Морозная ночь - Алексей Толстой

Толстой Алексей Николаевич

Морозная ночь

Алексей Николаевич ТОЛСТОЙ

Морозная ночь

Рассказ

Помните самое начало, первые недели гражданской войны? Еще до корниловского ледяного похода... Занятное было времечко!.. Первые формировки красных отрядов... Суета, беспорядок, саботаж, никто ничего не знает, кругом измена... Тогда офицерство, юнкера, студенты, полицейские начали слетаться в Новочеркасск, под крыло к атаману Каледину, и обозначился первый колеблющийся, зыбкий фронт. Войск у них было тысяч до десяти, главная сила - офицерская бригада. Действовали они по-разбойничьи - налетами. Особенно отличался отряд есаула Чернецова. Громил шахты, рабочие поселки, узловые станции. Наводили страшную панику. Под самое рождество Чернецов налетел на крупный железнодорожный узел Дебальцево: обшарили весь поселок, выволакивали на снег коммунистов, тут же рубили их шашками. Уничтожили и взяли заложниками двадцать семь человек. Напугали население до смерти. Погрузили сахар и спирт, у вагона Чернецова выстроили всех железнодорожников и станционных лакеев и велели им кланяться, покуда поезд не скроется. Словом, набезобразничали - больше некуда.

Так... Главком Антонов приказывает мне из Харькова: идти с отрядом в Дебальцево и там держать фронт... А у меня отряд свеженький, необстрелянный, я его только что сформировал в Костроме. Были такие желторотые богатыри, у кого рукава шинели болтались по колена, и главная забота - добраться до белого ситника на Дону. Услышали, что идем на Дебальцево, - заволновались в теплушках. Я отдаю приказ: по пути следования выделить дежурную роту, подсумков не снимать и не спать, - еще хуже волнение, обида... Политработники - тоже мальчишки, неумелые - день и ночь моих бойцов успокаивают, подбадривают, целыми страницами чешут по Энгельсу... Батюшки, думаю, университет, а не эшелон...

Прибыли в Дебальцево. К нашим вагонам так и рванулась толпа женщин плач, вопли: глядите, мол, что с нами сделали... Действительно, картина отвратительная... В поселке в домах разбиты окна, на снегу - лужищи крови, мозги... В пожарном сарае лежат двадцать изуродованных трупов... Мы их в этот же день и похоронили с отданием воинских почестей. Тут же на могиле многие поклялись отомстить, и до ста человек - родственники убитых, свидетели расправы - записалось в отряд добровольцами... Вот на этих я уже мог рассчитывать.

Выгрузив отряд, одну роту я оставил при эшелоне, три - в резерве на станции, остальными занял фронт по всей территории железнодорожных путей и предмостные укрепления. Станция забита народом - едут беженцы, демобилизованные, разные шпионы, провокаторы... Сколько я этих ни вылавливал, ни сажал - просачивались, нашептывали. Двух-трех дней не прошло - отряд как сглазили. Настроение подавленное. Командиры трусят. Политические работники растерялись, жмутся... Начнешь говорить с бойцами угрюмое молчание... Ну, думаю, ох... И слухи - один тревожнее другого: и там-то восстали казаки, и оттуда-то собирается туча белых войск с самим Алексеевым во главе... А у меня всего два пулемета и хоть бы пушчонка какая завалящая была! Патронов по полсотне штук на бойца... Я телеграфирую Антонову в Харьков, прошу прислать артиллерию и пулеметы. По прямому проводу отвечает начальник штаба Муравьев, тот самый, впоследствии знаменитый командарм, кого через семь месяцев в Симбирске в Троицкой гостинице застрелили латыши за предательство... Муравьев отвечает: "Хорошо, немедленно вышлем". Жду... На следующий день - это было тридцатого декабря - получаю протокол за No 1: "Общее собрание делегатов от каждой роты... Начальнику отряда. Постановление. До прибытия артиллерии и пулеметов никаких постов не занимать. Второе: просить вас немедленно отправить отряд в тыл, просить также немедленно удовлетворить наше требование. Делегаты: Суворов, Зыраянов, Беляков, Аркцопов, Ловкой, Крутиков" - и больше нет... Ах сволочи! Я - резолюцию: "Срочно. Делегатов взять в оборот. Внушить - отступления быть не может"...

Всю ночь не спал. Сидел на телеграфе. Мороз жестокий. Подышу на стекло, погляжу - луна в радужном круге, кругом мертвая пустыня, и на путях под луной блестит стекло. Жалко стало, что вчера погорячился: в проходящем поезде нашли ящики с коньяком, и я приказал все бутылки побить о колеса... Люди плакали, глядя на это разорение... А сейчас в самую бы пору было хватить глоток... Вдруг, смотрю, - под дверью записка, каракулями: "Уводи в тыл, а то убьем". Подписи нет. Хорошо... Продолжаю ходить по телеграфному помещению, курю. Аппараты стучат. У телеграфиста глаза - как говядина, красные. Оборачивается ко мне и без голоса говорит:

- Принято со станции Зверево (то есть с белого фронта): "Мы тебе, подлец, христопродавец, красная сволочь, устроим встречу Нового года. Жди. Есаул Чернецов".

Ладно, думаю, буду ждать... И - вторую телеграмму в Харьков Муравьеву: "Спешите артиллерией, пулеметами..." Только рассвело - я выслал трубачей и объявил осадное положение: за неподчинение приказам - расстрел без суда, равно солдат и населения. Это отчасти подействовало. Посты, окопы заняли без разговоров... А морозище пуще прежнего, солнце маленькое, туманное, воздух так весь скрипит, звенит, как стекло, шаги за версту слышно. Над поселком, по всем путям - белые дымы. И у меня из головы нейдет: какую они мне удерут встречу?

В третьем часу пополудни Зверево сообщает по телеграфу: "На Дебальцево вышел ростовский No 3"... Ну, вышел, вышел, - обыщем, пропустим... Через четверть часа - из Зверева: "Ростовский No 3 бис вышел"... Эге, думаю, это, кажется, не пассажиры едут... Через пятнадцать минут опять: "Ростовский No 3 два бис вышел"... И опять: "No 3 три бис вышел"... И так подряд семь поездов...

Тут и дураку ясно: семь эшелонов белых войск дуют на Дебальцево... Вот она - встреча! Кидаюсь к аппарату, телеграфирую в Харьков. Оттуда успокаивают: поезд с артиллерией в пути. Запрашиваю станции в сторону Харькова: где наша артиллерия? Запрашиваю в сторону Зверева: где эшелоны? Развернул карту, слежу за движением поездов... Проклятые эшелоны летят на крыльях в Дебальцево, а поезд с моей артиллерией тащится на немазаных колесах... Высчитываю - не поспеет... Белые - ну самое меньшее часа на три - явятся раньше...

А в голове от бессонных ночей стоит трескотня, как на ткацкой фабрике, - ничего не могу сообразить. Смотрю - у телеграфиста нос повис и губы висят. Разбудил, показал ему наган: "Что это? Саботаж?" Вытаращил он на меня говяжьи глаза и мятым шепотом: "Подбадривающего, а то опять засну..." Я побежал на пути, наковырял шашкой куски из лужи замерзшего коньяку, принес в шапке телеграфисту... Он сразу одушевился... Принимает депешу: эшелоны в двух перегонах от Чернухина, а Чернухино - последняя остановка. Меня так и ошпарило... Выскакиваю. Солнце уже зашло за дымы. Мороз еще крепче. Хоть бы две пироксилиновых шашки - взорвать мост! Ничего нет у нас, кроме патронов. Вызываю командира батальона: "Немедленно взять взвод пехоты, взять железнодорожных рабочих с инструментами, идти к станции Чернухино и развинтить все стрелки!.."

Совсем уже стемнело, луны не видно - затянута мглой. Стою на перроне, рву зубами варежку. Наконец - пошли огоньки фонариков в сторону Чернухина... Но как ползут! Ноги им, что ли, перешибло... И в морозной тишине все чудится мне гул колес. Я даже прилег на рельсы: чудится - гудит земля... Приказал погасить огни на станции и на путях, затоптать костры. И такая настала жуть - собака не тявкает в тишине. Только сапоги мои визжат, плачут...

Не помню, сколько времени прошло, - скачет верховой. Осветил его электрическим фонариком: "Стой! Куда?" На свет лезет в облаке пара заиндевелая лошадиная морда, соскакивает командир батальона: "Беда!" "Что случилось?" - "Не можем стрелки развинтить". - "Как не можете? - Я выхватил револьвер. - Сволочь". - Наган у меня в руке пляшет, кричу как-то уж даже не по-человечески. Лошаденка рвет морду. "Подожди орать, спокойно говорит командир батальона, - я тебе объясню: рабочие все ключи поломали на этом морозе, не пальцами же отвинчивать, черт!"

Я так и осел. "Что ж теперь нам делать?" Он молчит. И мы слышим: жаааалобно, далееееко, диииико закричал паровоз. В мертвой степи под лунным бельмом завыли паровозы наших врагов...

В это время голос: "Товарищ командир, разрешите - я живо пути разберу... - Оборачиваюсь - стоит в легонькой курточке, в фуражечке машинист Шляпкин, и от него коньячный дух... - Разрешите мне двадцать вагонов порожняку..."

Вот где началась горячка! Собрали мы с полсотни пустых вагонов, прицепили их к мощному сормовскому паровозу. Батальонный, человек пять охотников-красногвардейцев вскочили на паровоз, и Шляпкин погнал состав под гору на Чернухино... Ночь загудела... А когда затих вдали стук колес явственнее стали слышны протяжные свисты семи эшелонов противника... Успеет Шляпкин? Жизнь трех тысяч человек сейчас в том, успеет он разбить пустой поезд на стрелках! Все, кто был на станции, выскочили, слушают... Только сердце бьет в полушубок, отбивает невероятные секунды...