Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
o:p /o:p
o:p /o:p
7. Всеволод Петров, кто он был o:p/
o:p /o:p
Всеволод Николаевич Петров происходил из старинной дворянской фамилии (известной с XV века): на репинском «Заседании Государственного Совета» изображен его дед, Николай Павлович Петров (1836 — 1920), инженер, генерал, член Совета с 1900 года. Отец Петрова, еще один Николай Петров (1876 — 1964), был знаменитым медиком, основателем онкологического института в Петербурге (который и сейчас носит его имя). Люди, знавшие Петрова, вспоминают, что он никогда не забывал всего этого и держался чрезвычайно необычно для времени, в котором судьба определила ему жить: ледяная петербургская вежливость, безупречные манеры, литературный и художественный вкус, сначала изумлявший, а потом восторгавший приходивших к нему молодых людей <![if !supportFootnotes]>[14]<![endif]> . o:p/
В 1932 году двадцатилетний Петров становится сотрудником Русского музея и учеником Николая Пунина (1888 — 1953), одного из самых значительных русских искусствоведов. o:p/
В году 1949-м, в результате критики Пунина и его деятельности (конечно, сказано очень нежно — это была не критика, а канонады ругани во всех основных советских культурно-надзирательных изданиях и на всех соответствующих собраниях и заседаниях), Русский музей вынужден был оставить и Вс. Ник. Петров. В отличие от Пунина, он не был отправлен в лагерь, не был даже арестован. Он только принужден был искать возможности для дальнейшего существования. И стал «вольным литератором», автором монографий и биографий, энциклопедических статей. Можно сказать, что Всеволод Петров завоевал себе вполне комфортную «нишу» в, несомненно, презираемой им советской культуре. o:p/
К 1960-м годам он высоко оценен как официальным культурным аппаратом, так и остатками старых культурных элит Ленинграда, а также юными тогда неофициальными писателями (чей круг только нарождался). Среди последних был, например, и Александр Миронов (1948 — 2010), в будущем один из значительнейших русских поэтов конца ХХ века. Происходила интенсивная «передача культуры», обеспечивающая потаенное продолжение русского модернизма 20 — 30-х годов. o:p/
o:p /o:p
От Петрова дошли до нас лишь очень немногие тексты, которые можно было бы отнести к «художественной литературе». Собственно, если не считать нескольких философских миниатюр и блистательно написанных воспоминаний о Кузмине, Ахматовой, Хармсе <![if !supportFootnotes]>[15]<![endif]> (и некоторых ленинградских художниках), к ней относится только «Турдейская Манон Леско». Зато это один из важнейших и содержательнейших текстов русской литературы ХХ века. Можно было бы сказать, что это в известном смысле ключ (один из ключей? может быть и не единственный, но, может быть, и главный!) к загадкам российской истории культуры — ключ, шестьдесят лет пролежавший в ящике письменного стола знаменитого советского искусствоведа Всеволода Николаевича Петрова, но нисколько не проржавевший и совершенно сохранный. o:p/
Часть вторая o:p/
o:p /o:p
СОВА И ЗАЯЦ, или ПАВЕЛ ЗАЛЬЦМАН o:p/
o:p /o:p
1. Кто был Павел Зальцман o:p/
o:p /o:p
В январе 1955 года в Ленинград, впервые со времени эвакуации из блокированного города и мучительного переселения в Казахстан, приехал Павел Яковлевич Зальцман (1912 — 1985), одноклассник Всеволода Петрова по 1-й Советской школе. o:p/
Зальцман жил в Казахстане как бы на поселении и не имел права выезжать из Алма-Аты как «этнический немец» — его отец, полковник царской армии, художник-любитель и поэт-дилетант, действительно был немец по происхождению, мать — кишиневская еврейка, крестившаяся ради этого брака. Как бы — потому что все-таки он не был высажен в степи с парой лопат, как миллионы поволжских немцев, хотя это постоянно грозило и ему, а работал на «Казахфильме» <![if !supportFootnotes]>[16]<![endif]> художником-постановщиком и даже преподавал историю искусств в местном Художественном училище, Казахском госуниверситете и Казахском педвузе, для чего ему пришлось придумать никогда не бывавшее высшее образование <![if !supportFootnotes]>[17]<![endif]> . На самом деле сразу после школы Зальцман пошел работать на киностудию (тогда еще не «Ленфильм»), где от рабочего-подсобника поднялся до художника-постановщика. В вуз бы его не приняли — для представителей «эксплуататорских классов» существовали многочисленные ограничения — и особенно в смысле высшего образования. Ограничения эти были иногда обходимы — но, конечно, не для всех. Отец Зальцмана, бывший полковник, после восьмилетних скитаний по Югу России осел в Ленинграде скромным бухгалтером, отец же Петрова был знаменитым врачом-онкологом, от него зависели многие, в том числе и высокопоставленные советские люди. Не смею утверждать, но предполагаю, что с этим обстоятельством связаны были и сравнительно мягкие «санкции» против Петрова по делу Пунина — «лишь» изгнание из Русского музея. Для Пунина все это, как известно, закончилось гибелью. Но вернемся в 1955 год. o:p/
o:p /o:p
Зальцман привез с собой дочку Елену, по-домашнему Лотту. Благодаря ее любезности мы можем прочесть его дневниковую запись: o:p/
«Уходим с Лоттой <из киностудии>, обедаем и едем к Глебовым. Сперва просмотр „выставки” Владимира Васильевича, затем приезжает специально приглашенный Петров. Мое чтение. Они просят еще, в конце концов — вся тетрадь». o:p/
«Глебовы» — это художники Т. Н. Глебова, как и Зальцман, ученица Филонова и участница его МАИ («Мастера аналитического искусства»), и ее муж, В. В. Стерлигов, ученик Малевича. o:p/
Возвращаться в Ленинград Зальцман впоследствии не захотел (такая возможность была: его вторая жена, И. Н. Переселенкова, с которой он познакомился в тот же приезд, перебралась к нему в Алма-Ату, но сохранила ленинградскую прописку). Город стал ему чужим, в подвальной квартире на Загородном, где умерли в блокаду его отец и мать, жили чужие люди. Позже, в 60-х годах, у него стала быстро складываться карьера в Алма-Ате, что на «Ленфильме» и в ЛОСХе представлялось вещью маловероятной — достаточно было взглянуть на нищенскую петергофскую жизнь Стерлигова и Глебовой. Но наезды в Ленинград продолжались. Вот что пишет Елена Павловна Зальцман о визите к Петрову в году предположительно уже 1967-м. Поскольку пишет она прекрасно, не пересказываю, а цитирую (разумеется, с разрешения автора) ее письмо: o:p/
«...Я тогда уже преподавала историю искусств где только можно, рьяно готовясь к лекциям по всевозможным курсам. В частности я пользовалась и ёИсторией русского искусства”, издание которой оборвалось на какое-то время на девятом томе (Суриков), и было заявлено, что под редакцией В. Н. Петрова ожидается десятый том, посвященный концу XIX — нач. XX века. Это было событие. В программах этот период значился так: ёМутная волна декаданса, захлестнувшая русскую культуру”. Но ведь значился! И я, по разрозненным журналам („Аполлон” и „Золотое руно”), взяв папу за жабры, разумеется, написала курс (на часов 6-8) по „Миру искусства”, надеясь, что вот-вот смогу его расширить по 10-му тому. Однако вышел 11 том — ленинский план монументальной пропаганды . А я, пользуясь провинциальной безнаказанностью, читала что знала и как могла. И вот я попала к Петрову с переплетенными листочками и трепетно исправленными орфографическими ошибками. До этого папа ничего о Петрове не рассказывал, а мама упоминала о нем: „Осколки разбитого вдребезги”. Судя по количеству звонков на двери, это была густо населенная коммунальная квартира, огромная, видимо. Папа сказал, что когда-то вся принадлежала В. Н. Его комната представляла собой узкий коридор с каким-то огромной высоты потолком, думаю, метра четыре, с выступающим куском ампирной лепнины. Потом я таких перегородок видела много в ленинградских домах. Мебель была тоже ампирная — диванчики, маленький круглый столик, было много фарфора: Гарднер, Севр, вероятно. Он налил чай в изящные чашечки с очень маленькими неудобными ручками, и я тут же свою перевернула. Но мне предстояла еще одна волна стыда, когда я в полной мере ощутила себя девочкой из алма-атинской гостиницы „Дом Советов”. Разумеется, я совершенно не помню, о чем они говорили, так как готовила свой вопрос. Я сказала, что написала про „Мир искусства” и не захочет ли Вс. Ник. посмотреть. Он взял папочку, полистал, даже на чем-то задержался и спросил, какова цель моей работы. И я бойко ответила, что хочу написать диссертацию. Лицо у В. Н. стало вежливо-ироничным, и он что-то сказал, вроде что цель тривиальна. Впрочем сказал еще, что тезисы о плоскостности и условности формы, вытекающие из театральности и ретроспективизма, правильные, и дальше они с папой об этом говорили. А я провалилась в отхлань стыда за свой прагматизм. А ведь тогда я еще не знала, что должна представлять собой советская диссертация по истории искусств, как и того, что В. Н. Петров был одним из немногих, кто не замарал себя заигрыванием с псевдонаучными правилами „защиты”. Впрочем, через десять лет я все же написала свою работу по анализу, но времена были уже полегче в плане идеологического прессинга. o:p/