Избранница горца - Монинг Карен Мари

Дэйгис помолчал, затем фыркнул от смеха.

— Ох, это просто идеально. Именно это я и почувствовал — гладкий холодный и твердый барьер. Наверное, пластина как-то защищает тебя от магии. Ты сказала «на других людях». Кейон пытался применить Глас к тебе?

— Да, — сказала Джесси. — Но это не сработало.

Дэйгис снова мягко хохотнул.

— Несмотря на свою огромную силу, Кейон тоже не смог узнать, о чем ты думаешь?

— По-моему, нет. Он сказал, что его магия на меня не действует.

— Хорошо, — медленно сказал Дэйгис. — Это очень хорошо.

Джесси подумала, что все это довольно странно, и решила было уточнить, но он опять заговорил:

— Ты в порядке, Джессика?

Она снова пожала плечами. Ну что она могла ответить? «Более счастливой и живой я себя еще не чувствовала, и в тоже время мне кажется, что я умираю. И подозреваю, что, прежде чем все это закончится, я пожалею, что и вправду не умерла».

Вместо этого она спросила, где зеркало.

— Кейон попросил перенести его в главный зал. Когда я строил замок, я поместил четыре защитных камня под входом, на востоке, западе, юге и севере. Это огромные камни, и я сам их заклинал. Кейон оценил их мощь и попросил повесить зеркало над лестничным пролетом, там оно будет лучше всего защищено. Кейон хочет быть уверен, что Лукан не получит Темное Стекло. — Дэйгис замолчал, и Джесси поняла, что он недоволен своим предком. — Он решил отомстить, чего бы это ему ни стоило.

Это она уже знала и была не в настроении обсуждать. В ней и так кипел кислотный суп, но Джесси не была готова его расхлебывать. Сначала она хотела попробовать жизнь. Девушка коротко кивнула.

— Спасибо.

И вылетела из библиотеки.

Двадцать минут спустя Джесси добыла, что хотела.

Она уложила покрывала, подушки и одеяла возле зеркала. Кейон стоял в зеркале, следя за каждым ее движением. Джесси уютно устроилась в гнезде из одеял, перекатилась на бок, лицом к нему, и сонно улыбнулась.

— Спокойной ночи, Кейон.

— Спокойной ночи, Джессика. Сладких снов, девочка.

— И тебе.

Он не стал напоминать ей, что в зеркале он не может ни спать, ни видеть сны.

А Джессика сделала запись в мысленном дневнике.

«Воспоминание/день четырнадцатый: мы пожелали друг другу спокойной ночи, как семейная пара, прожившая вместе много лет».

Ну и что, что он был в зеркале, а она спала на полу.

Все равно это отличное воспоминание.

25

Дни летели с сумасшедшей скоростью.

Джесси всегда считала, что это всего лишь клише: дни летят с сумасшедшей скоростью, когда ты счастлив, или, как говорил Кейон, время имеет большое значение.

Но так и было. Внезапно оказалось, что все клише мира были правдой. И каждое из них обретало для нее смысл. Все те любовные песни по радио, от которых Джесси закатывала глаза и быстро включала «Godsmack», теперь навевали на нее грусть. Она даже ловила себя на том, что мурлычет себе под нос мелодию услышанной вчера песенки в стиле кантри, а ведь ей никогда не нравился этот стиль.

В прошлом году Джесси прочитала «Незнакомца» Альбера Камю в оригинале, чтобы подучить французский. Это была не ее тематика, но книга дала ей пищу для размышлений, натолкнув на мысли о том, что смерть делает всех людей братьями.

Теперь Джесси знала, что и любовь делает братьями всех людей. Несмотря на то, что все они были разными, любовь объединяла их, делала сумасшедшими.

Как и огромное количество женщин до нее, от подростков до умудренных опытом дам, Джесси вела ментальный дневник, где увековечивала все свои воспоминания.

«Воспоминание/день тринадцатый. Сегодня мы целовались во всех ста пятидесяти семи комнатах замка (включая кладовки, ванные и чуланы!)».

«Воспоминание/день двенадцатый. В полночь у нас был пикник с копченым лососем, сыром и тремя бутылками вина (о, моя голова!) за замком под звездным небом, а когда все уже заснули, мы купались голышом в фонтане и занимались любовью в рощице».

«Воспоминание/день одиннадцатый. Мы пробрались на кухню и приготовили пирожные со взбитыми сливками и малиной».

То, что они потом делали с малиновым джемом и взбитыми сливками, практически не имело отношения к еде. Пирожные, ага.

Но не все воспоминания были приятными. И некоторые из них она не могла стереть из памяти. Они были словно пощечины.

«Воспоминания/день десятый. Сегодня появился Лукан Тревейн».

Лукан стоял на границе между защищенной землей Келтаров и своим охранным барьером и смотрел на замок. Он презрительно пнул барьер, поскольку уже давно не чувствовал боли. Сила Келтаров буквально звенела под его ногами, пытаясь пробиться через его барьер и борясь с его защитными чарами.

Потребовалась целая ночь и усилия десяти тренированных людей, чтобы закрепить за ним участок земли, достаточный для достижения цели. При свете бледной луны, пока весь замок спал, они закляли землю от черного лимузина, который ждал их возвращения, до линии, проведенной вокруг замка, который Кейон считал своим.

Сейчас Лукан стоял примерно в сотне ярдов от замка и ждал. Горец не стал тратить время и силы на защиту большую, чем было необходимо, да в этом и не было смысла. Лукан подобрался к замку не ближе, чем рассчитывал горец.

До тех пор пока он не пересечет черту, Кейон не мог использовать магию против него. До тех пор пока черту не пересечет Кейон, Лукан не сможет использовать магию против горца. Они оба были бессмертны, оба тут же заживляли раны и не могли навредить друг другу ничем, кроме колдовства. Уже очень давно они вычислили, какими заклятиями нейтрализовать силу друг друга. Только так мощные колдуны соглашались встречаться с глазу на глаз — на нейтральной территории. Кейон не пересечет линии, Лукан тоже, разве что одному из них удастся спровоцировать другого, а для этого они были слишком умны.

Да, Лукан был бессмертен, и его нельзя было уничтожить физически, но можно было заколдовать. Если ему хватит глупости шагнуть за поставленный Кейоном барьер, горец поймает его, спеленает в кокон и погрузит в мистический стазис, беспомощного, как муха в паутине.

Да, со временем Лукан придумает, как выбраться, но он слишком дорожил своим временем, чтобы рисковать. И он не хотел ввязываться в открытый бой с Кейоном.

Ситуация была хуже, чем он предполагал. Лукан чувствовал мощь двух Келтаров, которые жили в замке. Он ничего не знал о них, но их сила была такой же древней, как и их имена. Они были очень сильны. Не так, как Кейон. Но и не так, как знакомые ему друиды.

Лукан прибыл вчера вечером и быстро докопался до сути: не было способа пробраться в этот замок без помощи изнутри.

Вот почему он потратил ночь на чары, вот почему стоял сейчас здесь.

Что ж, он снова прибегнет к своим уловкам, как и тысячу сто тридцать три года тому назад.

— Тревейн. — Ноздри Кейона яростно раздувались, когда он выплюнул это имя.

— Келтар, — выплюнул в ответ Лукан, и словно самая едкая из всех кислот заструилась по его черному от татуировок языку.

Этот язык произносил такие жуткие заклятия и такое отвратительное вранье, что, казалось, давно должен был сгнить у колдуна во рту так же, как сгнила в его теле душа.

— Что-то не похоже, что ты готов умереть ради меня, — поддразнил Лукан.

Кейон мягко рассмеялся.

— Я готов был умереть еще тысячу лет назад, Тревейн.

— Правда? Я видел фотографии твоей женщины. Она довольно привлекательна. Я трахну ее, как только уплачу десятину.

— Ты никогда больше не уплатишь десятины, Тревейн.

— А тебе придется смотреть на нас, горец. Я прижму ее к твоему зеркалу и…

Кейон отвернулся и зашагал к замку.

— Ты зря тратишь мое время, Тревейн.

— Тогда зачем же ты вышел, Келтар?

Кейон повернул обратно, подошел к линии и пнул барьер. Они стояли так близко, что едва не соприкасались носами. Лишь волосок отделял их друг от друга и гарантировал безопасность.