Мертвый сезон - Андрей Воронин

Вернувшись в комнату, он протянул Скрябину открытую бутылку пива.

– Ничего, что без стакана?

Скрябин только рукой махнул и сразу же присосался к бутылке, как изголодавшийся клоп. Выпитое немедленно проступило у него на лице потом; утолив жажду, полковник вновь извлек на свет божий свой знаменитый носовой платок, снял фуражку и принялся, отдуваясь, вытирать сначала лысину, а потом все остальное, до чего мог дотянуться, не снимая одежды.

Вторую бутылку Синица оставил себе – в той, что стояла на столе, пиво совсем выдохлось, да и оставалось его там всего ничего, какая-нибудь жалкая пара глотков. А от того, что, судя по всему, собирался сообщить ему Скрябин, у майора заранее пересохло во рту.

– Значит, говоришь, ремонт, – сказал Скрябин, убирая платок обратно в карман форменных брюк, которые только что не лопались на его толстенных ляжках. – Ремонт, Синица, дело нужное, да только придется, видно, тебе с ним повременить.

Синица, нисколько этим не удивленный, постарался придать своей унылой, индифферентной физиономии озабоченное выражение.

– Что-то случилось, Петр Иванович?

– Случилось – не то слово, – подумав немного, проворчал Скрябин. – Пока ты тут ремонтом занимаешься и пивко сосешь, в городе такое творится, что у меня голова кругом идет!

– Это чувствуется, – сказал Синица и испугался, поняв, что опять нахамил.

Скрябин не обратил на его выходку внимания, и Синица задумался, с чего бы это. То ли господин полковник и впрямь так озабочен, что просто утратил способность отвлекаться на мелочи, то ли он так нуждается в Синице, что готов простить ему любую чушь, которая так и норовит сорваться с его бескостного языка. Скорее всего верно было и то, и другое; Синица вспомнил то, о чем болтали старухи под окном, и по телу у него прошел знакомый озноб.

– Такие дела творятся, майор, – снова заговорил Скрябин, – такие дела! Прямо чеченская война, и где – у нас в городе! За два дня – полтора десятка трупов. Как тебе это понравится? И ни единого следа, ни одной зацепки!

– Так уж и ни одной? – вежливо усомнился Синица и осторожно, боясь нарушить субординацию, глотнул пива.

Скрябин тоже глотнул из бутылки и протяжно рыгнул в кулак.

– Понимаю, к чему ты клонишь, – сказал он. – Ты у нас вроде Шерлока Холмса – тоже считаешь, что, раз улик нет, значит, их просто плохо искали. Признаться, я с тобой согласен – то есть с вами обоими: с тобой и с Шерлоком Холмсом. Ну, так вот ты пойди и поищи.

– Улики поискать?

– Плевал я на улики, – отмахнулся полковник. – Тут уж, как говорится, было бы алиби, а трупы найдутся... – Он снова рыгнул, на сей раз даже не подумав прикрыть рот. – Мне не улики, мне убийца нужен!

– Убийца? – переспросил Синица, сделав сильное ударение на последнем слоге-. – Или убийцы? Все-таки, товарищ полковник, для одного человека полтора десятка трупов за два дня – это, знаете, как-то многовато...

– Да какая разница – убийца или убийцы? Хотя есть мнение, что работал один человек, профессионал высочайшего уровня.

– Тогда это не профессионал, а маньяк какой-то! Зачем профессионалу наваливать горы трупов? Он кто – каратель?

На этот раз Скрябин молчал почти целую минуту. За это время он успел достать и раскурить сигарету. Синица тоже закурил и терпеливо ждал ответа, прихлебывая, пока суд да дело, из бутылки.

– Есть мнение, – медленно проговорил Скрябин, – что да. Каратель. Что-то в этом роде.

Синица поставил бутылку и сел ровнее. Все-таки такой откровенности он от Скрябина не ожидал. Получалось, что дело зашло уж очень далеко; кое-что припомнив, Синица предположил, что речь в данный момент идет не о каких-то там абстракциях, вроде закона и порядка, а о сохранности драгоценной шкуры господина полковника.

– А можно спросить, – осторожно сказал он, – чье это мнение?

– Чье надо, – ответил Скрябин. – Мое, например. Такой ответ тебя устраивает?

Синица пожал плечами и промолчал.

Немного посверлив его тяжелым, исподлобья, взглядом, полковник начал излагать обстоятельства дела. В целом он почти слово в слово пересказал то, о чем час назад болтали старухи у подъезда. Новым для Синицы оказалось только то, что на маяке был обнаружен труп Гамлета Саакяна, время смерти которого снимало с него подозрения в убийстве Ашота Васгеновича Гаспаряна. Услышав имя Эдика Хачатряна, Синица задумался о нескольких вещах сразу. Разумеется, не назвать этого имени Скрябин не мог, потому что Синица все равно узнал бы об участии Хачатряна в этом деле и непременно задался бы вопросом, почему полковник утаил от него столь важную информацию. Но то, с каким выражением лица Скрябин говорил о вскрывшейся связи Багдасаряна с замешанным в торговле наркотиками Эдиком Хачатряном, наводило на размышления. Теперь Скрябин, а вместе с ним, наверное, и господин мэр, будут всячески открещиваться от покойных совладельцев "Волны" и, пользуясь случаем, навесят на них всех собак. В общем-то, на эту парочку сколько собак ни повесь, все будет мало; но, с другой стороны, теперь получалось, что он, Синица, слишком много знает. А раз так...

– Работать будешь один, – говорил между тем полковник Скрябин. – Официальное следствие тебя не касается, ты в нем не участвуешь. Считается, что ты в отпуске, и постарайся не особенно мозолить глаза своим коллегам. Если столкнетесь – притворись валенком и хлопай глазами, я тебя, если что, прикрою. Пойми, мне необходим результат, поэтому я тебе развязываю руки и полностью доверяю. На доказуху время не трать, это не твоя забота. Ты мне, главное, вычисли, найди эту сволочь, а о доказухе мы сами, без тебя, похлопочем.

Синица мысленно присвистнул. "Вы похлопочете, – подумал он. – Еще как похлопочете! Организуете задержание по всем правилам, во время которого подозреваемый будет убит при попытке оказать сопротивление, а я соответственно окажусь единственным, кто погиб на боевом посту, выполняя свой долг. Это же проще пареной репы. Скрябин, наверное, сильно напуган и здорово пьян, раз думает, что я не вижу его насквозь. А может быть, я к нему несправедлив? Может, он намного умнее, чем кажется, и разоткровенничался тут со мной именно потому, что знает: даже все понимая, я все равно не откажусь?"

Синица знал, что не откажется, и его должностные обязанности тут были ни при чем: в конце концов, он действительно находился в отпуске, первом за последние пять лет. Но отказаться он не мог по той простой причине, что его уже начал охватывать знакомый азарт охотника, увидевшего на первом снегу четкий след крупного хищного зверя.

Глава 15

Человек, который, как было условлено, сидел на скамейке с развернутым номером "Берегового курьера", оказался щуплым, востроносым типом в мощных очках. Его светлые волосы были без затей зачесаны назад, открывая выпуклый лоб с глубокими залысинами. Лоб этот был узковат для того, чтобы его обладатель мог сойти за великого мыслителя; честно говоря, этот лоб наводил на мысли о перенесенном в детстве рахите. Да и вообще вид у сидевшего на скамейке человека был какой-то болезненный, нездоровый, как будто его подтачивал изнутри какой-то недуг, например туберкулез, или рак, или обыкновенный гельминтоз. В армии такие умирают во время марш-бросков – умирают в буквальном смысле слова, – и больше, чем кто бы то ни было, страдают от дедовщины, на официальном языке стыдливо именуемой "неуставными взаимоотношениями". Впрочем, Глеб знал, что сила этого человека заключена вовсе не в крепости мускулов и быстроте рефлексов; планируя эту акцию, Слепой внимательно просмотрел все местные газеты и не сомневался, что сделал правильный выбор: корреспондент "Берегового курьера" Игорь Оловянников был именно тем человеком, в котором нуждался специальный агент по прозвищу Слепой.

Глеб остановился перед ним и вежливо попросил разрешения присесть. Оловянников рассеянно кивнул: он читал, и ему было не до Глеба. Потом он все-таки спохватился и бросил на Сиверова быстрый взгляд поверх газеты. Глаза у него распахнулись, как у малыша, увидевшего вывеску ресторана "Макдональдс", и Слепой понял, что его фоторобот вместе с подробным словесным портретом уже разошелся по всему городу.

Он сел и закурил с рассеянным видом. Оловянников медленно сложил газету и тоже закурил, не сводя с Глеба глаз.

– Перестаньте на меня пялиться, как будто я – голая женщина, – сказал Слепой. – Вы – Оловянников?

– Да, я – Оловянников. А вы – тот, кто мне звонил. Тот, кто...

– Минуточку, – перебил его Глеб. – Ну-ка, выкладывайте, что там у вас в сумке!

– Вы о чем? – оскорбился журналист.

– Сами знаете. Давайте, давайте, выключайте. А еще лучше – отдайте его мне.

Оловянников досадливо крякнул, расстегнул стоявшую рядом с ним на скамейке спортивную сумку, достал оттуда диктофон, выключил и протянул Глебу.