В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин

на себя напустилъ хандру, что съ тобой рѣшительно нельзя говорить, я не хочу тебя раздражать. Мнѣ нужно освѣжиться. Я только на время уѣду отсюда.

— Вы меня обманете.

— Не изъ-за чего, Jean, мнѣ тебя обманывать. Да и тебѣ бы нужно проѣхаться.

— Я знаю, вы поѣдете, я за вали потащусь, и бросите тамъ меня. Кинетесь тамъ на шею первому понавшемуся мальчишкѣ.

— Непремѣнно брошусь.

Иванъ Павловичъ, подобравъ полы своего цвѣтнаго халата, вдругъ опустился на колѣни передъ Ииной Александровной, схватилъ ея руку и началъ порывисто цѣловать.

— Нина, — шепталъ онъ отчаяннымъ шепотомъ: — не покидай меня. Не губи твоего Jean’a. Зачѣмъ намъ разставаться? Я всю свою жизнь искалъ идеала. На любовь къ тебѣ я положилъ все. И теперь я одной ногой стою въ гробу.

— Полно, Jean, — тихо отвѣтила Нина Александровна, и наклонившись поцѣловала его въ лобъ. — Я съ тобой не стану говорить серьезно до тѣхъ поръ, пока ты не перестанешь быть нервной женщиной.

— Я буду спокоенъ, — шепталъ задыхаясь Деулинъ — мнѣ нужна только вѣра, не отнимай у меня только вѣры въ то, что ты не покинешь меня.

— Стань мужчиной. Мучить тебя я не хочу, и если хѣду на дняхъ, то не надолго.

— Обмани меня, Нина, обмани, но не отнимай надежды.

— Но пока я здѣсь, Jean, я хочу быть спокойна. А то кончится тѣмъ, что я не стану показываться въ гостиной.

— Что это такое! — завопилъ Иванъ Павловичъ вставая. — Не опять ли эта дѣвчонка осмѣлилась сказать что-нибудь!

— Я отказываюсь, Jean, выслушивать ея дерзости.

— Умоляю тебя, мой ангелъ, — и Деулинъ опять опустился на колѣни — не волнуйся. Я всѣмъ пожертвую, заставлю ихъ почувствовать, что я отецъ. Я выгоню ихъ.

— Выгонять не нужно, а стыдно быть такой тряпкой, какъ ты, Jean, въ своемъ семействѣ.

Иванъ Павловичъ всталъ и заходилъ по кабинету.

— Вонъ изъ этого дома, — задекламировалъ онъ. — Что мнѣ дороже: ты или онѣ! Ѣдемъ завтра.

— Ну, вотъ ты какой ребенокъ, Jean. Пи съ чѣмъ ты не умѣешь справиться. Не слѣдуетъ ѣхать, ни сегодня, ни завтра. А ты сдѣлай такъ, чтобы съ тобой можно было говорить на человѣческомъ языкѣ и чтобы въ твоемъ семействѣ можно было спокойно сидѣть въ гостиной.

Нина Александровна встала.

— Не уходи, — зашепталъ опять Иванъ Павловичъ. — Только съ тобой я оживаю.

— Нѣтъ, Jean, у меня мигрень, я вся расклеилась. Завтра, если все будетъ такъ, какъ я просила, могу съ тобой посидѣть подольше.

Иванъ Павловичъ схватилъ ея обѣ руки и покрылъ ихъ поцѣлуями. Она вывернулась и подошла къ двери.

— Вмѣсто того, чтобы валяться, ѣхалъ бы ты лучшт въ клубъ сегодня, — завершила она и юркнула въ дверцу.

Иванъ Павловичъ опять заходилъ, подирая кудри. Подойдя къ сонеткѣ, онъ дернулъ очень сильно и приказалъ вошедшему лакею позвать къ себѣ барышню, которая въ это время слушала англійское чтеніе Юліи Александровны.

— Ну, вотъ, видишь, дитя мое, — заговорила маменька — отецъ желаетъ тебя видѣть. Надо было предупредить его желаніе.

— Онъ вѣрно сдѣлаетъ мнѣ какую-нибудь сцену, maman.

— Поди, дитя мое.

— Да я пойду, коли онъ зоветъ.

Юлія Александровна проводила дочь въ гостиную. Она опять-таки не рѣшилась войти въ кабинетъ, но стала холить въ темной половинѣ гостиной, куда открывалась дверь отъ Ивана Павловича.

Нe успѣла Темира сдѣлать пяти шаговъ отъ двери, какъ отецъ накинулся на нее.

— Иди просить прощенье у тетки.

— Мнѣ не въ чемъ извиняться, papa.

— Несчастная, не раздражай меня. Vas, ou je te maudis!

Юлія Александровна услыхала этотъ возгласъ. Она вся затрепетала и взялась за ручку двери. Темира стояла, опустивши руки и голову. Она рѣшилась все выслушать отъ отца и ничѣмъ не возмущаться.

— Иди! — кричалъ онъ — не выводи меня изъ предѣловъ. Я могу быть страшенъ.

— Ты скажи, по крайней мѣрѣ, papa, въ чемъ я виновата.

— Ты нагрубила опять теткѣ.

— Когда же?

— Какъ ты смѣешь мнѣ предлагать такіе вопросы, — и каблуки Ивана Павловича застучали по кабинету съ силою.

Юлія Александровна, держась за ручку двери, чуть ие упала въ обморокъ. Любовь къ дочери однако на этотъ разъ пересилила. Она пошла и тотчасъ же обняла Темиру, точно желая показать, что способна защищать дочь противъ отцовскаго гнѣва.

— Порадуйтесь, сударыня, — возопилъ онъ, увидѣвъ жену. — Вы ей натолковали, что она фениксъ. Да что я наконецъ такое? — и онъ вытаращилъ глаза. — Я не господинъ своихъ поступковъ? Вы изъ нея сдѣлали дрянную дѣвчонку, — да я-то не хочу вамъ потакать. Слышите, не хочу. Sortez! — крикнулъ онъ Темирѣ. — Obéissez, ou je vous maudis sur-le-champ!

Юлія Александровна взвизгнула, опустилась на стулъ и начала стонать. Темира опять ничего не отвѣтила отцу, и вышла изъ кабинета. Мать была въ такомъ состояніи, что даже мужъ не рѣшился продолжать свое оранье и кончилъ тѣмъ, что разлегся на диванъ, задравши ноги вверхъ. Юлія Александровна тихо плакала и повторяла все:

— Это ужасно, Jean, прости ей, она еще ребенокъ…

— Идите и оставьте меня въ покоѣ. Возитесь съ вашей дочерью, убейте мужа. Онъ уже стоитъ одной ногой на краю гроба.

Темира пошла прямо въ комнату Нины Александровны н задыхаясь сказала ей:

— Я прошу васъ передать papa, что я извиняюсь предъ вами во всемъ, что вамъ показалось обиднаго.

Нина Александровна хотѣла было начать нервное изліяніе, но Темира не дождалась ея отвѣта и повернула вонъ изъ комнаты.

XIII.

Телепневъ получилъ записку отъ Нины Александровны такого содержанія:

«Во-первыхъ, простите меня. Я была больна и хорошенько не поняла васъ. Не откажите мнѣ въ поддержкѣ и вѣрьте, что я искренно васъ уважаю. Я поступала такъ, какъ вы мнѣ посовѣтовали. Сегодня я думаю приготовить Ивана Павловича къ моей поѣздкѣ, которая состоится на-дняхъ. Я его ничѣмъ не пугаю, а напротивъ обнадеживаю. Будьте вечеромъ у насъ и постарайтесь не дать ему малодушествовать. Можетъ быть, найдете для меня доброе-слово. Душевно преданная вамъ Нина.»

Записку эту Телепневъ получилъ чрезъ два дня послѣ того вечера, когда имѣлъ четыре діалога.

Онъ упрекалъ себя, вернувшись тогда изъ филистеріи, за объясненіе съ Ниной Александровной, смѣялся надъ своимъ идеализмомъ и неумѣстнымъ посредничествомъ; но полученію записки онъ очень обрадовался, хотя и не признался себѣ въ этомъ чувствѣ. Записка давала ему прямой поводъ отправиться въ филистерію. А филистерія что-то очень скоро перестала быть для него чужою. Онъ уже не могъ не сознавать, что всѣ инстинкты его натуры возбуждены отъ столкновенія съ крупной личностью молодой дѣвушки. Мужское самолюбіе сильно зашевелилось. Но еще-громче заговорили тѣ душевныя побужденія, которыя дремали въ Телепневѣ цѣлыхъ четыре года подъ прикрышкой чисто-умственныхъ интересовъ. Эта высокая дѣвушка