Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Да что вы, Иванъ Кондратьичъ, это натуральное освѣщеніе, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Не можетъ-быть. Вотъ ужъ въ этомъ не разувѣрите. Гротъ безъ окошекъ, тутъ должны быть потемки, коли ежели безъ освѣщенія, а между тѣмъ свѣтло и только синевой отдаетъ.

— Понимаете вы это, электрическій свѣтъ, электричество…

— Вотъ это такъ, вотъ это пожалуй, но гдѣ-же эти самые электрическіе фонари-то?

— Ахъ Боже мой! Да это натуральное электричество.

— То-есть какъ это? Безъ фонарей?

— Конечно-же безъ фонарей. Отъ природы…

— Что вы, барынька, невозможно этому быть. Николай Иванычъ, слышишь?

— Слышу, слышу, тревожно откликнулся Николай Ивановичъ, все еще смотрящій на свѣсившіяся сосульки. — Коли она говоритъ, то это вѣрно. Она читала… Она по книжкѣ… Электричество всякое есть: есть натуральное, есть и не натуральное. А то есть магнетизмъ… А все-таки я думаю, Глаша, что это не электричество, а магнетизмъ. Животный магнетизмъ… И магнетизмовъ два: животный и не животный. Какъ ты думаешь, Глаша?

— Ну, магнетизмъ, такъ магнетизмъ, а только натуральный.

Около нихъ въ другой лодкѣ сидѣлъ англичанинъ въ клѣтчатомъ костюмѣ. онъ вынулъ изъ корзинки коробочку, изъ коробочки досталъ живую бабочку и подбрасывалъ ее кверху, стараясь, чтобы она летѣла, но бабочка падала на дно лодки.

— Чудакъ-то этотъ и на Везувіи и здѣсь съ мелкопитающимися тварями возится, замѣтилъ Конуринъ про англичанина.

— Блажной должно-быть, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Боюсь я, какъ-бы эти сосульки съ потолка не оборвались да не съѣздили по головѣ. Глаша, не пора-ли на пароходъ?

— Ахъ, Боже мой! Да дай полюбоваться-то.

— А вдругъ приливъ морской? Тогда и не выѣдемъ изъ грота. Слышала, что землякъ-то на пароходѣ разсказывалъ?

— Да вѣдь никто еще не уѣзжаетъ.

Англичанинъ выпустилъ воробья изъ другой коробочки. Воробеи взвился, полетѣлъ и сѣлъ на сталактитовый выступъ на стѣнѣ. Англичанинъ схватился за записную книжку и сталъ въ нее что-то записывать.

— Шалый, совсѣмъ шалый… Съ бабочками да съ воробьями ѣздитъ, покачалъ головой Конуринъ.

— Ахъ, Боже мой! Да и здѣсь голые! воскликнула Глафира Семеновна.

— Гдѣ? гдѣ? спрашивали мужчины.

— Да вотъ на выступѣ стоятъ.

— Положительно мы въ дикомъ царствѣ, на дикихъ островахъ, съ дикими сословіями, сказалъ Конуринъ.

Лодочникъ, державшійся на серединѣ грота, всплеснулъ веслами и лодка поплыла къ выступу, гдѣ стояли голые люди.

LXVIII

Голые субъекты, къ которымъ лодочникъ быстро подвезъ Ивановыхъ и Конурина, были искусные пловцы изъ мѣстныхъ жителей и дежурили въ гротѣ въ ожиданіи туристовъ, дабы показать имъ свое умѣнье въ ныряньѣ. Оки выпрашивали у туристовъ, чтобы тѣ кинули въ воду серебряную лиру, ныряли на дно и доставали эту лиру, разумѣется уже присвоивая ее себѣ. Два-три туриста кинули по серебряной монетѣ на дно, пловцы достали ихъ, подплыли къ лодкѣ Ивановыхъ и Конурина и, стуча отъ холода зубами, просили и ихъ кинуть въ воду "ума монета".

— Отчаливай, отчаливай отъ насъ, ребята. Лучше мы эти деньги пропьемъ на пароходѣ на коньякѣ, махалъ имъ руками Конуринъ.

Глафира Семеновна, прикрывая лицо носовымт. платкомъ, кричала лодочнику:

— Синьоръ! Алле! Алле вонъ! Ассе для насъ. Довольно, довольно пуръ ву.

— А ля мезонъ! въ свою очередь крикнулъ ему, обрадовавшись, Николай Ивановичъ. — Греби на пароходъ, кривая камбала.

— Бато а ваперъ… прибавила Глафира Семеновна.

Лодочникъ заработалъ веслами. Когда лодка подъѣхала къ выходу изъ грота, морскои приливъ уже начался, вода прибыла и отверстіе, сквозь которое надо было проѣзжать, сдѣлалось уже.

— Вались въ растяжку! скомандовалъ Николай Ивановичъ и первый легъ на дно лодки. — Глаша! Ложись мнѣ на спину да береги въ потьмахъ браслетку.

— Ну-ка, и я около васъ! Мала куча! воскликнулъ Конуринъ и повалился около Глафиры Семеновны.

— Аи, ай! Я щекотки до смерти боюсь! визжала та. — Говорятъ вамъ, Иванъ Кондратьичъ, что боюсь!

— Пардонъ, матушка, пардонъ! Должонъ-же я за что-нибудь держаться, отвѣчалъ Конуринѣ.

Но лодка выскочила уже изъ грота. Сіяло голубое небо, на голубой водяной ряби играло золотое солнце. Всѣ поднялись со дна лодки и стали садиться на скамейки.

— Слава Богу! Выбрались на свѣтъ Божіи, сказалъ Николай Ивановичъ. — А я, признаться сказать, ужасно боялся, бы эти голубыя сосульки не сорвались съ потолка, да не сдѣлали-бы намъ награжденіе по затылку. Да какое по затылку! Сосульки въ двѣ-три сажени. И лодку-то бы перевернуло да и изъ насъ-то бы отбивныя котлеты вышли.

— И тогда прощай Иванъ Кондратьичъ. А мадамъ Конурина была-бы вдова съ малолѣтними сиротами! вздохнулъ Конуринъ и прибавилъ:- А что-то она, голубушка, теперь въ Питерѣ дѣлаетъ?

— Знаемъ, знаемъ. Не досказывайте. Чай пьетъ, перебила его Глафира Семеновна.

Лодка причалила съ пароходу. Контролеръ уже ждалъ Ивановыхъ и Конурина и кричалъ имъ съ палубы:

— Лодочнику два франка и что-нибудь на макароны.

— На, подавись, чумазый, сказалъ Конуринъ, разсчитываясь съ лодочникомъ. — Вотъ тебѣ на макароны, вотъ тебѣ и на баню, чтобы вымыть физіономію личности.

Лодки съ пассажирами все прибывали и прибывали къ пароходу. Самою послѣднею приплыла лодка съ англичаниномъ въ клѣтчатомъ шотландскомъ пиджакѣ. Онъ сидѣлъ въ лодкѣ и записывалъ что-то въ записную книжку. Въ плетеной корзинкѣ вмѣстѣ съ коробками лежали привезенные имъ изъ грота камушки, нѣсколько мокрыхъ раковинъ, билась еще живая маленькая рыбка и ползала маленькая черепаха.

— И чего это онъ съ мелкопитающимися животными насѣкомыми возится! дивился Конуринъ, пожимая плечами.

Пароходъ началъ давать свистки, вызывая изъ грота туристовъ, подождалъ еще немного и, захлопавъ колесами, тронулся дальше, огибая отвѣсную скалу. Пошли скалы отлогія, на скалахъ виднѣлись деревушки съ небольшими бѣленькими домиками и наконецъ показался городъ, расположенный на скалахъ террасами.

— Вонъ направо на самомъ берегу голубой домикъ виднѣется. Это-то и есть гостинница Голубаго Грота… указывалъ контролеръ. — Какъ остановимся, переѣдете на берегъ на лодкѣ, въ эту гостинницу и идите.

— Капри это? спрашивала Глафира Семеновна.

— Капри, Капри. Въ гостинницѣ спрашивайте и вино Капри. Прелестное вино.

Отъ берега, между тѣмъ, подъѣзжали уже на встрѣчу пароходу лодки. Въ лодкахъ опять сидѣли полуголые гребцы. Кромѣ гребцовъ въ нѣкоторыхъ лодкахъ были и маленькіе мальчишки. Пароходъ остановился. Гребцы, стараясь наперерывъ причалить свои лодки къ пароходу, ругались другъ съ другомъ самымъ усерднымъ образомъ. Мальчишки тоже кричали, поднимая надъ головами корзинки съ устрицами, съ цвѣтными раковинами, съ копошащимися маленькими черепахами и предлагали купить ихъ.

— Садитесь, садитесь скорѣй въ лодку, торопилъ Ивановыхъ и Конурина контролеръ.

— А вы пріѣдете туда?

— Вслѣдъ за вами. Только всѣхъ пассажировъ съ парохода спущу.

Лодка перевезла Ивановыхъ и Конурина на берегъ. Здѣсь опять осадили ихъ босые, грязные мальчишки. Они предлагали имъ устрицы, кораллы, апельсины на вѣткахъ. Одну изъ такихъ вѣтокъ почти съ десяткомъ апельсиновъ на ней Глафира Семеновна купила себѣ и понесла ее, перекинувъ черезъ плечо.

— Непремѣнно постараюсь эту вѣтку цѣликомъ до Петербурга довезти въ доказательство того, что мы были въ самомъ Апельсинномъ Царствѣ,- говорила она.

Направляясь къ голубому дому, гдѣ помѣщалась гостинница Голубой Гротъ, они шли мимо другихъ гостинницъ. Изъ гостинницъ этихъ выбѣгали лакеи съ салфетками, перекинутыми черезъ плечо, и зазывали ихъ завтракать. Одинъ изъ лакеевъ схватилъ даже Конурина за руку и, твердя на разные лады слово "ostriche", тащилъ его прямо къ входной двери своей гостинницы. Конуринъ отбился и сказалъ:

— Вотъ черти-то! Словно у насъ въ Александровскомъ рынкѣ прикащики. И зазываютъ покупателя и за руки тащутъ. Подлецъ чуть рукавъ у меня съ корнемъ не вырвалъ.

Вотъ и гостинница Голубой Гротъ. Голубой домикъ стоялъ въ саду, расположенномъ на скалистой террасѣ. Въ саду подъ апельсинными и лимонными деревьями помѣщались столики, покрытые бѣлыми скатертями.

— Смотри, смотри, Николай Иванычъ, апельсины на деревьяхъ висятъ! — восхищалась Глафира Семеновна. — Вотъ гдѣ настоящая-то Италія! Вѣдь до сихъ поръ еще ни разу не приходилось намъ сидѣть подъ апельсинами.

Она протянула руку къ дереву и спросила лакея:

— Гарсонъ! Ботега! Можно сорвать уно оранчіо, портогало?

— Si, sigriora… — отвѣчалъ тотъ, понявъ въ чемъ дѣло, и даже пригнулъ къ ней вѣтку съ апельсинами.

— Первый разъ въ жизни срываю съ дерева апельсинъ! — торжественно воскликнула Глафира Семеновна.

Конуринъ сѣлъ за столъ и хлопнулъ ладонью по столу.