Мысли в пути - Станислав Долецкий

Затем были долгие дни блаженства. Мы вместе купались в море. Пик заплывал с мамой далеко и укоризненно смотрел на меня, будто говоря: «Смотри, как просто плавать. Тебе пора уже научиться». Он ходил с нами на виноградник покупать виноград. К восторгу хозяина, Пик подходил к «своему» кусту и, оскаливая зубы, аккуратно откусывал по одной ягодке. Тщательно ее прожевывал, облизывался и откусывал следующую.

В Москве по возвращении Пик повел себя нехорошо. Он несколько раз нападал на прохожих, которые его не трогали. Однажды вечером он забрался ко мне на постель, что обычно ему не разрешалось. Вначале мы с ним разговаривали, а потом я пытался его прогнать. Он зарычал, чему я не придал значения, потом еще раз. И вдруг очень сильно и больно схватил меня за руку. Побежав в ванную, чтобы смыть кровь, я увидел, что большой кусок «мяса» свисает с ладони. Пришлось позвать маму, которая была в квартире напротив, на нашей же лестничной площадке. Мама затянула мне руку полотенцем, мы оделись и вышли на улицу. В те годы поликлиники обслуживали людей по месту работы. Нужно было добираться до Солянки. Вечером быстро можно было доехать только на извозчике. Но у ворот нашего дома стоял дорогой лихач. Конь у него был отлично вычищен, санки покрыты теплым меховым пологом. Извозчик гикнул и понесся вниз по Петровке. Когда мы сворачивали у площади Ногина, санки неожиданно опрокинулись, мы выпали в снег.

В поликлинике врач осмотрел мою руку, промыл ее перекисью водорода, смазал йодом. Щипало так сильно, что слезы начали капать прямо с носа. Помогавшая врачу медицинская сестра сказала, что сейчас мне сделают несколько уколов, заморозят рану, а потом наложат швы. Я уже большой и должен потерпеть. Мама моя очень устала, плохо себя чувствует и может услышать — дверь тонкая. Процедура была неприятная. Было очень больно. Все я чувствовал. Когда мне, наконец, наложили повязку, я твердо решил, что, когда вырасту, стану кем угодно, только не хирургом…

Прошло немного времени, и Пик покусал соседа по квартире. После этого он исчез из нашего дома. Мама сказала, что его отдали пограничникам, — там нужны служебные собаки. Возможно, что это было правдой. Рука моя еще долго болела. Нет нужды говорить, что это была левая рука.

Можно было бы рассказать много подобных историй. Как во время прополки клубники или сбора малины на даче у своей тетушки в Токсове, где мы десять лет подряд жили летом, я неизменно повреждал левую руку. Или как в однодневном доме отдыха «Нагорное», куда отец иногда брал меня по субботам, мы играли в бильярд, я взял рассохшийся кий, у которого впереди торчала узкая, тонкая щепа, и, не заметив ее, с размаху вогнал себе в руку, в левую… Или как во время первых и безуспешных попыток приобщиться к клану рыболовов я нанизался рукой на крючок, что отнюдь не способствовало энтузиазму в отношении этого вида спорта. Или как во время занятий в юношеской секции бокса на стадионе Юных пионеров неизменно доставалось моей левой руке. Впрочем, в конечном итоге сломали мне нос. Как ни странно, именно эта история имела продолжение…

На фронте бывало, что госпиталь сворачивали, подготавливая его к очередной передислокации, но приказ почему-то задерживался. А впереди, сравнительно недалеко, километров за 80 — 100, в медсанбате шла напряженная работа. У нас была договоренность с начсанармом, что в таких случаях два-три хирурга могут поехать, чтобы помочь товарищам. Так было и в этот раз. Прибыли мы к нашим коллегам в середине дня. ХППГ разместился в палатках, в тени густых деревьев. Перекусив, мы вымылись к операции и сменили врачей, не спавших несколько суток. Поток раненых уже кончался, работы оставалось на 5–6 часов. Обрабатывая обширную рану бедра, я неловко зацепился за острый костный обломок и не только разорвал резиновую перчатку, но и сильно поцарапал руку. Сестра аккуратно замазала царапину коллодием, надела целую перчатку, и операция продолжалась. Поздно вечером, когда мы всей бригадой пошли ужинать, ко мне обратились сочувствующие взгляды.

— Что случилось?

— Плохо дело. Неприятная история. Придется лечиться. Долгая процедура. И уколы болезненные.

— Зачем лечиться? Я совершенно здоров.

— Сейчас здоров. Неизвестно, что будет дальше.

— Ничего не понимаю.

— Ты поранил руку во время операции.

— Ну, и что же?

— А раненого видел?

— Видел.

«Неужели гангрена или столбняк? — промелькнуло в голове. — Но может ли быть так быстро?»

— На лицо обратил внимание?

— Лицо как лицо.

— У него ведь нос провалился. Ты рискуешь заболеть. Соображаешь?

Только теперь я понял значение таинственных знаков, которые подавала мне операционная сестра.

— Этого я не боюсь.

— Почему?

— Посмотрите на мой нос.

— Ничего особенного, — сказала доктор местного госпиталя, — чуть картошкой и слегка кривоват.

— Правильно. Просто у меня слабее, а у него сильнее. Ясно?

Доктор, нелестно отозвавшаяся о моем носе, слегка смутилась.

— Вы уже лечились? — спросила она.

— В том же учреждении.

Теперь недоумение появилось на лицах моих коллег.

— Он мастер спорта, боксер. А я — недоучка…

Царапина почему-то долго не заживала. Была она, конечно, на левой руке.

Опять ей досталось совсем недавно. Последние годы я усиленно насаждал в клинике применение электрохирургического ножа. Коагуляция позволяет снизить кровопотерю во время операции вдвое, а то и больше. Вместо лигатур, которые при перевязке кровоточащих сосудов вызывают в организме за редким исключением ту или иную степень местной или общей реакции, остается коагулят — комочек черного, сожженного вещества ткани больного, уголь. Собственные ткани, даже сожженные, вызывают значительно меньшую реакцию.

Время от времени любому хирургу приходится сталкиваться с непереносимостью данным больным ниток определенного качества. Один из наших пациентов долгие годы «выталкивал» из себя капроновые нити, которые организм не желал принимать. Еще более грозные последствия мы наблюдали при использовании кетгута — рассасывающихся нитей из животных тканей. Поэтому применяем мы их только в случае, когда другие нити нежелательны, — в урологии.

Электрокоагуляция обладает еще одним ценным качеством. Чем обширнее и травматичнее операция, тем чаще явления послеоперационного шока, когда на проснувшегося человека обрушивается жестокая боль. Ткани же, рассеченные электрокаутером, слегка обезболиваются. Возможно, что термическое разъединение тканей способствует специфическому влиянию на окончания чувствительных нервов.

Мне довелось присутствовать на операции, которую великолепно проводил один из крупнейших хирургов мира — Пьетро Вальдони. Должен сказать, что его работоспособность и технические возможности, хотя ему было за семьдесят лет, вызывали зависть. Утром, начиная с 7 часов, он делал пять операций в частной клинике, а затем еще несколько — в университетской. Он переходил от стола к столу, чтобы завершить решающий этап операции. Вначале меня удивляло одно обстоятельство. Органы больного — грудную или брюшную полость — обычно вскрывали его помощники, но рану зашивал он сам. Позднее, анализируя ряд осложнений, я понял, что реже они возникают от погрешностей при выполнении оперативного доступа, но гораздо чаще — от ошибок и упущений при зашивании раны. Поэтому Вальдони, как крупный хирург, фиксировал свое внимание на этих основных этапах.

Однажды он начал операцию по поводу предполагаемого рака легкого. Убедившись, что опухоль образовала плотный конгломерат, который трудно обойти, Вальдони уже готов был признать случай безнадежным. Его помощник настоял на пункции. Воткнув толстую иглу в «опухоль», он получил громадное количество прозрачной жидкости. Эхинококк! Диагностическая ошибка! Вальдони начал удалять нижнюю долю легкого, когда заметил, что эхинококковое поражение распространяется под диафрагму на печень. Не зашивая грудной клетки, он электроножом вскрыл живот и убедился, что правая доля печени почти целиком поражена паразитом. Быстро и уверенно удалил пузыри из печени, вывел через отдельный разрез тампоны, зашил диафрагму и грудную клетку. Когда вечером, после доклада, который я делал в этой клинике, мы зашли к больному, то самочувствие его было на удивление благоприятным. Таким же оно оставалось и в последующие дни. Помощники Вальдони связывали это с применением электроножа.

…Молодые наши хирурги испытывали затруднения, сходные с теми, которые возникают у начинающих автомобилистов. Включение электроножа производится ножной педалью, а затем диатермической иглой касаются маленького пинцета, которым оператор зажимает кровоточащий сосуд. Поначалу координация движений «нога — рука», как правило, страдает. Муки обучения, естественно, принимает обучающий. Напряженность операции и стремление выполнить это в общем-то несложное движение возможно четче и быстрее имело своим следствием небольшую «неприятность». Ассистент держал иглу острием, направленным к ране, а точнее, в сторону хирурга, и при необходимости нажать педаль и приложить иглу к инструменту энергично втыкал ее… мне в руку. В левую. Неглубоко, но больно. Так было не один раз. Тем не менее постепенно электрокоагуляция входила в наш быт.