Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нынешняя катастрофа связана, по всей вероятности, с экономическими методами культурной репрессивности, оказавшимися в постсоветских условиях необыкновенно эффективными <![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]> . Но в конечном итоге природа ее — та же самая: стремление широкого «образованного слоя», ставшего в начале 2000-х годов платежеспособным, настоять рублем на собственных вкусах и представлениях, порожденных полусвободами позднесоветской эпохи. o:p/
Поэтому особое значение приобретают сейчас жизненные и творческие практики, стратегии выживания, методы ориентации в окружающей враждебной среде и способы самоприживления к культурам «ликвидированным», практиковавшиеся в классическое советское время (30 — 50-е годы) писателями, полностью и сознательно отказавшимися от литературной социализации — в первую очередь, от попыток публикации. При этом они могли быть довольно или даже очень успешными в других областях — заслуженный, например, деятель искусств Казахстана, главный художник «Казахфильма» П. Я. Зальцман или выдающийся, награжденный, едва ли не крупнейший искусствовед СССР, автор множества книг Вс. Ник. Петров — они, кстати, учились в одном классе 1-й Советской школы в Ленинграде. Вообще, люди этого слоя, последнего поколения петербургского модерна — «невидимого», «постобэриутского» и «постэкспрессионистского», как можно было бы назвать эстетику позднего Кузмина и близких к нему молодых авторов 1930-х годов (Андрея Николева, например), — оказались при ближайшем рассмотрении необыкновенно тесно связанными друг с другом биографически: Вс. Ник. Петров, в 1949 году изгнанный вслед за своим учителем Николаем Пуниным из Русского музея и вынужденный сделаться «свободным автором», опубликовал несколько биографий русских художников в соавторстве с Геннадием Гором, о чьих блокадных стихах, открытых в том же 2006 году, что и повесть Вс. Петрова, мне уже приходилось подробно писать <![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]> . Вообще, можно условно сказать, что 2006 год, одновременно с очередным витком оскудения «актуальной культуры» (расцвет «нового реализма» и всякого тому подобного), маркирует и начало очередной «исторической революции» в русской литературе — открытие целого массива чрезвычайно значительных авторов и текстов, доселе совершенно неизвестных, — больше того, открытие последнего поколения русского модернизма. Можно сказать, что o:p/
o:p /o:p
чем унылее делается настоящее русской литературы, тем блистательнее становится ее прошлое! o:p/
o:p /o:p
Начнем мы со Всеволода Петрова и его крошечной великой повести. Вторая часть будет опираться на обширный и великий роман Павла Зальцмана «Щенки». o:p/
o:p /o:p
o:p /o:p
Часть первая o:p/
o:p /o:p
Два поезда, или ВсЕВОЛОД Петров o:p/
o:p/
1. Два текста o:p/
o:p /o:p
Год 1946, первый послевоенный. В атмосфере «маленькой послевоенной оттепели 1945 — 1946 годов», оборванной, как известно, Постановлением ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград» , явились на свет два прозаических текста, в которых военно-санитарный поезд становится не просто местом действия, но в известном смысле и героем повествования, активно влияющим на события и судьбы героев. Явление на свет следует понимать различным образом — один текст был напечатан, другой просто написан. o:p/
Первый принадлежал перу не очень уже молодой, но практически неизвестной в советской литературе журналистке и драматургу В. Ф. Пановой (1905 — 1973): «Спутники» стали сенсацией года (наряду с «В окопах Сталинграда» В. П. Некрасова), получили Сталинскую премию первой степени («В окопах Сталинграда» — третьей) и навсегда обосновали славу и положение Веры Пановой в официальной писательской иерархии. И не только в официальной: «Спутники» были колоссальным читательским успехом — очереди в библиотеках выстраивались на месяцы вперед. Нельзя сказать, что совсем незаслуженно: вне всяких сомнений, «Спутники» принадлежат к произведениям советской литературы 1940 — 1950-х годов улучшенного качества — они старательно написаны и не чрезмерно напичканы пропагандистскими формулами и лозунгами (Сталин упоминается в них, кажется, всего один раз — как и у Некрасова; эта необычная редкость упоминаний вождя была фирменной меткой Сталинских премий 1946 года и, вероятно, одним из основных признаков «литературной мини-оттепели»). Персонажи «Спутников» выглядели в глазах советского читателя этого времени почти что «жизненно» (до известной границы, всякому ясной и поэтому почти не замечаемой). o:p/
Второе сочинение «о санитарном поезде» написал только что демобилизованный тридцатичетырехлетний офицер, вернувшийся на свое рабочее место научного сотрудника Русского музея, Всеволод Николаевич Петров (1912 — 1978). Его текст — небольшая новелла, по всей вероятности, возникшая в результате прочтения пановских «Спутников», которые, напоминаю, в этом году все рвали друг у друга из рук, «Турдейская Манон Леско», осталась неопубликованной. При жизни автора и в течение почти тридцати лет после его смерти <![if !supportFootnotes]>[5]<![endif]> . При этом нельзя сказать, что Петров держал ее в секрете: он показывал ее знакомым, читал из нее на своих знаменитых днях рожденья, собиравших огромное количество гостей <![if !supportFootnotes]>[6]<![endif]> . Он только не пытался ее опубликовать. Почему? Считал бессмысленным? Из брезгливости к варварам в тогдашних редакциях? Ясно понимая, что эта крошечная повесть ни по каким своим параметрам — ни по содержательным, ни по формальным — несовместима не только с советской литературой любой эпохи, в которой жил Вс. Петров, но и с советским мирозданием как таковым? o:p/
o:p /o:p
o:p /o:p
2. Две литературы o:p/
o:p /o:p
Сходство обоих текстов (скорее всего, не случайное) позволяет уже при кратчайшем их сравнении довольно отчетливо увидеть базовые различия между двумя литературами, в сущности, — двумя культурами, параллельно существовавшими в Советском Союзе 1930 — 1950-х годов: «официальной», со своей точки зрения единственно возможной, единственно правильной и единственно настоящей, — и «второй», существовавшей рядом с «первой», становясь с каждым десятилетием все незаметнее для наблюдателя. В конце 1930-х — начале 1940-х годов, на гребне Большого Террора и с началом войны она вообще выходит из зоны видимости, и воображаемый наблюдатель должен прийти к выводу, что после уничтожения Олейникова, гибели Введенского и Хармса никакой серьезной свободной литературы в России больше не существует. Этот вывод, после многих десятилетий кажущейся неоспоримости, можно считать опровергнутым: невидимым следующим поколением были созданы более чем серьезные сочинения, только сейчас занимающие свое место в истории русской литературы. o:p/
То, что «другая культура» была невидима для стороннего наблюдателя, вовсе не означает, что она была несущественной и несуществующей для себя самой — для очень узкого круга или, лучше, системы нескольких очень узких кругов, объединявших как людей из того времени , эпохи расцвета русского модернизма, традиционно именуемой Серебряным веком (в Ленинграде, например, Кузмин, Бен. Лившиц, Ахматова, да, собственно, и многие другие, постепенно выбывающие из литературного процесса и/или из жизни), так и молодых людей, наперекор всей «новой жизни» ощущавших «старую культуру» как непреодолимый фасцинозум . o:p/
Эти молодые люди волей-неволей жили двойной жизнью. С одной стороны, совершенно нормальной советской жизнью своего времени: школа с комсомольцами, собраниями, политинформациями; вуз, в который до появления так называемой Сталинской конституции, отменившей графу «социальное происхождение» в документах граждан, большинство этих молодых людей могло попасть, только подделав каким-нибудь образом графу о родителях («служащие» было самым простым вариантом); убогость коммунальных квартир; вечный уличный страх перед хулиганами, терроризировавшими прохожих; дефицит всего съедобного и надеваемого; — и ощущаемая всегда и повсюду власть оснащенных соответствующим рабоче-крестьянским происхождением надсмотрщиков за культурой и их добровольных помощников, рекрутируемых из «прогрессивной интеллигенции». А с другой стороны, когда юный Всеволод Петров приходил в дом Михаила Кузмина, а Павел Зальцман, ученик Филонова, к Хармсу на домашнее чтение, они попадали в совершенно другой мир — точнее, в два других мира, не менее реальных, чем «основной», не скрадывающих никаких его признаков, но принципиально других по атмосфере, по языку, по взгляду на вещи. o:p/
В Ленинграде конца двадцатых — начала тридцатых годов одним из центров (можно, пожалуй, сказать: главным центром) этой параллельной культуры был дом Михаила Кузмина (собственно, одна комната в коммунальной квартире, где обреталось еще несколько семей — Петров в своем мемуаре о Кузмине смешно и блистательно описал эту квартиру с ее обитателями <![if !supportFootnotes]>[7]<![endif]> ). С 1933 года по 1936-й (год смерти М. А. Кузмина) Петров посещал этот «открытый дом», куда между пятью и семью вечера каждый мог прийти и привести друзей, чтобы послушать рассказы хозяина и его игру на специально несколько расстроенном (чтобы напоминало фисгармонию) пианино. И прочитать и послушать новые стихи. o:p/
