особенным любопытством и страхом вглядывалась в портрет покойного мужа.

Пелагея Петровна, до тонкости изучившая свою благодетельницу, тревожно стала следить за нею и не смела нарушить ее размышлений ни одним словом. Она только время от времени слабо и сдержанно покашливала. Но вот генеральша вздрогнула, отвела глаза от портрета и обратилась к компаньонке.

— Чтобы девочки не приходили сегодня — не надо! — произнесла она глухим голосом.

Пелагея Петровна съежилась, втянула в себя губки, заморгала глазами и с неизбежным своим присвистом шепнула:

— Сейчас пойду, скажу им…

— Ступайте!

— А мне, ваше превосходительство, прикажете вернуться?

— Возвращайтесь!

Пелагея Петровна скрылась за спущенной портьерой. Генеральша встала было со своего кресла, но тотчас же с легким стоном опять в него опустилась. Глаза ее опять невольно будто какою-то силою потянуло к портрету. Но она сделала над собою усилие, закрыла их и стала креститься. В таком положении застала ее Пелагея Петровна, неслышно пробравшись в будуар.

— Гм… гм… фью!.. — дала знать о своем присутствии Пелагея Петровна, втягивая шею и изображая на лице что-то до такой степени умильное и постное, что даже генеральша, испуганно открывшая глаза, воскликнула:

— Чего это вы, матушка, гримасничаете?

— Я не гримасничаю, ваше превосходительство, — вертя головою, сжимаясь и расплываясь в сладкую улыбку, ответила компаньонка.

— Пойдите опять туда и скажите, чтобы никто не входил и чтобы гостям отказывали. Да распорядитесь — соломы побольше… у окон… сколько раз говорила… набросали кое-где и думают — дело сделали. Слышно все, слышно!.. Всю ночь не спала… у самого уха такой грохот… Они воруют солому, больше ничего!.. Или растаскивают ее там, что ли, на улице… На что же сторожа? На что же полиция? Соломы побольше!.. Ступайте и возвращайтесь…

Пелагея Петровна поспешила исполнить приказание. А когда вернулась, то застала генеральшу сидящею на кресле с трясущеюся головою, со страшным лицом и блуждающими глазами.

— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство, благодетельница, что с вами?

Компаньонка засуетилась, семеня на месте ногами и заглядывая в лицо генеральши.

Та упала на подушки и хриплым голосом произнесла:

— Умираю!..

— Ах, Господи, да что же такое? Болит у вас что-нибудь — скажите, благодетельница, я разотру… За доктором послать прикажите?

Генеральша рассердилась.

— Не надо! — крикнула она. — Разве я когда-нибудь за доктором посылаю? Разве этим шарлатанам верю? Они и здорового человека, не то что больного уморить могут!..

— Да что у вас болит-то?

— Ничего не болит! Умираю… поманил!..

Она глазами указала на портрет.

— Поман-и-ил!.. — протянула она.

— Да, может быть, это вам только так почудилось, ваше превосходительство? Это иногда так бывает… в глазах зарябит… ну и почудится… со мною тоже давеча было…

— Не сердите вы меня, Пелагея Петровна! — со стоном произнесла генеральша. — Мне никогда не чудится… никогда!.. Говорю: поманил… Сама, своими глазами видела… Сижу я и тянет мои глаза к портрету, так и тянет… Не могу удержаться… вы вот ушли… я взглянула… и вижу… прищурил глаза, качнул головою… рука шевельнулась, поднялась и… манит…

— Да вы не тревожьтесь, благодетельница, право, почудилось… уж поверьте мне… Как это можно… когда же такое бывает!.. И зачем вам умирать? Слава Богу, и личико у вас совсем как есть здоровое…

— Нет, не утешайте!.. — слабо стонала генеральша. — Уже ночью такие мысли приходить стали… во всю обедню о смерти думалось… а как пошла на кладбище, помолилась на его могиле… потом взглянула на свою приготовленную… и так это мне живо, живо вдруг представилось, что скоро в ней лежать буду… да, буду!.. А тут и он поманил… умираю!

Генеральша закрыла глаза и лежала неподвижно.

Пелагея Петровна не знала, на что теперь решиться, что делать.

Умирала генеральша часто и каждый раз были новые проявления этого умиранья. Но теперь Пелагее Петровне показалось что-то действительно не совсем ладное — такого лица она никогда еще не видела у благодетельницы, да и «покойник» еще ни разу не манил ее.

«Чего мудреного, — думала Пелагея Петровна, — может, и взаправду… час пришел… человек старый, хворый, шутка сказать — сколько-то лет лежит на одном месте, света Божьего не видит… да, куда ведь стара и слаба! В чем душа держится… как разденется — глядеть страшно… чего доброго?!.»

Она склонилась над генеральшей.

— Матушка, — прошептала она, — чего бы, коли уж так вам, ваше превосходительство, плохо… успокоились бы… батюшку призвать… Святых Тайн… авось, Бог даст, полегчает… я…

Но вдруг она как будто прикусила язык и замолчала. Она поняла, что сделала большую глупость. Генеральша при ее словах вскочила, откуда силы явились, с кресла и вся так и затряслась.

— Потом… потом, успею!.. — зашептала она, махая руками и будто отстраняя от себя что-то. — Я не хочу умирать… не хочу!..

Она упала на подушки и закрыла лицо руками.

— Пелагея Петровна! — произнесла она через несколько мгновений, но уже совсем иным тоном, более спокойным и в то же время робким.

— Асиньки? — нежным голосом отозвалась Пелагея Петровна.

— Да пойдите сюда, положите мне на голову руку, посмотрите — не горяча голова?

Компаньонка, осторожно подобравшись, приложила руку и потом, отняв ее, вдруг быстро-быстро закрестилась.

— Вот вам Христос, благодетельница… ей-Богу же… вот, вот… ни чуточки не горяча! То есть ни-ни… Да, полноте, бриллиантовая вы моя, успокойтесь… бросьте вы эти мысли… так это… притомились… ночку плохо поспали… а вы здоровы… Ну вот ей-ей здоровы…

— А что, Пелагея Петровна, только вы по душе, напрямик мне скажите, — может это… может это мне показалось, что он кивнул и поманил?

— Да я же говорю, что показалось!..

— Побожитесь!

— Ну вот… ей-Богу!..

И Пелагея Петровна опять закрестилась.

Генеральша глубоко вздохнула с облегченным сердцем. Тоска и ужас, выражавшиеся на ее лице, исчезли. Однако, видно, какая-то новая черная мысль стукнула ей в голову. Она простонала и опять несколько раз повторила: