Вечная ночь - Полина Дашкова

— Наверное, кто-то из девочек забыл, — проворчал он, продолжая поиски сигарет, — хотя как она туда попала? Я пару недель назад проводил генеральную уборку, снимал книги с полок, все пылесосил, протирал.

Сигареты прятались за синими томиками Гоголя. Борис Александрович накинул куртку поверх халата, вышел на балкон. Был сильный ветер. Ночное небо расчистилось. Прозрачные мелкие облака неслись так быстро, что полная луна нервно вздрагивала от их прикосновений, как будто они её щекотали. Переулок спал. Звук редких машин казался особенно громким. Где-то вдали, ближе к проспекту, звучал пьяный женский смех, долгий и монотонный, больше похожий на рыдания. Справа пульсировал красный электрический треугольник на крыше огромного круглосуточного супермаркета. Слева переливалось разноцветными огнями крыльцо казино. Лампочный клоун улыбался и перекидывал карты. В доме напротив светилось всего три окошка. За одним смотрели телевизор. За другим кто-то сидел перед компьютером. За третьим, не прикрытым даже лёгкой занавеской, бабушка в ночной рубашке стояла у кровати и часто, широко крестилась.

Внизу хлопнула дверца машины. Борис Александрович взглянул и увидел высокую фигуру человека, который быстро зашагал от машин под балконом через дорогу, на другую сторону переулка. Светлый плащ, тёмная кепка. В ярком фонарном свете он был виден вполне отчётливо, правда, только со спины.

— Нет! Просто показалось! — одёрнул себя Борис Александрович.

Человек в плаще перешёл дорогу и утонул в темноте. Старый учитель мог разглядеть теперь только силуэт, но всё-таки заметил, что человек обернулся.

Свет в гостиной, за спиной Бориса Александровича, не горел, но все равно его, курящего на балконе, было видно. Человек направился к тёмной машине, припаркованной под фонарём, на противоположной стороне улицы, помедлил секунду, ещё раз взглянул в сторону балкона и вдруг побежал.

— Да нет же, нет! Какая ерунда! — строго сказал себе старый учитель.

Сил совсем не осталось. Глаза закрывались. Но пальцы продолжали плясать по клавиатуре компьютера. Дима Соловьёв хотел ещё раз убедиться, что все материалы по Анатолию Пьяных исчезли, а заодно посмотреть, что есть в информационных базах по Грошеву Матвею Александровичу.

Старик Лобов озадачил его всерьёз.

О Давыдовском душителе Соловьёв впервые услышал от Оли. Она даже уговаривала его съездить вместе в Давыдово, найти каких-то свидетелей. Но он тогда отмахнулся. Испугался, что совсем запутается и попадёт в очередной тупик. Поиск Молоха вёлся в нервной горячке, начальство теребило, торопило, требовало докладывать несколько раз в день, устно и письменно, объяснять и комментировать каждый свой шаг. Влезать в старое, забытое, изъятое из архивов дело казалось верхом глупости.

Что, если Анатолий Пьяных убивал бедных агнцев, чтобы спасти их чистоту, отправить прямиком на небеса? Что, если убивал не Пьяных, и настоящий давыдовский душитель до сих пор жив?

Слепые сироты. Тихий подмосковный городок. Интернат. И рядом — партийный бордель. Если бы нянька перед смертью не исповедалась, если бы батюшка не нарушил тайну исповеди, возможно, ничего бы никогда и не вскрылось.

— Оно и так не вскрылось, — пробормотал Соловьёв, пробегая глазами короткую информацию о пожаре в Давыдовском интернате, — столько народу знало и молчало. Охрана, горничные. Врач интерната. Дети ведь регулярно проходили медицинское обследование. Но все молчали. Страх, деньги, круговая порука.

В советское время существовали по всей стране закрытые тайные бордели, с банями, с девочками, которые помогали партийной и хозяйственной элите расслабиться, отдохнуть от важных государственных дел. Девочки — проверенные, отборные кадры КГБ, иногда они даже имели офицерские звания. Но они были совершеннолетними.

С детьми когда-то вполне открыто забавлялся Лаврентий Берия. Но позже, при Хрущёве, при Брежневе, при Горбачёве, вроде бы ничего подобного не было. Во всяком случае, следователь Соловьёв с такой информацией ни разу не сталкивался.

Дима зажмурился, сжал виски. Грошев Матвей Александрович. Это имя мелькало где-то в связи с сетью «Вербена»?

Соловьёв знал, что в документах искать бесполезно. Он много раз просматривал материалы по «Вербене» за эти полтора года и помнил почти все имена. Конечно, можно предположить, что оно мелькнуло, а потом было аккуратно изъято. Такие вещи случаются.

«Нет, дело не только в имени, — думал Соловьёв, — я знаю этого человека, я где-то когда-то встречался с ним».

Когда старик Лобов сказал: «Импозантный такой мужчина, красавец, как из Голливуда», перед Димой возник размытый образ. Лицо, фигура, безупречный светло-серый костюм, обаятельная улыбка, низкий бархатный голос, бокал шампанского в руке.

— Погодите, давайте сначала определимся с основными понятиями. Что такое мораль, нравственность? В Древнем Египте была одна мораль, в Древнем Риме — совсем другая, в Европе в средние века — третья. Жиля де Лаваля барона де Ре, аристократа, маршала Франции, сподвижника Жанны д'Арк, святая Инквизиция судила не за то, что он собственноручно убил в своём замке триста маленьких мальчиков. Сексуальные мотивы воспринимались тогда, в 1440-м году, как смягчающие обстоятельства. Маршала повесили, а потом сожгли за занятия алхимией и чёрной магией, за то, что он вступил в сделку с дьяволом. Что касается мальчиков, суду не было до них никакого дела.

Дима даже хлопнул в ладоши, и спать расхотелось. Он вспомнил не только, где, когда и при каких обстоятельствах познакомился с господином Грошевым, но и о чём они беседовали.

Два года назад заместитель министра устроил банкет для коллег в честь своего шестидесятилетия. Следователь Соловьёв был в числе приглашённых. Обычно на таких мероприятиях, вроде бы официальных и как бы дружеских, Дима чувствовал себя неуютно, не знал, куда деться, слонялся со своим бокалом неприкаянный и уже собирался тихо слинять, когда столкнулся с господином Грошевым.

С чего это вдруг они стали болтать о морали и нравственности, Дима вспомнить не мог. Но ясно помнил, как во время застолья отметил про себя, что заместителя министра и приятного господина в светлом костюме связывает давняя дружба. Они друг для друга Мотя и Петя, и даже некоторое лёгкое подобострастие сквозило в голосе и во взгляде чиновного юбиляра, когда он вдруг поднял тост за своего старого товарища, верного и надёжного человека, за эрудита и умницу Грошева Матвея Александровича.

Кстати, именно этот заместитель чуть позже ярко засветился в деле «Вербены» и подал в отставку.

— У древних языческих народов приносить в жертву детей считалось делом вполне нравственным. Религия — это вечный торг людей с богами, и дети долго оставались надёжной валютой. У карфагенян гигантская медная статуя бога Кроноса была сделана таким образом, что ребёнок, положенный на руки идолу, скатывался в яму, наполненную огнём. Заметьте, живой ребёнок. Финикийский бог Ваал, о котором говорится в Книге пророка Иеремии, требовал в жертву самых любимых детей из благородных семей и, наконец, Молох, тоже финикийское божество, — древний символ ритуального убийства детей.

Господин Грошев был эрудирован, обаятелен. Он разговорился с Димой просто потому, что следователь Соловьёв попался под руку, был по сравнению с другими на том банкете достаточно трезв и умел слушать. Где-то дома, в ящиках стола, наверное, сохранилась визитка Матвея Александровича, так что найти приятного господина Грошева не составит труда.

— Вы что, думаете, это мог быть он? Он — душитель? Он — Молох?

— Не знаю. Я уже старый. Думай ты, Дима.

«Кто угодно, только не он», — Соловьёв сморщился и потёр глаза.

Труп первой девочки нашли через неделю после того банкета. Невозможно представить господина Грошева, совершающего ритуальное убийство ночью в лесу. Пафос его монологов сводился к тому, что человек — животное злобное и примитивное, им движут лишь инстинкты. Мораль и нравственность — ханжеский набор условных запретов, некая аморфная субстанция, которая постоянно меняется и не имеет твёрдой основы.

Он сыпал фактами и именами из всемирной истории. Он отлично разбирался в том, что касалось ритуальных убийств детей.

Ну и что? Это был просто банкетный трёп, не более.

В половине второго ночи Антон Горбунов прислал по электронной почте всё, что сумел нарыть про абонентов, с которыми говорила Женя Качалова.

Прежде всего, Диму интересовали входящие и исходящие звонки за сутки перед убийством. Их оказалось не так много. Жене восемь раз звонила её мама. Один раз Дроздова Ирина Павловна, восемьдесят четвёртого года рождения, прописанная в городе Быково Московской области. Та самая Ика. Ей Женя ответила и говорила три с половиной минуты. А маме своей не перезвонила ни разу.

Был звонок от Куваева Валентина Фёдоровича, шестьдесят второго года рождения, прописанного в Москве. Ему Женя тоже ответила, и его номер в её книжке был обозначен тремя большими латинскими буквами «VAZ». Тот самый Вазелин.