Старый дом - Всеволод Соловьев

— Только одно, дорогая моя, — перебила ее княгиня. — Вы уж не говорите ей о том, что ей не следует выходить замуж, — докажите ей, что можно и в замужестве вести жизнь истинно христианскую и делать добро.

Графиня изумленно на нее взглянула.

— Зачем же это? — сказала она. — Я всю жизнь была того мнения, что не следует выходить замуж.

— Ах, Боже мой, вы — совсем другое дело! Я уверена, твердо уверена, что ее спасение именно в выходе замуж за человека, которого она любит. А лучше совсем не говорите с нею, если не можете обещать мне, что не станете отдалять ее от мысли о замужестве…

Княгине долго пришлось убеждать «Христову невесту» и доказывать, почему Нина должна выйти за Горбатова. Наконец они столковались: графиня дала обещание не только за себя, но и за Фотия. Тогда княгиня, успокоившись и простившись с хозяйкой, сошла в свою келью. Она была очень приятно удивлена, увидя у себя на столе хотя и постный, но очень вкусно приготовленный ужин. Вошедшая вслед за нею бледная женщина в монашеском платье сказала ей:

— Графинюшка наша строгий пост соблюдает, а вы, сударыни, чай, с дороги-то проголодались — так я и распорядилась… Покушайте, вот и барышня тоже… как это можно так, с дороги-то!

— Спасибо, матушка, большое вам спасибо! — довольным тоном отозвалась княгиня.

Она с удовольствием присела к столу, позвала Нину. Но оказалось, что Нина уже разделась и ужинать не хочет.

IX. ФОТИЙ

Несмотря на то, что кровать была узка и матрац не отличался особенной мягкостью, княгиня заснула скоро, и в то время как благовестили к заутрене, она спала самым крепким и здоровым сном. Спала и Нина. Ставни были закрыты, тишина в доме стояла полная. И обе они, наконец проснувшись и наскоро одевшись, едва-едва поспели к обедне.

Нина была в спокойном и бодром настроении. Войдя в монастырь, она поразилась огромным стечением народа. Весь путь от ворот до самой церкви, в которой уже началась служба, им пришлось сделать среди густой толпы богомольцев, нищих, калек. На самых видных местах стояли и сидели мужчины, женщины и дети ужасного и отвратительного вида, олицетворения всевозможных человеческих недугов. Кто был покрыт весь ранами, кто выставлял напоказ красный, бесформенный обрубок ноги, кто совал вперед что-то невозможное, обернутое в грязное тряпье — руку, доходившую только до локтя и затем оканчивавшуюся каким-то наростом. И все эти несчастные калеки, на все лады жалобным голосом произносившие свое «Христа ради», протягивали к проходившим маленькие деревянные чашечки, предназначенные для сбора милостыни. Княгиня и Нина роздали уже всю мелочь, какая была с ними, а чашечки все протягивались и все жалобнее, и все ужаснее слышалось «Христа ради».

Влеремежку с нищими расположились богомольцы, которые уже отстояли ранние службы и теперь отдыхали здесь, тем более что в церкви не было места. Некоторые, очевидно, пришли издалека, из южных и юго-восточных губерний, на что указывал покрой их одежды и черты загорелых лиц. Несмотря на впечатление нищеты, бедности немощи человеческой, какое-то благоговейное чувство сходило на Нину и возрастало в ней. Наконец, поднявшись на церковную паперть, запруженную народом, они добрались до дверей. Княгиня обратилась к Нине и почти испуганным голосом сказала:

— Как же мы проберемся вперед — ведь задавят!..

Крепкий запах всех этих сермяг сразу показался им просто невыносимым. Но, сдерживая дыхание, они стали пробираться вперед. Огромная, толстая княгиня, видя, что иначе невозможно, стала работать руками. Мужики и бабы старались почтительно сторониться и давать ей дорогу; но это оказалось очень трудно — такое множество людей набралось в небольшой церкви. Однако все же, несмотря на все затруднения, княгиня, краснея, с лоснящимся лицом, пробралась вперед к правому клиросу.

— Нам бы туда, к графине… вон ее место… там просторнее! — шепнула она Нине.

— Нет, лучше останемся здесь, ma tante, — ответила Нина, — ведь не пройдем, а здесь хорошо.

Княгиня кивнула головою, быстрым взглядом окинула новый иконостас, покрытый прекрасной живописью, богатыми ризами, сияющий огнями, и начала креститься. Потом она осмотрелась. Весь клирос, у которого они стояли, был занят монахами, да и за ними тоже разместились несколько монахов. А дальше шла сплошная масса народу, — негде было упасть и яблоку. Несмотря на дуновение, временами проносившееся от открытых окон, духота была страшная, мешалась с запахом ладана и народа и туманила голову. Служба шла медленно и торжественно. Хор монахов был хорошо составлен.

— Что же это, никак не архимандрит служит? — шепнула княгиня.

Но Нина ее не слушала, она усердно молилась.

Когда боковая дверь в алтарь, перед которой они стояли, отворилась, княгиня с невольным любопытством туда заглядывала, желая увидеть Фотия — но его не было видно. Не имея возможность удовлетворить свое любопытство, она принялась тоже молиться, но скоро почувствовала, что в ней на этот раз совсем нет молитвенного настроения. Теснота и духота на нее слишком действовали при ее тучности. Вся кровь бросилась ей в лицо. Она почувствовала слабость в ногах, безнадежно обернулась и убедилась, что выйти из церкви теперь не представлялось никакой возможности. Ей казалось, что время тянется особенно медленно, что конца не будет этой обедне.

Служба шла своим чередом. И вот хор запел «Отче наш». Мгновенно по церкви пронесся как бы некоторый гул, все, кто мог, опустились на колени. И неожиданно для княгини, монахи, вплотную стоявшие за нею, тоже упали на колени и поклонились до земли, ударив ее по ногам своими клобуками. Это было так неожиданно, она чувствовала такую слабость в ногах, что не удержалась, у нее подкосились ноги — и она так и села. Села на головы несчастных монахов.

Нина, сосредоточенно молившаяся, не сразу даже заметила это. Но вот княгиня барахтается, хочет встать и никак не может. Несчастные монахи, стиснутые со всех сторон, почти задыхающиеся под навалившейся на них тяжестью, тоже барахтаются. Нина изо всех сил поднимает тетку, но силы у нее маленькие. У княгини кружится голова, она почти теряет сознание. Наконец, кое-как с помощью подоспевшего монаха, ее удалось поднять и освободить несчастных, которые встали с раздавленными клобуками. Княгиня стояла смущенная, взволнованная и рассерженная. У Нины тоже прошло все молитвенное настроение. Она заботливо поглядывала на княгиню; но в то же время вся эта трагикомическая сцена вызывала в ней непреодолимое желание смеяться. Она не удержалась от улыбки.

— Пойдем, ради Бога! — шепнула княгиня. — Я не могу, я задохнусь, со мной удар будет.

— Да как же мы пройдем?

Нина умоляюще взглянула на стоявшего рядом с нею монаха. Он понял серьезность положения и вызвался проводить их. По счастью, недалеко от клироса была маленькая дверца; через эту дверцу они и вышли. Княгиня тяжело оперлась на руку Нины и всею грудью вдыхала в себя свежий воздух, обмахиваясь надушенным платком. Они очутились среди палисадника, разбитого у церкви, и заметили скамью под большой уже совсем пожелтевшей липой. Княгиня едва дошла до скамьи и тяжело опустилась на нее, так что скамья затрещала. Наконец княгиня пришла в себя и вдруг, взглянув на Нину, сделала самое смешное лицо и рассмеялась своим. густым, Добродушным смехом.

— Фу! — проговорила она. — Ведь это со мной только и может случиться! Монахи-то… бедные монахи!.. Я не могла взглянуть на них. Ты не заметила, Нина, ведь я, должно быть, носы расплюснула им по меньшей мере.

Нина тоже забыла совсем о грехе и смеялась от всей души.

— Нет, ma tante… ничего… носы целы… только клобуки… как блины стали…

— Нет, матушка, ты подумай только — каково им было… ты подумай, погребены под развалинами!.. Прости, Господи, грех какой!.. — вдруг докончила она, переменяя тон. — И к мощам не приложились, и отца архимандрита не видели. А уж теперь куда! Посидим здесь, подождем графиню…

Ждать им пришлось недолго. Народ скоро стал выходить из церкви. Затем вышла и графиня, с бледным, спокойным лицом, полуопущенными глазами. У нее в руках был мешочек, наполненный деньгами, которые она стала раздавать окружавшим ее и пробиравшимся к ней нищим. Увидя княгиню и Нину, она подошла к ним.

— Ах, матушка, — сказала княгиня, — вот я обедню достоять не могла — дурно мне сделалось, совсем дурно… на монахов села… чуть не раздавила.

Но как ни комично произнесла она эти слова — графиня не только не улыбнулась, но ее лицо сделалось еще спокойнее и серьезнее.

— Пойдемте к отцу архимандриту, — сказала она, — он теперь может вас принять.

— Ах, как я рада, вот это прекрасно!

И княгиня тяжело поднялась со скамейки.

Через несколько минут они входили в помещение Фотия. Служка отпер перед ними двери, и они очутились в небольшой комнате, все убранство которой состояло из дивана, стола и нескольких стульев. На диване сидел небольшого роста, сухой человек, с молодым еще, но болезненным, желтым, будто восковым лицом, с редкой бородкой. На самые брови была надвинута скуфья, и глубоко впавшие, с красноватыми веками неопределенного цвета глаза глядели твердым, строгим взглядом. Он немного приподнялся при появлении гостей, но сейчас же и опять сел.