Новый Мир ( № 7 2010) - Новый Мир Новый Мир

Как известно, эпизод с акулой вошел в “первоклассно хороший” (по словам И. А. Бунина) рассказ “Гусев” (когда покойника, завернутого в белое, сбрасывают, по морской традиции, в морскую пучину и акула, играя, подхватывает его в глубине). Так же как вошло и сочное описание поразительного по краскам заката солнца в тропиках в финале. Такой финал кажется неожиданным для трагического рассказа. По-видимому, многодневное плавание по бескрайнему океану под бездонными небесами навеяло, подсказало стиль изложения, обострив ощущение бренности человеческой жизни под шатром роскошной и равнодушной природы…

“От Цейлона безостановочно плыли 13 суток и обалдели от скуки. Жару выношу я хорошо. Красное море уныло”, — вспоминал Чехов. Правда, уже через шесть дней после выхода из Коломбо появился берег Африки — мыс Гвардафуй. А однажды в судовом журнале была сделана неожиданная запись — о крещении 20 ноября “младенца женского пола”, родившегося накануне у Авдотьи Новоселовой, жены “бессрочно-отпускного матроса Сибирского экипажа”. Эти дни, как представляется, были использованы писателем для творчества. Ведь рассказ “Гусев” был только “зачат” на Цейлоне. Но стоянка была там “три дня две ночи”. Учитывая длинные разъезды и приключения, времени для творчества особенно и не было, но в Москву Чехов приехал с почти готовым рассказом.

Без захода в знаменитый йеменский порт Аден (обязательный в обычных, не форс-мажорных обстоятельствах) “Петербург” проследовал 19 — 20 ноября Аденским заливом и вошел в Красное море. Чехов, кажется, использует всего лишь два слова в описании своих впечатлений на этом отрезке — “уныло и скучно”. Действительно, справа и слева — бесконечные пески и выжженные безжизненные скалы Аравийской пустыни и Абиссинского нагорья. Однако плавание сопровождалось по меньшей мере одним любопытным событием.

И оно зафиксировано в судовом журнале. Это — мимолетная встреча на входе в Суэцкий канал с отрядом судов во главе с красавцем фрегатом “Память Азова”, только что сошедшим со стапелей Балтийского завода, на котором российский наследник престола, будущий император Николай II, совершал кругосветное плавание из Европы на Дальний Восток.

Отмечая в нескольких письмах увиденные горы Синайского полуострова, Чехов в одном из писем нашел удивительные слова: “Глядя на Синай, я умилялся”. Естественно, ему, сызмальства религиозно воспитанному человеку (но находившемуся во внутренне сложных отношениях с религией в зрелые годы), было близко понимание этого библейского места, святого для всех православных людей. Именно здесь, на вершине горы Синайской, или, как ее называют египтяне, горы Моисея, Господь, согласно преданию, вручил будущему пророку Моисею каменные доски — Скрижали веры со знаменитыми десятью заповедями. А где-то под горой на краю пустыни Бог явился Моисею, пасшему овец, сквозь горящий, но не сгоравший в святом огне терновый куст (неопалимую купину), призвав того вывести израильский народ из Египта в “землю обетованную”.

Примечательно, что накануне путешествия отец писателя Павел Егорович заказал для сына нательный крестик и попросил мастера поставить на обратной стороне дату — “1890”. Кроме того, жена Суворина Анна Ивановна также перед отъездом подарила Чехову маленькую иконку с изображением Иисуса Христа. Этот маленький золотой крестик и иконку Чехов пронес через все путешествие и хранил всю жизнь. (В настоящее время они находятся в Доме-музее А. П. Чехова в Ялте.)

Суэцкий канал, прямой, как стрела, и узкий тогда (всего 22 метра в ширину), не отразился подробно в воспоминаниях Чехова, хотя, прорытый только в 1869 году, он был все еще “на слуху” и находился в центре политических интриг за его обладание. Проход по каналу занял около двух суток, и 29 ноября 1890 года писатель прибыл в Порт-Саид, город строителей Суэцкого канала, и единожды в своей жизни ступил на землю Африки.

Заход в Порт-Саид был четвертым и последним на пути домой. Согласно судовому журналу, “Петербург” в 2.30 ночи бросил якорь напротив знаменитой башни маяка, а уже в 15.15 того же дня снялся с якоря. Тем не менее пассажиры могли поутру сойти на берег и запастись впечатлениями и сувенирами. Здесь путешественник приобрел замечательные фотографии — виды канала и окрестностей, которые, к удивлению, нигде не воспроизводились. Здесь же, вероятно, были куплены знаменитый “чернильный прибор и два подсвечника в египетском стиле”, до сих пор стоящие на столе писателя в Ялте.

Из Порт-Саида до Одессы оставалось еще четыре дня пути. На Средиземноморье уже господствовали холодные ветры, часто опускались туманы, сильно штормило. Чехов вблизи видел острова Греческого архипелага, “обедал с Дарданеллами, любовался Константинополем”. Видел и любовался, конечно же, с борта парохода. При прохождении Дарданелл и Босфора, судя по судовому журналу, “Петербург” сделал две короткие (около часа) остановки “для получения практики” (разрешения на проход через проливы) и посадки и высадки двух “гвардионов” (охранников).

На подходе к Одессе заметно похолодало, температура упала до –41/2° по Реомюру (–5,6°C). Вечером 1 декабря пароход “Петербург” подошел к Одессе, но при начавшейся метели и в тумане не смог увидеть входных огней порта. Только наутро судно встало на якорь у Платоновского мола. Через три дня “обсервации”, то есть карантина, “все пассажиры и бессрочно-отпускные” были “сданы” на берег.

Главное путешествие в жизни писателя закончилось.

Вечером того же дня Чехов сел на скорый поезд в Москву. Его багаж, полный материалов и сувениров после почти восьмимесячного путешествия на Восток, был впечатляющим — 21 место. Кроме того, как писал Антон старшему брату Александру, “привез с собою миллион сто тысяч воспоминаний и трех замечательных зверей, именуемых мангусами” (т. е. мангустами). Эти любопытные зверьки, дети Цейлона, своим поведением и шкодами еще долго доставляли удовольствие, а потом и проблемы всей семье Чеховых. В конце концов в январе 1892 года они были подарены Московскому зоопарку.

Литературная Москва, а также Одесса и Петербург встретили “кругосветного путешественника” шумно, не без юмора (писали о невиданных зверьках “мангушках”, о якобы привезенных Чеховым слонах — на самом деле маленьких фигурках слоников из слонового бивня и побольше из черного эбенового дерева) и ждали рассказов, устных и печатных, об увиденном и особенно впечатлений о Сахалине. Всем было ясно, что этот вояж, говоря словами

В. И. Немировича-Данченко, “подготовил отличную почву” для нового периода творчества писателя.

Несмотря на то что по приезде Чехов сильно “расклеился” (или, как он писал в те дни друзьям, “кашляю, лихоражу и изображаю собою сплошной насморк”, “мучают перебои сердца”), писатель испытывал явный эмоциональный подъем. “Скажу только, — откровенничал он тогда с собратом по перу Леонтьевым (Щегловым), — что я доволен по самое горло, сыт и очарован до такой степени, что ничего больше не хочу и не обиделся бы, если бы трахнул меня паралич или унесла на тот свет дизентерия. Могу сказать: пожил! Будет с меня. Я был и в аду, каким представляется Сахалин, и в раю, т. е. на острове Цейлоне”.

В ответ на телеграфный запрос Суворина о рассказе для газеты Чехов немедленно ответил (17 декабря), что “есть подходящий рассказ, но он длинен и узок, как сколопендра; его нужно маленько почистить и переписать”.

Уже 23 декабря “Гусев” был послан в “Новое время” и в рождественском номере 25 декабря 1890 года появился на свет.

Месяц спустя после приезда (5 января 1891 года) Чехов признавался “драгоценному” Суворину: “...после сахалинских трудов и тропиков моя московская жизнь кажется мне теперь до такой степени мещанскою и скучною, что я готов кусаться”.

Антон Павлович Чехов никогда больше не мечтал вернуться на “остров каторжных и ссыльных”, хотя посвятил много сил и времени, чтобы привлечь к нему общественное внимание, улучшить жизнь там, написал свою великую книгу “Остров Сахалин”. Однако еще долго в переписке тех лет он вспоминал Гонконг, Цейлон (или Индию), Порт-Саид и часто сравнивал с увиденным в Европе (в Австрии, Италии, Франции), где побывал уже весной следующего, 1891 года. И рвался в Азию опять: “Буду работать всю зиму не вставая, чтобы весной уехать в Чикаго (на Всемирную выставку. — Д. К. ). Оттуда через Америку и В<еликий> океан в Японию и Индию. После того, что я видел и чувствовал на востоке, меня не тянет в Европу…” Это из письма Суворину от

18 октября 1892 года

А еще через 10 лет после главного путешествия своей жизни Антон Павлович Чехов написал Максиму Горькому: “Так не хотите в Индию? Напрасно. Когда в прошлом есть Индия, долгое плавание, то во время бессонницы есть о чем вспомнить”.