Эдинбург. История города - Майкл Фрай

В остальном культура Эдинбурга удалилась за закрытые двери, в частные клубы, где за совместными обедами участь нации оплакивали со все более мрачным видом, а патриотические чувства разгорались жарче и жарче с каждым опрокинутым стаканом. Выпивка, однако, может и не мешать глубоким раздумьям, и этим клубам было суждено стать движущей силой Просвещения. С тех пор они продолжали играть важную роль в общественной и интеллектуальной жизни города.

Среди них был Приятный клуб, названный так, «потому что ни один обладающий заносчивым и драчливым нравом не мог пользоваться привилегией быть его членом». Этот клуб был учрежден для того, чтобы молодые люди, занимавшиеся литературой, могли читать свои работы вслух и обсуждать их. Выделив деньги на публикацию трудов одного из своих членов, Аллана Рамсея, клуб подарил Эдинбургу одного из выдающихся писателей города. Происхождения (для писателя) Рамсей был весьма необычного: он родился в ничем не примечательной удаленной шахтерской деревушке Лидхиллс в Ланаркшире. Он остался сиротой, и приемный отец отдал его в подмастерья к изготовителю париков. Этим ремеслом Рамсей и занимался на Грассмаркете. Он стыдился своего скромного происхождения; возможно, именно это подсказало ему сочинять версии произведений Горация, не имеющие особого исторического или художественного значения, просто для того, чтобы доказать, что он на это способен, даже и не зная латыни.[227]

Однако в конце концов, после завершения ученичества, Рамсею удалось оставить ремесло и заняться книготорговлей. Он держал лавку на рынке Лакенбут, которая была также и чем-то вроде литературного общества. В ней располагалась первая в Британии библиотека, действовавшая по системе абонемента. В 1720 году он способствовал открытию школы рисунка и живописи, академии Святого Луки, созданной по образцу Академии Святого Луки в Риме. Не в последнюю очередь он сделал это ради сына, которого также звали Аллан. Тому было шестнадцать лет, он обещал вырасти отличным художником; ему было суждено стать основателем шотландской портретной школы эпохи Просвещения. Последним и самым дорогим проектом Рамсея-старшего был театр, открытый в тупике Каррабберс в 1736 году и просуществовавший, правда, недолго, закрывшись под давлением пресвитерианской общественности Эдинбурга. Рамсей был возмущен тем, как «обедняют и отупляют этот славный город, запрещая все, что служит вежливости и добронравию». Он подозревал, что это грязное дело творят по указке лиц, скрывавшихся в «бледной тени университета». Около 1740 года он отошел от дел и построил себе на холме Кастел-Хилл восьмиугольный дом, который стоит до сих пор и известен под названием «Гусиного пирога».[228]

Значение фигуры Рамсея для культуры Шотландии состоит не столько в качестве его поэзии, сколько в многогранности. Своим творчеством он как бы перебрасывает мост между классическими текстами Макаров и романтическим возрождением шотландской поэзии, хотя его труды и уступают лучшим образцам того и другого. С лингвистической точки зрения его тексты еще не изучались. Тематический репертуар его произведений неширок; лучше всего ему удавались комические стихи. Одно из известных стихотворений — элегия на смерть Мэгги Джонстон, хозяйки таверны в Брантсфилде:

Старая коптилка! Облачись в траурные одежды,Пусти слезу, подобную майской росе.Простись с прекрасным пивом,Что мы с жадностью поглощалиТак, что она едва успевала его варить,Но, ах, та, что варила его, мертва.

Даже в пародийно-элегическом стиле Рамсей откровенно пишет о физиологических отправлениях, и под его пером эдинбургская муза приобретает весьма определенный аромат:

Напившись, мы продолжали пить и болтать,Пока мы оба не начинали таращить глаза и зевать,Мочиться и блевать, рыгать и булькать горлом,Изрядно навеселе, ничего не скажешь;Тогда мы, пьяные,Рассказывали друг другу старые потешные истории.[229]

Достижением Рамсея было обновление шотландского литературного языка, шедшее из уст народа — раз уж люди образованные перестали обогащать его по-ученому. Огромному корпусу народных песен в будущем было суждено вдохновлять не только шотландцев, например, Роберта Фергюссона и Роберта Бернса, но и иностранцев, Гайдна и Бетховена. Рамсей был первым, кто предпринял осознанную попытку сохранить это богатство для потомков. Он начал записывать народные песни и подражать им, пусть и не всегда так точно, как его последователи. Однако он заслуживает уважения за то, что показал, как язык этих песен, их жанры и метрика могут плодоносить по сей день.

Культура Эдинбурга могла и дальше продолжать развиваться подобным уютным, провинциальным образом, если бы не очередное великое возмущение: осенью 1745 года город заняли принц Чарльз Эдуард Стюарт и его армия якобитов. После опасного вояжа из Франции принц почти в полном одиночестве высадился в горных районах Шотландии, однако под его знамя тут же поспешили встать верные Стюартам кланы. Он пошел на Эдинбург и, приблизившись, направил к городскому совету гонцов с требованием сдаться. Он описал все подробно: городской совет должен открыть перед ним ворота, в этом случае принц обещал сохранить все права и свободы. Если же, напротив, принцу окажут сопротивление, за последствия он не отвечает; альтернативой сдаче был штурм и разграбление — об этом не писалось, но и так было понятно.

Сэр Джон Коуп, представитель английского правительства в Шотландии, с большей частью своих войск находился на севере, пытаясь подавить восстания там. Принц Чарльз просто избежал столкновения с ним. На тот момент войска Коупа плыли обратно из Абердина, и в столице оставался один-единственный полк. Он был размещен в Колтбридже (современное название — Роузберн), деревушке, где большая дорога с запада пересекала Уотер-оф-Лейт. Офицеры были заняты обсуждением тактических вопросов, когда услышали доносившиеся с открытой местности дикие вопли; они подумали, что это якобиты. Население города в изумлении смотрело, как солдаты снялись со своих позиций и разбили на ночь новый лагерь в Лейт-Линксе. «Легкая победа при Колтбридже» показала, что британская армия под Эдинбургом воевать не собиралась.

Столица была взята 16 октября хитростью. Основные силы якобитов ждали на западных подступах к городу. После наступления темноты принц Чарльз отправил вождя горцев Дональда Кэмерона из Лохиэля с восемьюстами воинами в обход, на восток. Они заняли позиции у ворот Незербау и изготовились. У кого-то из городской охраны хватило ума приоткрыть ворота, чтобы выпустить карету. Горцы бросились в город. С кличами, леденящими кровь, они ринулись по Хай-стрит к гвардейской казарме. Эдинбург пал.

Впоследствии горцев уняли и обязали вести себя дисциплинированно. Принц Чарльз хотел произвести впечатление правителя, который прибыл в Эдинбург не как завоеватель, но как регент законного монарха. Он заявил: «Я пришел спасти, а не разрушить». В полдень следующего дня Лохиэль официально занял город от имени принца Чарльза. Под колокольный звон собора Святого Жиля он построил своих людей на Хай-стрит. У Креста главный глашатай в сопровождении других герольдов из Лайон-Корта в их великолепной форме провозгласил королем Якова VIII, затем зачитал документ о его намерениях. В толпе в белом платье сидела на коне леди Мюррей из Браутона, супруга секретаря принца, с обнаженной шпагой в руке, и раздавала народу белые кокарды. Был дан салют; волынщики заиграли пиброх. Впервые за семьсот лет на склоне Замкового холма можно было услышать гэльский язык. Среди пришедших с принцем горцев был знаменитый бард Аласдэр Макмайстер Аласдэр, который бросил службу в качестве школьного учителя в Арднамурхане, чтобы присоединиться к войскам принца (и научить того его собственному языку). По этому случаю он сочинил стихотворение:

’S iomadh àrmunn, làsdail, treubhachAn Dùn Eideann, ann am bharail.

Я прекрасно знаю, что в Дун-Эйдине (Эдинбурге)Множество доблестных отважных героев.[230]

Затем последовали торжества по случаю вступления в город принца Чарльза. В горском наряде стоял он в Кингс-Парке, чтобы народ мог взглянуть на него, затем сел в седло и отправился к резиденции Холируд. Толпа радостно приветствовала его и жалась поближе, стремясь прикоснуться к принцу — вышло настоящее триумфальное шествие. У ворот Святого Креста он спешился и был введен в дом своих отцов Джеймсом Хелберном из Кита, ветераном 1715 года, державшим в вытянутой вверх руке обнаженную шпагу. Празднество продолжалось всю ночь. Толпы бродили по улицам, собирались перед дворцом и аплодировали всякий раз, как принц появлялся у окна.