Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

А конница Ань Лушаня приближалась, и никто не мог ее остановить.

Я же не успевал отправить весь свой шелк.

Этим утром, еле вырвавшись из хаоса, устроенного нашими торговыми агентами, избавившись от пары-тройки ловивших меня за рукав местных чиновников на удивление высокого ранга, предлагавших посредничество во все новых закупках шелка, я взлетел в седло ферганца.

Для каждой поездки — своя лошадь. Мышка предназначалась для других случаев. Сегодня у меня был очень важный день.

Я ехал к господину Чжоу.

Выезжая, я поймал очень серьезный взгляд Меванчи. Ее золотистые волосы были опоясаны цепочкой, увешанной монетами. Держась за дерево, она поочередно поднимала ноги в широких шароварах к самым ушам. Я подумал о том, что ее ежедневные упражнения что-то все меньше похожи на разминку перед танцем и все больше — на тренировку воина.

Нет, она не скрылась с подворья. Правда, со дня последнего спектакля в увешанной коврами комнате мы не говорили с ней ни разу. Я оставил ее полностью на попечение Сангака, зная, что он сделает все гораздо лучше меня.

И вот, когда ее сияющие глаза встретились с моими, Меванча поклонилась мне с почтением.

Я был человеком, который переиграл ее — и оставил в живых. Для женщины-воина это кое-что значило.

С грохотом моя маленькая кавалькада (из трех человек) понеслась к выходу.

Господин Чжоу на этот раз сидел не там, где всегда — в центре галереи, царя над обширным двором, — а в маленькой, заваленной свитками комнате, за раздвижными дверями. Он грелся.

— Непростые дни для империи, — поприветствовал он меня, по местному обычаю, банальной фразой. И — редкий случай — сразу же высказался шокирующе кратко: — У вас были неприятности. Но я слышал, что ваши… друзья при дворе отвели их. И сейчас, я знаю, вы очень заняты, скупаете по дешевке весь наш шелк.

Это был четкий сигнал, говоривший сразу о многом. Первое — что мы все еще достаточно близкие друг другу люди, чтобы говорить прямо и даже резко. Второе — что времени на общие разговоры у Чжоу нет. Третье — что моя торговая операция не завоевала мне друзей в его ведомстве. Ну, и за этим крылось еще много разных смыслов, намеков, угроз. Таков уж был Чжоу, каждое его слово можно было комментировать сотнями фраз, как «Речи и суждения» Учителя Куна.

Что ж, я тоже умею так разговаривать.

— Западная граница, — сказал я. — Я принес вам помощь с вашей западной границы, где у вас возможны проблемы. Ведь вы говорили, что мы должны помогать друг другу?

Он поднял голову и, наконец, полностью сосредоточился на мне.

— Дела имперских армий, отправленных уничтожить мятеж, идут плохо, — напомнил я. — А скоро пойдут еще хуже.

Это были не те слова, которые вежливый иностранец мог сказать одному из высших чиновников империи, но Чжоу моргнул раза два и все стерпел, лишь мягко и с большим сарказмом заметил:

— А ущелья Тунгуаня на пути в столицу он, по-вашему, как пройдет? Там его конники просто потопчут друг друга. Чтобы защищать Тунгуань, большой армии не надо. А у императора она совсем не маленькая.

Я напомнил ему то, что Чжоу и без меня, конечно, понимал и чего очень опасался. Полководцу вообще не надо было рваться через теснины Тунгуаня — ему требовалось вместо этого двинуть войска в обход столицы, дальше, на запад, туда, где раскинулись императорские пастбища для казенных лошадей. Захватив эти пастбища или просто перекрыв к ним дорогу, столицу мятежнику брать необходимости уже не было: она сдалась бы через год-другой сама, без особых боевых действий, видя, как тают ряды кавалерии и как та превращается в бесполезную на равнине пехоту.

Ань Лушань был, возможно, плохим политиком и заговорщиком, но в том, что такое лошади и пастбища, он разбирался хорошо.

Правда, Великая Степь еще не объявляла даже о своем нейтралитете, и ни уйгуры, ни кидани, ни другие тюркские народы не назвали Ань Лушаня своим другом. Степь молчала. То был север; на западе же, за пастбищами, лежал военный округ Гэшу Ханя, заклятого врага мятежного Аня. А еще дальше, за спиной у Гэшу, были западные границы. Границы Согда, земли халифа.

Если бы Ань Лушань победил Гэшу Ханя или договорился с ним, то его — или их — армии, вместо того чтобы бессмысленно штурмовать столицу, захватили бы ключевые оазисы на Великом Пути. И империя, кроме лошадей, лишилась бы главного торгового пути на Запад. То есть смысла своего существования.

В истории мятежа пришло время для дипломатов.

— И что же вы там придумали с нашей западной границей? — совершенно серьезно спросил Чжоу. Он давно уже отложил все свитки и был предельно собран.

— Я не только придумал, я сделал. Решение есть, — порадовал я его. — Не нужно никаких посольств и долгих переговоров. Вам надо только написать письмо ко двору халифа. Я объясню, кому и как его доставить. И даже дам своих курьеров. Вы получаете договор о дружбе и границе, и еще отряд воинов как залог союза. Тогда о вашей западной границе можно будет уже не беспокоиться. Ань Лушаню будет некуда и незачем идти. Пусть себе штурмует Тунгуань. Когда-нибудь устанет.

— А вы, согдийцы, соответственно, получаете вашу восточную границу… И восточную границу ваших нынешних хозяев. Господин Маннах, вы хорошо заботитесь о своей стране и о той империи, в которую она входит, — с непроницаемым лицом сказал Чжоу. — Интереса ради — как насчет тех, кто нависает над Путем с севера? Как насчет кагана Великой Степи?

— Скажите мне, кому вы поручите переговоры с каганом уйгуров, — так же бесстрастно ответил я. — Вашего посланца там ждут. И быстро дадут ответ. Он будет хорошим. Уйгурам сейчас нужен мир. И, между прочим, у них есть лошади.

Чжоу взял очень долгую паузу. Он смотрел на меня живыми темными глазами. Взгляд его я сначала не мог понять — в нем было что-то странное.

Он также, как я заметил, уже долгое время отсылал — наверное, каким-то невидимым мне движением руки, а то и мизинца, — офицеров, которые рвались к нему с докладом. Я слышал их покашливание и вздохи за тонкой перегородкой, почти ширмой.

— Простите мне мое любопытство, господин Маниах, — сказал наконец Чжоу все так же бесстрастно, — а когда это вы успели договориться о помощи нашей империи? Письмо ко двору халифа идет почти пять месяцев. Мятеж начался меньше трех месяцев назад. Халиф Мансур, возможно, о нем в данный момент еще и не знает. Но уже готов принять договор. Как же это вы добились таких блестящих успехов, господин Маниах? Вы провидец, наверное?

Ну, что тут можно было сказать. Согласно местным понятиям о вежливости, следовало проявить как можно больше скромности.