Романовы. Пленники судьбы - Александр Николаевич Боханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако только этими общими фразами дело не ограничилось. Панин попросил Димсдаля и о другой услуге, в круг английского визитёра первоначально не входившей. «Будьте с ним сколь возможно больше, наблюдайте за ним во время стола и при его забавах, изучайте его телосложение. Не будем торопиться, но, когда каждое обстоятельство будет достаточно соображено, представьте Ваше донесение с полною свободою».
Этот эпизод английский врач позже описал в своих воспоминаниях, и нет никаких оснований сомневаться в их достоверности. Он может показаться несущественным, если только не принимать в расчёт реальную ситуацию при Дворе. Никита Панин прекрасно знал её; знал многие скрытые и тайные эпизоды и настроения, которые такому опытному царедворцу ничего не стоило разглядеть за фасадом фальшивых поз и фраз. Павлу – четырнадцать лет; он на пороге совершеннолетия, он имеет все законные природные права на Престол, которого его беззастенчиво лишили.
Димсдаль наблюдал на Цесаревичем несколько недель, проводил не раз полное освидетельствование, беседовал с ним на разные темы, и его заключение не оставляло никаких возможностей для двусмысленного толкования.
«Цесаревич и Великий герцог Голштинский Павел Петрович, единственный сын Её Величества, росту среднего, имеет прекрасные черты лица и очень хорошо сложён. Его телосложение нежное, что происходит, как я полагаю, от сильной любви к нему и излишних о нём попечений со стороны тех, которые имели надзор над первыми годами Наследника и надежды России. Несмотря на то, он очень ловок, силён и крепок, приветлив, весел и очень рассудителен, что нетрудно заметить из его разговоров, в которых очень много остроумия. Что касается до его воспитания, то едва ли есть принц, которому было оказано более заботливого внимания. Он имеет по всем наукам отличных учителей, которые каждый день приходят его наставлять, и им он посвящает большую часть своего времени. Утро проводит он весьма прилежно с ними. Около полудня он отправляется изъявить своё почтение Императрице; после того он проводит несколько времени с придворными, которые имеют честь обедать за его столом. Окончив обед, после кофе, он отправляется к своим учебным занятиям, в свои внутренние покои, до самого вечера».
И через двести пятьдесят лет после Димсдаля его заключение остаётся наиболее полной зарисовкой физического и умственного развития четырнадцатилетнего Павла Петровича.
Летом 1771 года произошёл один эпизод, повлиявший не только на придворную жизнь. В начале июня Цесаревич заболел «горячкой» и болезнь быстро приняла угрожающий характер. Врачи сбились с ног, а Никита Панин не отходил от Цесаревича ни днём ни ночью. Екатерина оставила свои увеселения в Петергофе и вернулась в Петербург, чтобы ежедневно видеть сына и получать известия о состоянии его здоровья.
Самое же непредвиденное случилось не в Зимнем Дворце, а вокруг него: весть о болезни Цесаревича быстро облетела всю столицу и вызвала неожиданно-сочувственную реакцию у населения. Толпы горожан ежедневно в течение пяти недель, пока продолжалась болезнь, собирались перед Дворцом, чтобы узнать новости о состоянии здоровья Павла. Молились, крестились, ставили в храмах свечи о здравии.
Эти всеобщие переживания, зримые знаки любви к Наследнику, не могли не поразить Императрицу. Она всегда болезненно воспринимала любые формы симпатии к Павлу; ей чудилось в этом неуважение к собственной персоне. А тут вдруг всколыхнулось такое море! Хозяйка Зимнего Дворца ничего поделать не могла и молчаливо взирала на происходившее действие, в котором нетрудно было различить признаки недовольства её режимом. Не прошло ещё и десяти лет со дня её воцарения, а русские уже стенают и плачут о Наследнике, видя в нём (откуда они сие взяли?) надежду и радость своего будущего.
Лучше всех выразил всеобщее состояние известный писатель и комедиограф Денис Иванович Фонвизин (1744–1792), написавший восторженное «Слово» по случаю выздоровления Павла:
«Настал конец нашему страданию, о россияне! Исчез страх, и восхищается дух веселием. Се Павел, отечества надежда, драгоценный и единственный залог нашего спокойствия, является очам нашим, исшедши из опасности жизни своей, ко оживлению нашему. Боже, сердцеведец! Зри слёзы, извлечённые благодарностью за Твоё к нам милосердие; а ты, Великий князь, зри слёзы радости, из очей наших льющиеся. Любезные сограждане! Кого мы паки зрим! Какая грозная туча отвлечена от нас Десницею Всевышнего!»
Этот отпечатанный пафосный панегирик не мог доставить радости Екатерине. О шестнадцатилетнем Павле говорили как о каком-то спасителе России, который в будущем подарит стране и людям «блаженство». Конечно, тут не обошлось без «доброхотов», раструбивших о болезни и взвинтивших нервные настроения.
Приближалось совершеннолетие Цесаревича. Законом этот возраст определён не был, но в соответствии со старой традицией таковым рубежом считалось восемнадцать лет. Некоторые надеялись, что Екатерина уступит Павлу Петровича место на Троне; сама же она ни о чём подобном не помышляла. До её ушей долетали подобные разговоры, она их считала «глупыми», а распространителей их – «дуралеями». Не для того она столько лет терпела и боролась, чтобы по доброй воле отдать завоеванное тени ненастного Петра III.
В 1763 году Екатерина II совершила паломничество в Троице-Сергиеву Лавру, где Платон, обладавший даром слова, произнес перед Императрицей проповедь «О благочестии». Повелительница была «очарована», надо думать, не только услышанным словом, но и статью молодого профессора. Оттого и прозвучал кокетливый вопрос Императрицы: почему он пошел в монахи? История сохранила и ответ молодого Платона: «По особой любви к просвещению».
В 1764 году Платон был приглашен в законоучители к Цесаревичу Павлу и исполнял свои обязанности до первой женитьбы Цесаревича в 1773 году. Нет никакого сомнения в том, что благодаря Платону Павел Петрович из числа русских монархов XVIII века являлся самым богословски образованным. Сохранился отзыв Платона о своем подопечном, в данном случае чрезвычайно важный:
«Великий князь был горячего нрава, понятен, но развлекателен. Разные придворные обряды и увеселения немалым были препятствием учению. Граф Панин был занят министерскими делами, но и гулянью был склонен. Императрица самолично никогда в сие не входила. Однако высокий воспитанник, по счастью, всегда был к набожности расположен, и рассуждение ли или разговор относительно Бога и веры были ему всегда приятны. Сие, по примечанию, ему ещё было со млеком покойною Императрицею Елисаветаю Петровною, которая его горячо любила и воспитывала приставленными от неё набожными женскими особами. Но при том Великий князь был особо склонен и к военной науке и часто
