Усыпальница - Боб Хостетлер

Тот молчал. Даже не подал виду, что слышит первосвященника. Просто медленно и спокойно рассматривал лица собравшихся.

Каиафа подождал, а затем повернулся к Иешуа и повторил вопрос.

— Что ты скажешь в свое оправдание?

На лице Иешуа не отразилось никакого беспокойства. Он продолжал смотреть на членов Совета, не говоря ни слова.

Каиафа, как и требовал Закон, дал обвиняемому еще одну возможность ответить.

— Ты не собираешься отвечать на обвинения? Что ты можешь сказать в свою защиту?

Ничего.

Первосвященник подождал, глядя Иешуа в лицо. У него не слишком впечатляющий вид, он даже казался меньше, ниже ростом. Каиафа вспомнил, как этот человек проповедовал на ступенях Храма. Трудно поверить, что это он.

— Есть ли свидетели, готовые говорить в пользу обвиняемого? — задал вопрос Каиафа.

Его голос эхом прокатился над мраморным полом. Ответом ему было молчание. Он ждал. Но никто не заговорил.

Каиафа бросил взгляд на задержанного, сел на свое место и кивнул Елеазару. Тот стал вызывать свидетелей по одному. Каждый послушно повторил слова, которые слышал от рабби, — о том, что он разрушит Храм и воздвигнет его в три дня. Некоторые члены Совета встали, громко выражая негодование. Когда второй свидетель закончил говорить, Каиафа снова встал и подошел к задержанному.

— Ты ничего не скажешь в свою защиту? — спросил он, заглядывая Галилеянину в глаза.

Иешуа посмотрел на первосвященника. В его взгляде сквозила усталость. Ни страха, ни злобы. Первосвященник отвернулся, и так же равнодушно Иешуа посмотрел ему в спину.

— Скажи, ты Мессия? Ты Сын Божий? — раздались крики.

Шум нарастал, переходя в гвалт. Не оборачиваясь назад и пристально глядя на задержанного, Каиафа поднял руку.

«Если ты действительно послан Богом, — неожиданно подумал он, пережидая, когда шум стихнет, — самое время сказать об этом».

Крики смолкли. Иешуа медленно повернул голову и снова внимательно посмотрел на Каиафу, словно читал его мысли.

— Если скажу вам, вы не поверите; если же и спрошу вас, не будете отвечать Мне, — не повышая голоса, ответил он.

Каиафа почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, как будто это был вызов. По лицу Иешуа он не смог определить, были эти слова адресованы всему Совету или лично ему. Но понял, что этот рабби с его незамысловатыми речами куда умнее его самого. Желание лечь наконец спать и накопившаяся усталость вдруг навалились на первосвященника, и он отошел в сторону, чтобы члены Совета видели Галилеянина, когда он будет отвечать на вопрос, на который праведный еврей не мог не ответить.

— Заклинаю тебя во имя Бога Живого, ответь, ты ли Мессия, Сын Божий?

— Ты сказал. — Иешуа кивнул, будто услышал вопрос, которого ждал. — Узрите Сына Человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных.

Все сидящие в зале едва не ахнули, и время словно остановилось. Только тут Каиафа осознал, в каком невозможном положении он оказался. Этот человек, этот чудотворец явно и недвусмысленно заявил пред лицом властителей Израиля, что он и есть обещанный Машиах. Избранный, избавитель, которого они так долго ждали. Когда молчать стало нельзя, когда молчание было бы нарушением Закона Моисеева, этот рабби из Галилеи назвал себя Сыном Давидовым, Корнем Иессеевым, Праведной Ветвью, Звездой Иакова, Солнцем Правды и Избавителем народа Израилева.

Решать нужно было быстро, но это мгновение показалось Каиафе вечностью. Либо он примет признание Галилеянина прежде прочих священников и книжников и согласится, что Иешуа — тот, кем себя называет, либо объявит это признание богохульством, и тогда все прочие свидетельства станут второстепенными и ненужными.

Каиафе показалось, что он поменялся местами с Иешуа. Преступник он, а не Иешуа. Осужден. И приговорен.

«Нет, — опомнился Каиафа. — Этот Галилеянин, этот Назарянин поставил его в немыслимое положение. Несправедливо. Это безумие. Ждать, что эти люди в одно мгновение поверят в невозможное? Я не буду этого делать».

Взявшись обеими руками за ворот своих дорогих одежд, Каиафа разорвал их до пояса.

— Богохульство! — крикнул он.

На глазах выступили слезы, слезы гнева и раскаяния.

— Богохульство! Нужны ли нам другие свидетельства? Все вы слышали его богохульство. Он совершил преступление перед глазами вашими! — вопил Каиафа. — Каково будет решение ваше?

— Виновен! — раздался крик.

Кто-то встал и разорвал на себе одежды, как Каиафа.

— Богохульство!

Остальные последовали их примеру. Казалось, каменный дом первосвященника содрогается от криков.

— Приговорил себя собственными словами!

— Он виновен!

— Он богохульник!

— Он должен умереть!

Члены Синедриона неистовствовали. Несколько человек вскочили со своих мест и подбежали к Иешуа. Одни плевали ему в глаза, другие били по лицу ладонями. А кто-то замахнулся кулаком…

Каиафа отошел в сторону, тяжело дыша, не в силах подавить рыдания, опустился на скамью и закрыл лицо руками.

100

Иерусалим, Меа-Шеарим

Трейси вернулась в свою комнату, оставив дверь открытой, чтобы услышать, когда отец закончит разговор. Нахмурившись, посмотрела в зеркало. Хотелось сделать новую прическу, что-нибудь особенное, чего Карлос еще не видел.

После того памятного вечера в армянской таверне в Старом городе, когда отец испортил лучший день в ее жизни, ни за что ни про что ударив Карлоса по лицу, они стали встречаться. Сначала Трейси вела себя сдержанно: отвечала на звонки Карлоса или звонила ему, только когда отца не было рядом. Но иногда они проводили вместе дни, когда у Карлоса был выходной в Тель-Мареша, или встречались вечером. Загорали на пляже в Тель-Авиве, купались в Мертвом море, лазали по горам Масады, последнего оплота еврейских повстанцев в борьбе с Римом после разрушения Иерусалима и Храма в 70 году от P. X. Он с гордостью показал ей множество археологических находок и отреставрированных предметов из Тель-Мареша. Им даже довелось помучиться желудком после обеда в придорожном ресторане в окрестностях Иерусалима.