Обнаженный меч - Джалал Баргушад

— Кто же виноват — арабы, персы или вы сами?

Бабек, с сожалением покачав головой, ответил:

— Старик, виноваты сидящие наверху… В море большие рыбы не дают покоя малым! Ныне многие народы халифата почти забыли свой родной язык. Да, это истина! А в селах, где есть духовные школы — Мадраса, картина совсем неприглядна. Там даже пастушьи собаки и щенки, охотничьи борзые лаят чуть ли не на дворцовый лад. Я бы хотел, чтобы каждому народу была предоставлена возможность сохранить свой родной язык, свои обычаи и веру. И еще, вот вы, повидавший на своем веку мыслитель, хотели бы, чтобы на всей земле был только один язык, одна религия? По-моему, нет! — Бабек, опередив философа, сам ответил на свой вопрос.

Мысль Бабека пришлась по душе философу. Не хотел перебивать его. Кивал в подтверждение каждого его слова. А Бабек разгорячился:

— Да, да!.. Я сейчас докажу вам, — взяв в руки тамбур, Бабек коснулся одной из струн. — Слышите? Хорошо ли будет, если постоянно будет звенеть одна и та же струна?

— Слушать будет невозможно, всем надоест.

Бабек коснулся сразу двух струн:

— А теперь как?

— Теперь лучше.

— На моем тамбуре четыре струны. И у каждой — свое звучание. На индийской ситаре бывает и шестнадцать, и восемнадцать струн. По-моему, благодаря многострунности ситара нравится всем. И знаменитая восточная лютня многострунна. И уд имеет струны с прекрасным звучанием… Думаю, мысль моя понятна вам? Говорят, Исхак из Мосуда ныне пытается записывать музыку на бумаге. Будь он сейчас с нами, рассказал бы о богатстве благозвучия, о разнообразии тонов и тембров.

Аль-Кинди слушал с интересом и удивлением: "Действительно ли этот пещерный человек так умен?!" По правде говоря, философ наслышался о Бабеке много нелестного и не ожидал, что тот окажется столь рассудительным и волевым.

— Вы совершенно правы, — поддержал Бабека философ. — Если бы вы с детства воспитывались не в атешгяхе, а у меня в Мадрасе, теперь слыли бы великим философом.

— Нет, — покачал головой Бабек и смягчился. — Философы — это люди, способные трудиться в окружении книг. А я люблю скакать на коне, родился с мечом в руке и умру с мечом в руке.

— Ваши мысли ценны. Но философы…

— Это просто размышления… Вы в Золотом дворце слушали пение и Гаранфиль, и Арибы, и Снят, и Фариды. Ни один из этих, голосов не похож на другой, как и струны моего тамбура. Гаранфиль из Билалабада, Ариба, говорят, из Хутана, Снят — уроженка Тавриза, а Фарида — Ширвана. Все они из разных краев и каждая поет по-своему. Разве не лучше так? Если бы на всех пирах пела только одна из них, интерес к ней угас бы. Сколько можно слушать одну и ту же певицу?.. Тот, кто затрагивает языки и вероисповедания, совершает большую ошибку… И красота людей заключается в том, что их голоса не похожи один на другой.

— Понятно, Бабек, понятно. Недолговечны языки и религий, насаждаемые мечом.

Бабек воодушевленно продолжал:

— Народам лучше знать, на каком языке им говорить, какую веру исповедовать. Тут насилие не годится. Пусть арабы придерживаются ислама… А мы — приверженцы маздакидской веры. Наша вера создает условия для спокойной, обеспеченной жизни людей. Земля, имущество — все должно принадлежать общине, говорит наша вера. Ремесленники пусть работают сообща, доход делят поровну. Маздакидская вера учит, что женщины и мужчины равноправны; что не пристало взимать налоги с бедных крестьян… А халиф Мамун даже у попрошаек вымогает долю, будто сам нищий… Мы — сторонники свободной любви и даже вот этого красного вина.

Беседа в ставке продолжалась, никто не замечал, как летит время. Аль-Кинди пообещал Бабеку по возвращении из Китая прислать ему еще книги. И, в первую очередь, написанные им самим. Мало-помалу старого философа стало клонить ко сну. Телохранители Бабека постелили гостю в углу пещеры. Бабек сказал:

— Вижу, вам спать хочется… Ваша постель готова! Но прошу извинить, здесь не Золотой дворец, укроем вас овчиной. Аль-Кинди ответил:

— Очень хорошо. В этом — своя прелесть, ученый всегда должен быть со своим народом.

Старый философ лег в свою постель и, зевая, сказал:

— Рано утром мы должны пуститься в путь. Дадите ли нам пропуск, чтобы в пределах Азербайджана нас не трогали, и позволили беспрепятственно удалиться?

— Будьте покойны.

Вскоре старый философ заснул. Бабек подбросил в очаг сухих дров. Вокруг разлетелись искры. Во дворе завывал ветер. Бабек, не раздеваясь, прилег на войлок. Сон не шел к нему. Мысли устремлялись на поле предстоящего боя… Казалось, полководец Мухаммед ибн Гамид занес меч над его головой: "Халиф Мамун послал меня отрубить голову тебе, гяур!.."

XXXIV

ССЫЛКА НА ХАШТАДСАР

Злоумышленник пуглив бывает.

В Золотом дворце отец на сына, а сын на отца не могли положиться. Халиф Мамун совсем потерял голову. Он никому, кроме матери — Мараджиль хатун, не доверял. Халиф сомневался даже в своей красавице-жене, которую на свадьбе осыпали жемчугами: "Наместника Савадской области Гасана я заточил в дом умалишенных и сжил со свету. Могу ли довериться его дочери?.." Во время трапезы казан открывала не Боран хатун, а Мараджиль хатун. Это было давним обычаем Аббасидов, так было и во времена халифа Гаруна. Мараджиль хатун собственноручно поднимала крышку казана, первый черпак дымящейся еды давала повару, а второй Боран хатун: "Если вошли в заговор, подмешали в пищу яд, пусть сами и отравятся".

Нынешние интриги в Золотом дворце были пострашнее интриг времен халифа Гаруна. Тогда распри между Зубейдой хатун и главным визирем Гаджи Джафаром происходили из-за наследника престола. А теперь причина заключалась в другом: шла схватка между религиозным мышлением и политическим. И не известно было, кто победит. Ученые Дома мудрости пересматривали коран, с согласия халифа Мамуна. И все равно это было опасной затеей. В Золотом дворце никто не надеялся дожить до завтрашнего дня. Как и во времена халифа Гаруна, ныне придворные в потайных карманах[128] носили яд и толченый алмаз. Каждый месяц во дворце несколько аристократов и священнослужителей умирали не своей смертью. Глава врачей Джебраил был подавлен. Он не чаял вырваться из Золотого дворца, представляющегося ему кровавой чашей: "Врач, будь больной даже его врагом, должен лечить его. А я вынужден совершать преступление. Каждый божий день кого-то отравляют, а я не смею дать ему лекарства. Вынужден говорить, дескать, этот умер от сердца, а тот — от почек… Аллах не потерпит этого".

По Золотому дворцу поползли глухие слухи, что духовенство замыслило отравить халифа Мамуна. Мараджиль хатун была более осмотрительной, чем даже Айзурана хатун, ее покойная свекровь. Она прослышала о возможном покушении и предотвратила его. Персы хотели свалить вину на Зубейду хатун. Однако недаром сказано: "Ложь встанет на ноги, но пойти не сможет". Во время происшествия Зубейда хатун находилась на эйлаге Анбар.

У халифа Мамуна было так много противников, что он не мог разобраться, чьих рук это дело. Однако нутром чувствовал, что зачинщиками являются духовные деятели. Но они были такими хитрыми и увертливыми, что, подобно акуле, не так-то легко было словить их в сети. Подозреваемых Мамун вынужден был под предлогом необходимости помочь в священной войне удалять из дворца и посылать одних на границу с Византией, а других на Хаштадсар: "Ступайте защищать ислам от врагов, а управлять государством мы и сами можем".

Халиф Мамун и самого любимого, наиболее надежного отцовского врача Джебраила, и главного палача Масрура послал вместе с шейхом Исмаилом на Хаштадсар: "Отправляйтесь на войну, там для вас много дел найдется. Один из вас пусть облегчает страдания раненых, другой рубит головы мятежным хуррамитам, а шейх пусть хоронит борцов за веру, павших в священной войне".

Главный палач Масрур и на Хаштадсаре не расставался с надеждой. Когда-то он был одержим мечтой отрубить голову Шахракову сыну Джавидану и получить вольную. А после прибытия на Хаштадсар все его мысли были о голове Бабека. "Только бы привели его со связанными руками ко мне. Только бы дожить до этого дня. Только бы обрушить меч на шею этого гяура, никаких забот не осталось бы у меня. Может, тогда Мамун смилостивится и отпустит меня на волю…"

А главу врачей Джебраила обуревала другая мечта. Он страстно желал, чтоб Бабек взял Багдад, и он смог бы спокойно служить этому игиду.

И Джебраил, и Масрур, и шейх Исмаил жаловались на свою судьбу. Они прибыли на Хаштадсар в пору пробуждения природы. Всюду распускались цветы, слышался птичий щебет. Зима миновала. Ее следы остались только на вершине Хаштадсара. Остатки снежного покрова на горе блестели под лучами солнца.

У подножья Хаштадсара только-только расцветали 'фиалки. Нарциссы украшали склоны. Эта весна была особенной. Казалось, земля вовсе не знала морозной, метельной зимы. Солнце находилось в созвездии Льва — символа мощи и доблести. Белевший на вершине Хаштадсара снег таял, речки взбухали, в глубоких ущельях грохотали потоки. Теплое дыхание природы придавало земле тысячу оттенков. Там и сям прорастали маки.