Нежные листья, ядовитые корни - Елена Михалкова

Зинчук обязана быть здесь! Она – тот узелок, за который цепляются остальные ниточки!

Но, похоже, узел оказался фальшивым. Чуть потянул – и в руках у тебя ровная веревка.

Опять устойчиво повеяло холодом. «Стены у них дырявые, вот что», – подумал Илюшин.

– А вообще-то я глупостями занимаюсь, – вслух сообщил он чутко слушающей тишине. – Восемь женщин, восемь женщин! Рогозина познакомилась с отдыхающим, зазвала в номер, делала авансы, потом попыталась выгнать. Он ее изнасиловал и убил.

«А нож он с собой принес, для фруктов?»

– Значит, псих, – пожал плечами Макар. – Мало ли в Бразилии донов Педров.

Чушь собачья! Он прекрасно знал, что это не псих. Коваль, Савушкина, Губанова, Шверник, Липецкая, Стриженова, Лосина – одна из них замешана в этом деле. Или не одна, а несколько.

– «Восточный экспресс», – усмехнулся Макар. – Перенесен в российские реалии. Восемь выросших школьниц встретили благополучную девятую, вспомнили былые обиды и решили восстановить справедливость. Шестнадцать ударов – как раз по два на каждую!

Ну да, конечно. А потом Губанова помчалась обедать от раскаяния, Маша – писать сценарий, Лосина – шантажировать остальных, а Шверник – искать, кого бы еще убить.

Илюшин развеселился. Эта версия была хороша тем, что все объясняла. Включая последующее нападение на Лосину.

«Шарахнула ее Липецкая, допустим». Теперь его занимал вопрос, какая роль отводилась Стриженовой.

И тут в дверь постучали. Макар глянул на часы и поднял брови: половина первого ночи! Бабкин бы точно не стал стучаться, он сперва бы позвонил, да и Маша тоже.

«А это, голубчик, за тобой! – обрадовался Илюшин. – Делегация убийц явилась поздравить с успешным расследованием».

Шутки шутками, но открывал он с осторожностью, в глубине души сожалея, что в отеле не предусмотрены дверные глазки.

В коридоре стояла Саша Стриж – лохматая, с искусанными губами, в растянутой футболке, съехавшей с одного плеча.

– Доброй ночи… – хрипло сказала она. – Вы не спите?

– Что случилось?

– Ничего. Можно войти?

Макар посторонился. Однако Саша не вошла, а осталась стоять, глядя на него блестящими глазами.

– Ты один?

Он прищурился. Какие занятные вопросы задает эта красавица…

– Один. Ты хочешь что-то рассказать о смерти Рогозиной?

И тут Саша Стриженова повела себя странно.

– В задницу Рогозину! – грубо сказала она. – И всех остальных тоже!

Теплые руки обвили шею Макара, теплые губы прильнули к его губам. От нее пахнуло чем-то горьким, вроде полыни, и то ли от летнего этого дикого запаха, то ли от прикосновения ее горячих пальцев к его шее, но только Илюшин провалился куда-то, где немыслимо было ни о чем больше спрашивать.

Он и не стал.

Весь обратный путь молчали. Маша пыталась понять, что ей делать теперь. Бабкин от событий прошедшего дня и куска ночи устал так, будто год подряд складывал из камней гигантскую стену, а та неизменно разваливалась, заодно разутюживая Сергея.

Но приняв решение доверять жене, он больше не испытывал сомнений. Это могло показаться странным тому, кто знал Бабкина, поскольку, в отличие от Илюшина, Сергей уважал закон. Макар расследовал преступление из сугубо эгоистических соображений: потому что ему было интересно. Бабкин – ради глобальной идеи: он восстанавливал нарушенную мировую гармонию. При этом один полагал, что работает ради денег, а второй – что он больше ни к чему толком не способен.

Жена, покрывающая убийцу и уносящая улики с места преступления, не вписывалась в сбалансированную картину бабкинского мира. Но, встав перед дилеммой «мировой порядок или Маша Елина», Сергей, едва придя в себя от самого факта такого выбора, послал порядок ко всем чертям. У него была жена, он ее любил и собирался защищать, что бы она ни творила.

– Я могу надеяться, что ты больше не потащишься в этот чертов парк? – устало спросил он, садясь на кровать.

– Прости, пожалуйста! Это было глупо.

– Это было в первую очередь опасно. – Он потер глаза.

Адски клонило в сон. Стоило зажмурить веки, перед ними скользила золотым червяком цепочка, которую нашла Маша. Сергей определенно видел ее где-то прежде. Но он слишком устал, чтобы перебирать варианты.

Завтра. Они обо всем поговорят завтра.

– Что ты будешь с этим делать? – Сергей кивнул на ладонь, в которой Маша сжимала находку.

– Пока не придумала, – откровенно призналась она.

– Только владелице, ради бога, ее не отдавай.

– Я ей обязана, но не настолько.

Бабкин не понял, шутит жена или нет.

– Обещаешь?

– Клянусь!

Будь его воля, Сергей все-таки привязал бы ее к себе, а еще лучше – приковал наручниками. Но близкие, с сожалением подумал он, тем и отличаются от посторонних, что веревку и наручники к ним не применишь.

«Хотя…»

На этом зачатке мысли он выключился из действительности.

Маша была не в силах спать. Совесть, здравый смысл и ответственность вели между собой ожесточенный спор.

Голос ответственности твердил, что она обязана предотвратить следующее преступление. Которое непременно случится, если промолчать о находке.

Совесть возвращала в прошлое, где Маша шла мимо гаражей, а навстречу ей выходил сладко улыбающийся человек в пальто.

Здравый смысл советовал оставить все как есть. «Это не твое дело, – нашептывал он. – Пусть все идет так, словно ты ничего не находила».

«Цепочку подарила бабушка, – сказала Липецкая. – Эта вещь мне очень дорога».

«Шестнадцать ударов ножом!» – напомнил здравый смысл.

«Я покрываю убийцу».

«Но она когда-то спасла тебе жизнь!»

«С тех пор забрав две чужие, если не три».

«Я не хочу, не могу участвовать в ее изобличении!»

«Так ты будешь оправдываться, когда она выследит и убьет Коваль или Савушкину?»

Маша вскочила и схватилась за виски, отозвавшиеся глухой болью. Голова заболела так, словно изнутри по ней били молотком. Бух! Бух! Ухало в затылке и отдавалось почему-то в сердце.

Она тронула мужа за плечо, намереваясь разбудить, но в последний момент передумала. «Это был твой выбор! Не смей втягивать его в сокрытие улик и требовать помощи».

Целую минуту Маша всерьез обдумывала безумную мысль нарушить данное мужу обещание и поговорить с Анной. «Послушай, я все знаю! – мысленно репетировала она. – Если случится еще хоть одно нападение…»

Тут Маша прервалась. Сценариев дальнейшего развития диалога просматривалось несколько: например, Анна могла засмеяться и придушить ее. Или просто придушить, без смеха. Захлопнуть перед ней дверь. Захлопнуть дверь, предварительно сообщив, что Маша дура.

Лишь один вариант выглядел крайне маловероятным: тот, при котором Липецкая, испугавшись разоблачения, клялась больше никого не убивать и раскаивалась в совершенном.

«Детский сад!»

Маша бросила цепочку на кровать, села на пол и стала смотреть, как звенья тускло поблескивают в лунном свете. «Не нужно было мне вообще ходить к этой ели, – запоздало подумала она. – Думаешь, что жаждешь правды, а когда она открывается, выясняется, что эта ноша не по тебе».

«Или все дело в том, что мне их не жалко? Ни Рогозину, ни Лося?»

Не успела Маша испугаться этой мысли, как поняла, что это неправда. И глупую Анжелу она жалела, и Светку. Но не ту девчонку, с которой они вместе учились, а женщину, встреченную в «Тихой заводи».

Прикончи кто-нибудь Рогозину в школе, Маша станцевала бы на ее похоронах триумфальную джигу и проорала ликующую песнь. Радостное облегчение – вот что вызвала бы в ней смерть мучительницы. И больше ничего!

Она дождалась: труп врага наконец-то проплыл мимо. Не сказать, чтобы Маша все это время сидела на берегу в напряженном ожидании. В основном она занималась своими делами, лишь изредка поглядывая на несущиеся вдаль волны.

Ну и пожалуйста: проплыл.

Где торжество? Где песнь? Где джига?

«Но это же совершенно другой труп! Не тот, что был мне нужен!»

Или это совершенно другой человек сидит на берегу?

Пусть Рогозина стравливала их, пусть расковыривала застарелые болячки и тыкала в них острой палочкой – Маша не могла больше так пылко ненавидеть ее. Разучилась!

Получается, не так изменилась Рогозина, как она сама.

«Если долго сидеть на берегу реки, рано или поздно тебе станет безразлично, что по ней плывет, – переформулировала Маша. – И хорошо еще, если всего лишь безразлично! А то завидишь труп врага – и рванешь саженками по воде, чтобы сделать ему искусственное дыхание».

То же и с Липецкой. Маша помнила ту девочку, с которой училась вместе, – странную, дикую, умную. Болезненно злую и очень сильную. И это ее Маша теперь защищала ото всех, включая мужа.