Усыпальница - Боб Хостетлер

— Властители Израиля, — начал первосвященник, когда эта бессмысленная ночь подошла к концу. — У нас нет ничего, что мы могли бы предъявить этому человеку в качестве обвинения.

— Ерунда! — крикнул фарисей Исаак. — Мы знаем, что он трудился в Шаббат и всуе произносил Имя! И то и другое заслуживает смерти!

— Как же тогда могло произойти, что среди всех этих людей мы не смогли найти двоих, утверждающих одно и то же? — возразил Каиафа.

— Я сам буду обвинять его! — крикнул Вениамин Еммаусский.

— Ты хочешь быть свидетелем и судьей одновременно? — удивился Каиафа. — И ты погрешишь против истины, чтобы защитить ее, Вениамин?

Тут Каиафа увидел входящего Малха. Кивнул слуге, и тот приблизился.

— Рабби здесь, — прошептал Малх. — Они доставили его из дома Анны и отвели в подземелье.

Каиафа кивнул.

— Останься. Я скажу, когда послать за ним.

— Властители Израиля, мы слышали двух свидетелей, сказавших одно и то же, — провозгласил Елеазар.

— Когда же это было? — изумленно спросил Каиафа.

Елеазар скривился, понимая, на что намекает первосвященник.

— Зять Эфраима и серебряных дел мастер Барак. Оба они слышали, как Иешуа сказал: «Разрушу Храм и в три дня воздвигну его заново».

— Если я хорошо запомнил, лишь один из них сказал, что рабби призывал разрушить Храм, — заметил Каиафа.

— Это тонкости. — Елеазар пожал плечами. — Но показания свидетелей не противоречат друг другу.

— И где же написано, что тот, кто произносит такие речи, заслуживает смерти? — поинтересовался Каиафа.

— Не только произносит речи, но и подбивает на бунт, вот что значат эти слова! — вступил в разговор Вениамин. — «Пророка того или сновидца того должно предать смерти за то, что он уговаривал вас отступить от Господа, Бога вашего, выведшего вас из земли Египетской и избавившего тебя из дома рабства, желая совратить тебя с пути, по которому заповедал тебе идти Господь, Бог твой; и так истреби зло из среды себя».

— Разве это не оскорбление Храма и священства, — Елеазар почти перешел на крик, — призыв разрушить Храм? И даже сама мысль, что он может быть разрушен? Разве не сказал Моисей: «А кто поступит так дерзко, что не послушает священника, стоящего там на служении пред Господом, Богом твоим, или судьи, тот должен умереть, — и так истреби зло от Израиля»?

Послышались гневные выкрики и проклятия рабби из Галилеи, а в дверь незаметно проскользнул Ионатан, сын Анны.

— Тишина! — крикнул Каиафа, поднимая руки.

Ему пришлось сделать так несколько раз, пока крики не стихли.

— Ионатан, сын Анны, ты принес нам весть? — спросил Каиафа, пристально глядя на шурина.

Вопрос застал Ионатана врасплох.

— Да, ваше превосходительство. Задержанный доставлен.

— Надеюсь, тесть мой Анна допросил его?

Ионатан смутился. Он явно не ожидал такого вопроса.

— Э… Да, ваше превосходительство, он допросил его.

— И каково суждение Анны, тестя моего, насчет Иешуа Назарянина, рабби из Галилеи? Заслуживает ли он смерти за то, что сделал?

— Анна, первосвященник Израиля, просит Совет ничего не предпринимать по отношению к Иешуа Назарянину, — медленно и веско произнес Ионатан.

Каиафа нахмурился. Такой ответ не поддавался истолкованию. Первосвященник сразу понял, что эта неопределенность позволяла Анне и Ионатану, вне зависимости от дальнейшего хода событий, положиться на мудрость членов Совета. Если Иешуа приговорят к смерти и его ученики поднимут мятеж, Анна и Ионатан скажут: «Вам не следовало ничего предпринимать против этого человека». Если Иешуа приговорят, а его последователи в страхе разбегутся, Анна и Ионатан скажут: «Мы были правы, не нужно было проявлять милосердие к этому человеку, но и что-то предпринимать против него не имело смысла». И конечно же, если Иешуа освободят и позволят и дальше произносить проповеди, пока они не вызовут возмущение Рима, Анна и Ионатан скажут: «Совету не следовало связываться с этим человеком» — в том смысле, что следовало тихо избавиться от него без всякого суда. Да, такой ответ подходил в любом случае.

Каиафа ждал, что шурин продолжит, но Ионатан не собирался ничего добавлять. Он сложил руки на груди и прислонился к стене.

— Больше он ничего не сказал? — спросил Каиафа.

— Ничего более, брат мой, — ответил Ионатан. — Он считает, что в таком важном деле всякий поступит мудро.

Каиафа не мог скрыть отвращения и повернулся к Малху.

— Пусть приведут задержанного, — сказал он, мельком оглядывая зал.

Здесь больше двадцати трех членов Совета — того минимума, который необходим по Закону. Было бы лучше, если б Совет собрался в полном составе, но многие не откликнулись на его зов.

— Огласите список Великого Синедриона, — велел он двум писцам, которые сидели слева и справа от заседавших, и занял свое место в первом ряду.

Писец развернул тоненький свиток и стал оглашать имена членов Совета. Первым в списке был Иосиф бар Каиафа.[57] Затем он перечислил имена остальных семидесяти членов Совета, начав с самых молодых и закончив убеленными сединами. Когда он дошел до середины списка, два стража ввели задержанного.

Каиафа с любопытством посмотрел на него. Рваная одежда, мятая и грязная, словно недавно его повалили на землю лицом вниз. Руки связаны кожаным ремнем. Глаза красные, под левым багровый кровоподтек. Стражи вывели рабби из Галилеи на середину зала и повернули лицом к собранию.

Писец закончил читать список членов Синедриона и записал имена присутствующих. Каиафа обратился к задержанному. Как наси, глава Синедриона, он должен был огласить обвинение.

— Иешуа Назарянин, ты обвиняешься в том, что восстанавливал народ против Господа Бога нашего, выражал презрение к Храму Господню и священству, призывая разрушить Храм, а также в том, что упоминал всуе Имя Божие и богохульствовал, называя себя равным Хашему. Что ты скажешь в свое оправдание? — громко произнес Каиафа, повернувшись к Синедриону, но обращаясь к задержанному.

Тот молчал. Даже не подал виду, что слышит первосвященника. Просто медленно и спокойно рассматривал лица собравшихся.