Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы - Михаил Крюков

Всего этого Гогич, понятно, не слышал. В силу предельно суженной специализации – производной от бесконечного избытка рабсилы – его задачей стала, в общем, несложная работа: отремонтировать дорогу от караулки до продсклада. Если бы не всеобщая истерика, от силы на три дня трудов праведных при наличии материала необходимого. А в каком-нибудь колхозе-миллионере квалифицированные специалисты при соответствующей технике и за день управились бы. Однако суровые армейские порядки быстро доказали, что задачи такого уровня сложности никак не по зубам старлею с тридцатью пятью урюками. Началось с того, что упомянутая дорога оказалась в пяти(!) элементарных зонах ответственности, и поголовье ботиночных контролёров на голову одного комвзвода быстро сравнялось с количеством его подчинённых. Понятно, что при такой мощной поддержке Гогич утратил смысл своих действий уже к исходу первого дня. Урюки выдохлись значительно раньше, и невзирая на мощные сержантские пинки, решительно отказывались понимать, когда им по-человечески, блять, в очередной раз приказывали, тащить этот асфальт, уроды, не к той, а вон к той яме! Пожрать не удалось никому – бойцам в столовке тупо не хватало мест, а про свой желудок Гогич даже и подумать не успел. Разнообразные ценные указания надзирателей всех степеней важности сыпались в темпе стрельбы зенитного пулемёта, обрекая на заведомую неудачу самые отчаянные попытки сотворить хоть что-то осмысленное. Озверевшие ротные носились яростными коршунами над изнемогающим от бессмыслицы происходящего личным составом, терзая взводных яркими образами вырванных гениталий и публичного гомосексуализма. Мрачно охреневшие и вусмерть перепуганные интенданты торопливо тащили из своих бездонных закромов цемент вместо краски и шифер вместо линолеума. Потерявшие остатки девственности в далёком 45-м гражданские штукатурщицы поначалу неимоверно взбодрились при виде изобилия юношеской плоти, но быстро разочаровались по причине полного забвения бойцами всех и всяческих мужеских функций. Капитан Махиня лично расстрелял трёх ВАИшников (по крайней мере, доложил он именно так), но доставил-таки две ходки дёрна и был беспощадно изнасилован на месте за отсутствие третьей.

При этом истинные масштабы трагедии стали ясны только ночью, когда на изгнанных из казарм бойцов беспощадно налетел всё тот же свирепый дальневосточный гнус. Укрываться от него под тоненькими одеяльцами было бессмысленно, и полумёртвые от усталости будущие младшие командиры тихонько разбежались по заветным нычкам. В кочегарке, подвалах, учкорпусе и боксах буквально плюнуть стало некуда. Под утро оказалось, что собрать людей к пяти часам на завтрак нет просто никакой возможности…

Однако если чем и живуча была Советская армия, так это неиссякаемой способностью приспосабливаться к самой немыслимой обстановке. Мало-помалу милитаристический бедлам сменился до известной степени организованной деятельностью, ответственные ботиночники стали находить общий язык с непосредственными командирами и тайком устраивать групповые побеги с места проведения операции в чипок. Гогичу наладили подвоз асфальта, дали целых два ручных катка и бочку солярки для их протирки. Заборы расцветили уставными серыми красками, казармы покрывались блестящим паркетом, трава стриглась строго под спичечный коробок, а командирские жёны удовлетворённо пересказывали подружкам подробности анатомического строения своих страстных ночных собеседников. Пугающие ежедневные генеральские обходы перешли в состояние рутины, не вызывающей даже в солдатской душе особого почтения. Гогичева дорога, в конце концов, обрела вполне пристойный вид, вековые ямы предельно аккуратно закатали первосортным асфальтом, подправили и покрасили бордюры, и начпрод Грызунов искреннее радовался столь удачному повороту дел. В общем, как обычно, чёрт оказался совсем не так страшен, как маршал Третьяк.

Главком прибыл в дивизию аккурат за пять дней до исторического Посещения. Не торопясь, со знанием дела он под невнятное бормотание свиты широколампасных, верный своей привычке, для начала обошёл все туалеты. Как обычно, ему показалось, что таким образом он проявил невероятную находчивость, и как обычно, свита продемонстрировала должное таковой восхищение. Затем настала очередь музея, казарм, караульного городка, спортзала… Бойцы со страшной скоростью перебегали из одного укрытия в другое, чтобы не попасть под этот многозвёздный бронепоезд. Ответственные всех уровней, не дыша, занимали отведённые им позиции, готовые покориться любой суровой неизбежности. Строевые пребывали там же, по привычке собираясь кричать «Так точно!» и «Виноват, исправлюсь!» Гогич маялся в тени, изнывая от влажной дальневосточной жары, в кителе, сапогах и под портупеей. Форма одежды повседневная для строя, другой не знаем, хуле там. До его слуха то и дело доносились зычные взрёвывания главкома, по тону которых становилось очевидно, в какой именно позе имеют очередного преступника, недопонимающего всю тяжесть ответственности за вот это вот что такое здесь за пятно, я вас спрашиваю! Поскольку участок Гогича находился практически в конце маршрута движения комиссии, старлей утомился ждать расправы настолько, что его одолело почти философское любопытство: «И чего же он у меня накопает? Хер знает, дорога вроде ровная, все генералы по сто раз глядели. Бордюры выровняли, красно-белым прилежно покрасили, травку сегодня лично проверял – ровно в коробок, одуванчиков нет, люки под мухомор разрисовали, лавочки отремонтировали, в пять цветов согласно образца изукрасили… Чего ещё надо-то?!» Однако сомнений в том, что недостатки всё одно сыщутся, не было никаких. И на этот раз Гогич не ошибся ни в малейшей степени.

Главком величественно оглядел дорогу и рыкнул вполсилы:

– Кто здесь работал?

И глядя сквозь обречённо подскочивших с докладами майоров-подполковников, повторил, набирая голос:

– Кто это сделал, я спрашиваю?!

Гогич мудро догадался, что речь идёт именно о нём, и счёл за лучшее признаться самостоятельно. Большезвёздный старичок поглядел на него почти ласково и спросил:

– Сынок, а вот скажи, у тебя эту срань кто-нибудь принимал?

Гогич не стал покрывать своих контролёров.

– И что, никаких замечаний не было?

Ну как не быть, вашбродь, были, но так, по мелочи, понятно, уже всё устранили и не извольте беспокоиться.

– А сам-то ты как думаешь, всё у тебя в порядке? – и глядит с хитрой морщинистой рожей.

Да вроде, хер его знает, товарищ генерал армии, так-то оно вроде ничо, а с другой стороны вам один хрен хучь до чего-то, а докопаться надо… А, хер с ним, пропадать так с музыкой:

– Неаккуратно получается. Заасфальтированные места бросаются в глаза.

– Нуаяшогаварю!!! Вашу мать!!!! Охуели!!!!! Генсекретарь!!!!! Лоскуты!!! Всех под шкурку!!!! СУКИ белокрылые!!!!! Лейтенант! Ночь кормить – к утру зарезать!!! Я завтра здесь в 10-00, и чтоб мне всё было чёрное, как негрская жопа!!!

Не убил. Уже легче. Иди теперь, пожалуйста, нах, товарищ генерал, ты своё уже сделал.

Тавтология – мать армейской дисциплины, и выслушав главкомовское распоряжение с различными вариациями не менее пятнадцати раз, Гогич пошёл перекурить это изобилие информации и снять, наконец, хотя бы портупею. В курилке уже сидели остальные взводные, оттраханные, но непобеждённые. Выяснилось, что никого лихой главком добрым словом не обделил. Сомодову за ночь предстояло перетащить в другой конец площадки караульный макет, Васько должен перекрасить все плакаты и зеркала на плацу, а Лёха – заменить стёкла на первом этаже учкорпуса.

– Это всё херня, братцы, – давясь дымом сказал Гогич.– Мне, сука, надо дорогу красить.

Офицеры радостно заржали. Известное дело, байку про крашеную траву все знали, но в реальности до такого долбоёбства пока не доходило, так что легенда пока не имела достоверного подтверждения. И вот, пожалуйста, не только свершилось, но и переплюнули, кажись. Ай да главком, ай да сучий старикан!

– Чё вы, блять, ржёте? – ласково спросил товарищей Гогич. – Я нихера понятия не имею, как это делать. Ну не краской же чёрной мазать по асфальту…

Нет, краской не пойдёт, ты прав. А чем? Может, битумом? Или остатками асфальта потереть? А вот Петя идёт, его спросим.

– Петрович, помогай. Тут вот какая задача…

Прапорщик Петр Петрович Пашковский, ротный старшина, проходил в учебке по разряду «старых», то есть весьма уважаемых вне зависимости от должности и звания служивых людей. Много позже Гогич не раз задумывался, отчего эти сорокалетние капитаны и прапора в армии именуются не иначе, как «древними» в то время, как на гражданке вполне могли бы ещё считаться «молодыми специалистами». И решил, что этот почёт исходит не от возраста, а от неизречённой мудрости и бесконечной хитрожопости этих аксакалов ратного дела. Каковые и помогают им, в конечном итоге, доживать свой век молодыми жизнерадостными пенсионерами.