Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры - Нелли Мартова

Хотя работы было навалом, время тянулось бесконечно долго. Так бывает в последний рабочий день перед отпуском. Вечером пришлось задержаться и доделать все, что они не успели из-за горящего проекта Пчелкина. Когда Софья уходила, на улице стемнело, да и в офисных окнах уже почти нигде не горел свет. Охранница в вестибюле разгадывала кроссворд и слушала трескучее радио.

– У вас, кажется, тушь потекла, – заметила она, когда Софья сдавала ключи.

Софья повернулась к большому зеркалу. В самом деле, синие разводы под правым глазом. Она сегодня столько раз терла глаза и умывалась, странно, что на ресницах вообще осталась тушь. Она достала влажную салфетку, аккуратно промокнула синюю тень под глазом, и вдруг все лицо закололо мелкими иголочками. Софья сначала испугалась, но тут же с облегчением поняла – опять поток. Не успела ни о чем подумать, только глянула машинально – стерлась тушь или нет? Так вот он какой, взгляд на себя через розовые очки, – взгляд, равный шагу в пропасть.

То, что она увидела в зеркале, было слишком прекрасно, чтобы оказаться правдой. То, что она чувствовала, было слишком чудесно, чтобы расстаться с этим хоть на миг. Закружилась голова, и сама она превратилась в чистый поток, в одну сплошную живительную энергию действия, почувствовала себя настоящей волшебницей. Так вот оно как! Оказывается, игра с потоком в руках и бронзовыми ножницами – это жалкий детский лепет, едва слышный отголосок, это все равно что слушать «Биттлз» в исполнении Рабиновича, как в старом добром анекдоте. Разве может что-то на свете вообще иметь значение, когда она сама – поток? Отец, который мечтает сделать из дочери карьеристку, мать с дурацкой воспитательной книгой, какие-то открытки, сослуживцы, директор, Барракуда, унылые стены офиса, Магрин, его большие понимающие глаза, слияние желто-серого неба и бескрайнего моря, все вдруг стало таким мелким, таким неинтересным. Какое все это вообще имеет значение? Это же просто сон, игра воображения, выдуманные люди, причудливые иллюзии. Ну уволится Софья, ну стукнет отца очередной инфаркт, и даже если мама останется одна, и если Софья вообще исчезнет и никогда к ним не вернется, да пусть все они умрут, это ровным счетом ничего не значит. Потому что никого из них на самом деле не существует.

Реально только одно – поток. Он пульсирует глубоко внутри в едином ритме с осенним вечером, с хмурым небом, с порывами ветра, с каждой напряженной тучей, наполненной дождем, с хитросплетениями улиц, со всем городом, от уютного центра до бесцветных коробок на окраинах, с реками, морями и океанами, пустынями, лесами, да что там с лесами – со всей планетой! Вся Вселенная сейчас – внутри нее. И ничто больше не имеет значения. Растворяться в потоке, погружаться в него еще глубже, сливаться с ним так, чтобы не она стала потоком, а поток становился ею, так, чтобы весь мир по ту сторону невидимой грани тоже принадлежал ей. Вот сейчас она глубоко вдохнет и погрузится в него целиком, и тогда…

Ее дернули за руку, потом больно ударили по щеке. И еще раз, и еще, и без остановки до тех пор, пока она не поняла, что все еще стоит в холле перед зеркалом, и обе щеки горят огнем.

Глава VIII

Инга примчалась в квартиру родителей в восемь утра и застала картину, от которой внутри что-то оборвалось. Рядом с трубой, с ее любимой старой ржавой змеей, вовсю орудовал экскаватор. И вдоль трубы уже тянулась траншея. Они собираются ее закопать! Почему вдруг? Спустя столько лет, ни с того ни с сего. Инге пришла в голову мысль, что, когда труба полностью скроется под землей, родителей уже нельзя будет спасти. Уф, что за глупости, ну при чем тут родители и труба! Просто и то и другое – слишком грустно, настолько, что не хочется в это верить.

Она стрелой взлетела по короткой лестнице, ворвалась в квартиру, чуть не споткнулась о плотное рыжее тело.

– Извините, пожалуйста, Алла Борисовна, – пробормотала она.

Кошка подняла морду, рыжие круглые глаза смотрели с сочувствием. Фу, какие глупости, как может кошка сочувствовать? Они ж только и думают, что бы пожрать и где бы нагадить. Квартиру уже начал пропитывать едкий кошачий запах. После этих постояльцев придется делать ремонт.

Тетя Марта восседала на кухне в полосатом махровом халате, наливала себе густой темный чай из чайника и хрустела сухарем.

– Тетя Марта!

– Доброе утро, деточка моя. Чаю будешь?

– Тетя Марта! – Инга захлебывалась возмущением. – Вы… вы все знали и ничего не сказали мне!

– Так. – Она поставила чашку на стол и положила сухарь. – И что ты теперь знаешь?

– Все. – Инга шлепнулась на табуретку напротив. – Или почти все. Я знаю про Меркабур, про скрапбукеров, и я знаю, куда пропали родители. Вы ведь тоже знали, с самого начала?

– И что с того, деточка?

– Как что?! Мы должны их спасти!

– Так. – Тетка стукнула ладонью по столу. – Я никому ничего не должна. Надя сама прекрасно знала, что она делает, не маленькая уже. А тебе я просто запрещаю что-нибудь предпринимать.

– С какой это стати?

– С такой. Меньше всего твоя мама хотела, чтобы ты стала скрапбукером. Она просила меня никогда и ни при каких обстоятельствах не говорить с тобой на эту тему. И я не собираюсь!

– Хорошо, – согласилась Инга. – А если я вам что-то покажу?

Она достала из сумочки открытку с золотыми часами, протянула тетке. Та посмотрела внимательно, но в руки брать не стала и несколько отстранилась.

– И что там?

– Роза, – ответила Инга.

Дио мио, что же она делает, шантажирует тетку и совсем не думает о последней мечте доброго, чудесного, бескорыстного человека! Бедная Роза, что же ей так не везет-то. Но Инга ничего не могла с собой делать. В конце концов, Роза ее поймет, должна понять, она же все прекрасно про всех понимает.

Тетка всплеснула руками.

– И слышать ничего не хочу! Убери это от меня.

Инга опешила. Неужели жертва Розы была напрасной? Столько лет в открытке, а эта старая мымра даже в руки ее взять не хочет! Кристофоро Коломбо, жалко-то как Розу, аж снова слезы на глаза наворачиваются. Да что ж она стала такая слезливая! Надо закупить сотню-другую носовых платков.

– Но Роза… она так просила, чтобы вы хотя бы взяли открытку в руки, хоть разочек!

Инга сообразила, что уже не шантажирует, а совсем наоборот – упрашивает, но уж очень жаль было бедняжку, просто сердце разрывалось.

– Убери! – завопила тетка. – Не хочу ее видеть!

Тогда Инга вскочила и сунула открытку прямо под нос тетке.

– Или вы мне прямо сейчас скажете, где найти Магрина, или я вам насильно суну в руки эту открытку!

В животе у Инги стало холодно, будто она проглотила кусок льда.

– Зачем он тебе, деточка? – невозмутимо спросила тетка и откусила кусок сухаря.

– Как зачем? Я заключу с ним договор, и он освободит папу с мамой.

Тетка поднялась, нависла над Ингой грозной тушей и потрясла кулаком:

– Договор?! Я тебе такой договор покажу, ты у меня попляшешь! Забудь про все это немедленно! Ты не увидишь больше родителей, смирись с этим и забудь. И нечего их спасать! Они бы сами этого не хотели! – И добавила уже тихо, самой себе: – Вот знала же Надя, что добром все это не кончится.

– Да? Не хотели? Тогда почему вы дали мне ту открытку, с каруселью? – Инга уперла руки в бока, ей захотелось влезть на табуретку, чтобы тоже нависнуть над теткой.

– Да как раз на тот случай, если ты окажешься такой вот идиоткой! Карусель, между прочим, – твой единственный спасательный круг!

– И в чем же заключается его спасательность?

– Раз такая умная и во всем разобралась, сама и подумай.

Они орали друг на друга в полный голос. Кошки в ужасе разбежались по углам. Посуда в буфете слегка дребезжала, когда раздавался звонкий голосок Инги, и замолкала в ответ на хрипловатое контральто тетки.

– Ах так! Или вы мне сейчас же все объясняете, или я все равно найду Магрина и подпишу с ним договор. Или я найду тот альбом, где мои родители сейчас хранители, и тоже провалюсь в этот чертов Меркабур, и мама вам спасибо не скажет! И пусть вас совесть мучает до конца жизни! Мало того что из-за вас один человек до скончания веков торчит один-одинешенек в открытке, я тоже пропаду!

– Ты какого хрена мне указываешь, что делать, деточка?! Возьми-ка себя в руки и сядь. Быстро села! – скомандовала тетка таким тоном, что Инга оторопела и опустилась на табуретку.

– На, – тетка звякнула чашкой с блюдцем. – Успокойся и выпей чаю.

Она тоже уселась и с шумом отхлебнула.

– Ты думаешь, твоя старая тетка – совсем дура? – продолжила Марта уже другим, ворчливым тоном.

Тетка обычно вскипала как вулкан, но, извергнув поток лавы, тут же остывала.

– Чтобы ты знала, деточка, с тех пор как пропала Роза, я не сделала ни одной открытки. Как ты думаешь, почему я так рано ушла на пенсию, почему живу в своей берлоге и света белого не вижу?

Инга не знала, что ответить.

– Мои вдохновлялки были лучшими в этом городе, – продолжала тетка. – Настоящим-то гримером я стала уже потом, когда Роза пропала. А до этого только числилась формально. Помнишь афиши у меня дома? Ни один, веришь, ни один спектакль, – она подняла вверх указательный палец, – не обходился без моих открыток. Режиссер, сценарист, художник, композитор – они все пользовались моими услугами. Не зря же наши спектакли гремели по всей стране, затмевали порой даже театр на Таганке. Знала бы ты, деточка, как они все валялись у меня в ногах, как умоляли сделать еще хотя бы одну крохотную открыточку. Но я решила: нет, не желаю иметь ничего с общего с этим Меркабуром, который унес у меня мою дорогую Розу. Поклялась себе: пальцем ни прикоснусь ни к одной открытке, ни к чужой, ни к собственной.