Заговор посвященных - Ант Скаландис

Мысли об этих абстрактных для земного существования понятиях успокаивали, как чтение Библии или Корана, но конкретные угрызения конкретной совести накатывали вновь.

Почему он сказал ему «Зарежь себя сам!»? Ведь мог же просто заставить бросить нож и уйти. Или не мог? Ну конечно, не мог! Если бы у его «управляемой магии» были такие неограниченные возможности, он бы и кагэбистам сказал: «Ребята, отстаньте, забудьте про меня». И проблем бы не стало.

А проблемы были.

Позвонил Терехов.

— Узнаете?

— Нет.

— Майор Терехов. Что же вы, Давид Юрьевич, не звоните, не заходите?

— Да как-то все, знаете ли, дела, — ответил Давид в таком же идиотическом тоне.

— Дела подождут, Давид Юрьевич. Какие у вас теперь дела? Из ГСМ пора увольняться, жена от вас ушла, друзья… А вот, кстати, хороший вопрос: есть ли у вас друзья, Давид Юрьевич?

— Есть, — злобно буркнул Давид.

— Так это прекрасно, Давид Юрьевич! Что ж вы злитесь? Заходите к нам вместе с друзьями. На той недельке, ладно? Адрес другой, мы вам объясним, а телефончик — прежний. До свидания, Давид Юрьевич. Привет друзьям.

Вот так и поговорили.

А правда, есть ли у него друзья? Или он уже действительно остался совсем-совсем один? Один на один с КГБ. Эти-то его никогда не бросят.

Сначала позвонил Витьке. Встретились, как всегда, на Пушкинской. Рассказал все, ну, то есть почти все — вопросы, связанные с Посвящением, вывел за скобки. Витька сделался мрачнее тучи. У него за год дела немного наладились, сидел заместителем директора в хитром советско-германском СП и откусывал потихоньку от колоссальных по масштабам финансовых операций (по-русски говоря, хищений) в Западной группе войск. Вывод Советской Армии из бывшей ГДР обещал быть долгим, и Витька совершенно не хотел осложнять себе жизнь весьма стремными Давидовыми проблемами.

— Чего ты от меня-то хочешь?

— Сам точно не знаю. — Давид беспомощно развел руками. — Я не уверен, что это КГБ. Понимаешь?

— Ты предлагаешь мне выяснить? Позвони Сошке.

— Лучше, если ты с ним поговоришь.

— Хорошо, — согласился Витька.

— А если это КГБ? — начал Давид нерешительно. Витька перебил его:

— Если это КГБ, никакой Сошка тебе не поможет. У его папы фамилия не Крючков и не Горбачев.

— Ну, Витька, ну я же ни сном ни духом, у них же на меня ничего нет и быть не может, — самозабвенно врал Давид (зачем?), — а просто по старым связям сегодня уже не должны никого трясти!

— Дейв, — сказал Витька по-доброму, но твердо, — я этого ничего не знаю и, честно говоря, не хочу влезать. А что обещал, сделаю.

Он отзвонился быстро, через два дня:

— Привет, старик, это Виктор. Слушай сюда. Клиенты, предложенные тобою, оказались ровно теми людьми, о каких мы и говорили при встрече. Как партнеры они нашу фирму не устраивают, так что пока не найдешь новых клиентов, Дейв, лучше не беспокой нас. Ладно? Дел очень много.

Из этого шифрмонолога трудно было понять, обращался ли он за помощью к Гоше или привлек кого-то ещё из своих знакомых, но одно прочитывалось бесспорно: это все-таки КГБ. А значит… «не беспокой нас. Ладно? Дел очень много». Ладно, Витька. Ладно.

Так одного за другим он отсекал от себя людей. Возможно, когда Терехов сказал о друзьях, он специально провоцировал своего подопечного. Но Давиду уже нечего было терять.

Оставался только Борис Шумахер.

Детективный сюжет разворачивался всерьез, и Давид решил звонить в Ленинград из приемной Коровина, спросив разрешения у знакомой секретарши. Если тут и идет прослушка, так по другому ведомству — сразу не догадаются совместить, а если за ним следят непосредственно и непрерывно, тогда уже на все наплевать — звони хоть из дома — никуда не скроешься.

— Алло! Слушают вас, — откликнулся на том конце солидный баритон.

Очень хотелось для верности позвать к телефону Бориса, но что-то подсказало ему: не надо, не зови, это он и есть.

— Здравствуйте, с вами говорит Давид Маревич. В ответ — тишина, наполненная ровным дыханием, затем щелчок и металлический женский голос:

— Ждите ответа. Ждите ответа. Ждите ответа. Ждите…

Он положил трубку, сказал «спасибо» и ушел, не рискнув перезванивать. Что бы это значило?

Разгадка пришла скоро.

«Неделька», на которой майор Терехов ждал его к себе в гости с друзьями, подходила к концу. Надо было решаться

В городе установилась дикая, расслабляющая жара С каждым днем делалось душнее, и к пятнице все столбики московских термометров зашкалили среди дня за тридцать пять. Кончилось это, понятное дело, грозой. Но и ливень не принес прохлады Просто стало влажно, как где-нибудь в Батуми.

Давид сидел в шумной даже под вечер комнате торгово-коммерческой службы, изучал очередной пришедший факсом прайс-лист и вяло отвечал на телефонные звонки под стрекотание двух принтеров, в левое ухо — громче, в правое — тише, потому что стоит дальше. И тут для полного счастья зазвонил ещё и местный телефон.

— Давид Юрьевич, это Лариса, референт Коровина. Поднимитесь, пожалуйста, к нам, вас спрашивают из города по номеру Ромуальда Степановича.

— А это точно меня? — удивился Давид, чуя недоброе.

— Да, человек просил Давида Маревича.

— Здравствуйте, Давид. Вы на машине? — начал человек с места в карьер.

— Да. А что?

— Вас ждет один ваш деловой партнер из Ленинграда.

— Да, да!

Сердце забилось учащенно.

— Так вы сейчас выходите и поезжайте по бульварам в сторону Пушкинской, — объяснял человек. — На Страстном мы будем вас ждать, сразу за Екатерининской больницей. Представляете? Вот и славно. Какая у вас машина?

— Новый «Москвич», белый, сорок шесть пятнадцать.

— Я записал. Пожалуйста, поторопитесь, у него очень мало времени.

Вот теперь Давид понял, что не зря учил его Бергман всем азам диверсионно-разведывательной деятельности. Наконец-то и пригодилось.

Первым делом он ринулся в свой бывший кабинет к сейфу. Процесс передачи дел, конечно, затянулся, и ключ от внутреннего отделения все ещё был у него, а не у Димки, а вот от внешнего… Какая удача! Гастон, по-видимому, искал какой-то документ, нашел или нет, не ясно, но дверцу оставил открытой. А Дима болтал с незнакомой миловидной посетительницей и на телодвижения Давида внимания обращал мало.

Открыть дипломат, прижать к стене, дверцу несгораемого шкафа — пошире, теперь ключ, два поворота… вот он, на месте, все нормально, да ещё здесь и десятитысячная пачка казенных денег новехонькими бумажками по сто. Взять, что ли? Зачем? А, на всякий случай. Лишним не будет. А потом вернет. Дома есть, просто сегодня вряд ли придется попасть домой…

— Слышь, господин директор, извини, что отвлекаю, Шварцман ушел уже, так ты Гастону передай: я срочно уехал. Звонок был интересный — дело на сто лимонов.

Лимон — это было новое модное словечко, и в коммерческой службе любили щегольнуть им.

— Хорошо, — сказал Фейгин солидно, — поезжай.

Давид подумал мельком: «Забурел, уже забурел».

На Страстном, сразу за Екатерининской больницей, его прижал к обочине милицейский желто-синий «козел».

«Ну вот и все», — успелось подумать.

Что он нарушил? Да вроде ничего, даже перестраивался, никого не подрезав, но какое это теперь имеет значение? Моя милиция меня бережет. Найдут пистолет в дипломате, большие деньги без документов и плюс, как назло, выпил в обед две рюмки коньяка, наверняка ещё не выветрилось, ведь не думал, не думал, что так рано ехать придется. Это же просто бред какой-то! В последний, критический момент выйти на самого Шумахера, и вот так бесславно — нелепейшим арестом — завершить этот Особый день. Стоп! Откуда он взял, что этот день Особый? А ведь взял же откуда-то…

Из «уазика» вылез милиционер и направился к нему.

Ну что, сержант, объяснить тебе, что я из Шестого управления МВД, выполняю спецзадание, а запах алкоголя — для камуфляжа. Лет десять назад я это умел, сержант. Попробуем сегодня?

«Успеешь, — сказал ему кто-то. — Не горячись».

Нет, не сержант — тот молчал, наклоняясь к окошку и улыбчиво козыряя. И не сам Давид, уж свой-то внутренний голос он узнавал хорошо. Это был чужой внутренний голос. Внешний голос.

— Товарищ водитель, пройдите, пожалуйста, в мою машину, — сказал сержант.

И в нарушение всех принятых правил житейской мудрости Давид выбрался из-за руля и сразу пошел. Спасибо ещё ключи из замка вынул.

Да и как он мог не пойти? Сержант-то оказался Посвященным.

А на заднем сиденье «уазика», у окна, задернутого шторкой, сидел чернявый мэн лет сорока, именно мэн — в костюмчике от Кардена, в очках с итальянской оправой, на коленях суперкейс крокодиловой кожи и поверх него изящно скрещенные белые холеные руки в сверкающих перстнях.