Желтая жена - Садека Джонсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я нашла дочерей в гостиной. Эстер устроилась на диване с книгой на коленях, Изабель и Джоан расположились на ковре и собирали мозаику, а Бёрди спала, уютно свернувшись калачиком на небольшом тюфячке рядом с сестрами. Я сняла шляпку и рухнула в кресло.
– Мисс Фиби, вы хорошо себя чувствуете? – Джули принесла мне стакан воды.
– Ничего, сейчас пройдет. – Я залпом выпила воду и заставила себя сделать глубокий вдох.
– Почему там столько народу? – Изабель подбежала ко мне и подергала за рукав.
– Потому что папе пришлось высечь беглого ниггера, – подняв голову от книги, сообщила Эстер.
– Эстер! – ахнула я и зажала рот ладонью. – Не смей произносить это слово.
Старшая дочь выглядела озадаченной.
– Почему? Папа сам так сказал.
– Я больше не желаю слышать подобных разговоров. Еще раз повторишь это слово – будешь наказана.
– Но, мама…
– Довольно! – Я жестом заставила ее замолчать.
– Давайте я принесу вам что-нибудь поесть, – ласково коснулась Джули моего плеча.
– Нет, спасибо. Мне просто нужна небольшая передышка.
Наверху, из окна моей спальни, я видела тюремный двор, забитый веселящейся толпой. Люди болтали и смеялись. Я смотрела на них, чувствуя, как в душе поднимается волна ненависти. Но прежде чем злое чувство захлестнуло меня, я заметила поднятый над таверной красный флаг – сигнал означал, что аукцион вот-вот начнется. Я вымыла руки, сполоснула лицо, слегка тронула румянами щеки и поспешила вниз: пора было приниматься за работу.
Когда я пришла в мастерскую, Дженис, моя помощница, уже одела нескольких девушек и выстроила в шеренгу дожидаться, когда их заберут на аукцион. Я так сильно переживала из-за Эссекса, представляя, как он лежит сейчас один в камере, весь в крови, что не могла запомнить имен стоявших передо мной невольниц. В настоящий момент меня заботило только одно: нужно поскорее добраться до возлюбленного и обработать его раны, пока они не загноились. Первая группа девушек ушла, следом привели новых, затем еще и еще. Мы с Дженис работали почти без перерывов. К тому моменту, когда я проводила последнюю группу рабынь в таверну, веселье на тюремном дворе подошло к концу: толпа разошлась, музыканты складывали инструменты, а прозрачное голубое небо затянули облака. После долгого рабочего дня спина у меня ныла, но я была полна решимости сегодня же повидаться с Эссексом.
Я заглянула в таверну. Тюремщик сидел в окружении мужчин. Они дружно пили и громко разговаривали. Стол был заставлен пустыми стаканами и тарелками с объедками. Я повернулась, собираясь уйти, но Лапье заметил меня и жестом приказал сесть за пианино. Начав с легких, шаловливых пьес, я постепенно перешла к более сложным произведениям, пытаясь раствориться в музыке, как часто делала, когда приходилось играть в таверне. Но сегодня забыться не удавалось: тревожные мысли об Эссексе возвращали к реальности. Наконец Тюремщик поднялся из-за стола и в сопровождении приятелей направился к выходу. Я видела, как они похлопывают его по спине и жмут руку, в очередной раз поздравляя с успешным выступлением.
– Ради дела я готов на все. – Тюремщик икнул. На шее у него болтался развязавшийся галстук, а на белой рубашке расползлось большое винное пятно. – Фиби?
Я ненавидела эту манеру произносить мое имя с вопросительной интонацией, хотя понятно было, что он подзывает меня, как собаку. Я повиновалась, встала из-за инструмента и подошла к нему. Тюремщик обхватил меня за плечи, чтобы самому тверже держаться на ногах, и мы двинулись к дому.
– Прекрасное вышло представление, верно? – с довольным видом выдохнул он.
– Ты превзошел самого себя, – подтвердила я.
– Отделал ниггера на славу, до конца дней будет помнить Рубина Лапье.
Он притянул меня к себе и чмокнул в шею влажными губами. Когда мы вошли в гостиную, Тюремщик принялся звать Эбби, требуя выпивки.
– Дорогой, поднимайся наверх, я сама налью и принесу в спальню.
Он наклонился и поцеловал меня в губы.
– Умная девочка! За это я и выбрал тебя.
Я подошла к бару и плеснула в стакан приличную порцию виски. Руки у меня дрожали. Я прислушивалась к тяжелым шагам на лестнице. Когда все стихло, тоже поднялась и юркнула к себе. Пузырек со снотворным хранился в ящике туалетного столика. Я влила несколько капель в стакан Тюремщика и отправилась к нему в спальню.
– Вот, держи, – я протянула ему напиток.
Лапье сидел на краю постели, пытаясь скинуть сапоги.
– Позволь помогу тебе раздеться.
Тюремщик залпом опрокинул виски. Я неторопливо стянула с него сапоги, затем – носки и начала расстегивать брюки, но не успела спустить их, как Тюремщик повалился на спину и захрапел.
Я быстро вернулась к себе, сняла дорогие украшения и извлекла из тайника под половицей ожерелье с сердечком, которое перед уходом с плантации подарил мне Эссекс. Переодевшись в простое рабочее платье, я достала из аптечки лекарства и рассовала пузырьки по потайным карманам нижней юбки.
Лестница в большом доме была рассохшейся и ужасно скрипела. Но годы беготни по ней вверх-вниз – из спальни на втором этаже в детскую на первом и обратно – научили меня, куда не следует наступать, если хочешь проскользнуть незамеченной. Я заглянула в буфетную, налила полную флягу воды и завернула в платок кусок ветчины и ломоть хлеба. Выйдя из дома, я двинулась вдоль хозяйственных построек, стараясь держаться в их тени. Двор был завален мусором, который толпа зрителей, явившихся посмотреть на экзекуцию, оставила после себя. Я кралась, прижимаясь к стенам, и озиралась по сторонам – нет ли поблизости охранников. Но вокруг было тихо. Наконец я добралась до здания тюрьмы. Эссекса держали отдельно от остальных пленников, в крошечном чердачном помещении на самом верху, куда вела наружная лесенка, крутая и узкая. Вскарабкавшись по ней, я увидела, что ключ от камеры висит на гвозде прямо возле двери. Чтобы пролезть через низкий проем, пришлось согнуться пополам. Внутри стояла кромешная тьма. Я зажгла свечу.
– Эссекс, ты здесь?
