Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

Вокруг бродило несколько знакомых и плохо знакомых любителей и профессионалов клубной жизни, она поискала глазами Лену Домбаеву, но та еще не появилась. Выбрав глазами мающегося в одиночестве молодого человека, Милена решительно подошла к нему.

– Привет! Я тебя где-то видела, – быстро произнесла она, внимательно разглядывая своего собеседника. Это не было распространенной формой знакомства в ее среде, а констатацией факта – с молодым человеком она действительно пересекалась.

– Привет! Не говоря уже о тебе, – улыбнулся он в ответ. Милена вспомнила.

– Точно. В «Нотабене»,  в дальнем углу с Анжелой. По-моему ты там по хозяйству распоряжался.

Молодой человек кивнул.

– Это был клуб моего дяди. Я отвечал за увеселения и напитки.

– И за дешевый кокс, – уточнила она. Тот только развел руками. – Ну я так и знала, что видела тебя…

– Ширван. Ширван Додаев. Полагаю, тебе представляться незачем.

– Разумеется. Давно не виделись. Как сам? – и снова вспомнила. – Слушай, Додаев, так это твоего родственника убили на той неделе? Асланбека Додаева? – и тут же. – Извини, что я так грубо.

Он помрачнел.

– Как раз это и был мой дядя.

– Соболезнования. Слушай, раз уж так неловко получается, давай я тебя буду отвлекать от черных мыслей, пока мне не подойдет время участвовать в шоу.

Ширван кивнул, с большой охотой. Молодой человек имел счастье говорить дважды если не трижды с Миленой, как раз тогда в «Нотабене», но не предполагал, что звезда, в поисках лекарства от скуки, снизойдет до него.

– Я слышал, тебя будут в жертву приносить.

– Да? Мне казалось, я буду жрицей.

– Ну да, – подтвердил он, напрочь выбросив из головы прочие мысли и сосредоточившись только на собеседнице. – Как раз верховную жрицу и приносят в жертву, дабы умилостивить Ктулху, наславшего бурю. Постой, а ты разве не в курсе?

– В курсе… почти. Да я и оделась соответствующе, вроде бы. Надо связаться с Антоном, он давал сценарий, но с тех пор столько поменялось. Собирались вроде в субботу открывать, да тут Константин пришел, подогнали к нему. А у меня завтра съемка на Первом канале. Кстати, до сих пор никак понять не могу для чего вот эта штука на помосте предназначена.

– Как для чего – для жертвы. Это лебедка.

– То есть меня будут опускать в колодец? Нет, ну просто замечательно.

– Там же вроде как обиталище Ктулху, а это все, – он указал на помост, – что-то типа алтаря.

– Я поняла, но уже половины не помню. И особенно, что меня будут запихивать в колодец – там что и вода вроде как есть? – она заглянула внутрь, но выяснить это оказалось невозможным, чернота колодца казалось темнее первозданного мрака. – Вообще, эта ночь выдалась такой сумасшедшей, да и сегодня встречалась с журналистом… умеет человек дурацкие вопросы задавать. Все настроение отбил.

Ширван только промолчал. Для него, пытающемуся приучить себя к гламурной жизни столицы последние пять лет из двадцати, все равно встречи со знаменитостями, о каждом шаге которых только и трезвонят по телевизору или в газетах, казались чем-то из разряда фантастики. Пусть даже знаменитость и одного с ним возраста, но почти физически Ширван ощущал себя младше и куда неопытней в разговоре с Миленой. И невольно смотрел на нее снизу вверх, в точности так же, как сама дива глядела немного снисходительно на собеседника – уже в силу выработанной привычки.

– А ты сам как сюда попал? – Он встряхнулся. Задумавшись, засмотревшись на Милену, пропустил вопрос, теперь надо выкручиваться.

– Трудно сказать.

– В смысле? Сам не знаешь, как попал? – она хохотнула, обнажив ряд острых зубов.

– Мой приятель является любовником жены брата Марата Бахметьева, то есть, человека, который все это задумал.

– Да, сложно объяснять ты горазд. Сказал бы просто: через своих.

– У нас «через своих» значит несколько другое.

– Вы, горцы, вообще народ сложный.

– Да, мы такие. Выдумываем себе трудности на чужие головы.

– Золотые слова, – они посмеялись, – я было подумала, что ты и сюда кокс доставил.

– Нет. Теперь я… как бы сказать. На нелегальном положении.

– Неужели менты наехали?

Он покачал головой, как-то разом ссутулившись.

– Хуже?

– Бритоголовые?

– Чеченцы. Правящий тейп. Мой дядя, вообще вся наша фамилия давно с ними в разладе, еще с второй чеченской. Власть не распилили, ну а теперь, когда те дорвались… короче, мстят. Вот дядю убили… сложно объяснить на пальцах, почему. Просто носит такую фамилию, которую в наше время…. Не знаю, как сказать, – он и сам не понимал, для чего обо всем пытается рассказать Милене, и почему она до сих пор от него не уйдет, посчитав и тему несуразной для тусовки, и что ему с этими проблемами вообще не место в этом уголке вечного блаженства. Но он говорил, сбиваясь с одного на другое, начал было объяснять суть кровной мести, потом перескочил снова на дядю, а девушка все слушала и слушала, и Ширвану виделось в ее глазах, что-то, и если не сочувствие, то некая потаенная боль, тщательно оберегаемая от посторонних.

– Знаешь, я сегодня тоже…. Не знаю, как объяснить. Очень плохой сон видела. Мне никогда такие не снятся. Ты веришь в вещие сны? – Сбитый с толку, Ширван растерянно пожал плечами. Милена взяла его за рукав рубашки и притянула к себе. – Очень плохой сон. Я его рассказала Артему, тому парню, который… словом, герою моего сна, но он не поверил. Посмеялся даже. А я очень за него переживаю. Вот послушай, – и быстро, без перехода, стала рассказывать свой странный сон. А закончив, столь же стремительно, спросила, что он об этом думает. Ширван молчал, не зная, что ответить. Он все еще был погружен в собственные, вполне реальные проблемы, чтобы подготовиться к восприятию чужих подозрительных снов, поначалу ему показалось даже, что Милена издевается над ним. Но нет, подозрения испарились, достаточно было пристально взглянуть в ее глаза. Он растерянно молчал, глядя на светскую львицу, здесь, на пересечении взглядов, решившую поговорить о том, на что в обычное время и место было наложено строжайшее табу. О самом сокровенном.

Первое время в столице Ширван нисколько не тяготился невозможностью поделиться своими переживаниями, для него, выросшего в иной среде, презрительным казалось само публичное проявление подобных чувств. Разве что в кругу самых близких друзей – так чтобы никто, кроме них или лучше, него, вообще бы не слышал. Ведь он мужчина, воин, защитник…. А после, спустя годы приятельского одиночества, когда знакомых масса, а поговорить не просто не с кем, но и не о чем, он сам стал искать возможность поплакаться в жилетку. Пытался найти надежного человека, но это ведь не его родовое село, а переменчивая быстротекущая Москва, где люди почти физически не могут удержаться друг с другом дольше года, их сносит мощным потоком жизни куда-то дальше, они теряются, исчезают, и не отвечают на его попытки вернуться. Вообще не отвечают ему, ведь для них этот человек давно пройденный этап. И только он никак не может приспособиться, подладиться под сменившееся в одночасье умонастроение. И все еще старается не опоздать на давно ушедший поезд. К тому же он работал дилером, а это накладывало дополнительное обязательство на скорость расставания.

В такое время место его рождения казалось тихим озером, благодатной пристанью – или затхлым болотом, в зависимости от степени отчаяния. Он либо проклинал дядю, выдравшего его с корнями из Чечни и вбросившего, словно котенка в омут, в столицу, либо пытался благодарить его, но все делал заочно. Ведь даже с дядей Ширван виделся далеко не каждую неделю, несмотря на его почти родительское отношение к племяннику, на тесные нити, связавшие их, и не дававшие потеряться в круговороте неугомонной московской жизни. У дяди был свой менявшийся круг знакомств, своя скорость течения, никак не сходившаяся с племянниковой. Первое время Асланбек уделял внимание родственнику, извлеченному из беспокойной Чечни, а затем лимит оказался исчерпан. Маугли получил работу и остался наедине. Через некоторое время друзья-приятели, ввели Ширвана в светскую тусовку, да там и оставили, попрощавшись по-английски, как тут водится. Первое время ему безумно нравилось, потом стало столь же безумно раздражать, а потом наступила тягучая, беспросветная апатия, когда хотелось повыть, но не было ни луны, ни сообщника.

И вот теперь ему показалось, что сообщник найден, и именно в тот день и час, когда он отчаялся отыскать. Самый странный сообщник, которого он мог вообразить себе. Но раздумывать не приходилось, не было времени, он ответил Милене, что не верит в вещие сны, постарался успокоить ее и убедить в ложности виденного, рассказав для примера пару своих сновидений, казалось бы, что-то предвещающих, но на деле явившихся пшиком. Он рассказывал столь горячо и убедительно, что сам готов был уверовать своим словам. Милена слушала и кивала. А он торопился, ведь так много еще предстояло ей сказать, так много.