Эдинбург. История города - Майкл Фрай

На следующее утро Гордон отважился выйти на улицу; с ним по Хай-стрит промаршировал, бряцая оружием, эскорт. Гордон хотел убедить канцлера скрыться вместе с ним. Однако Перт возразил, что собирался уехать в собственный замок в Драммонде, за много миль на другой стороне Стерлинга, на тот случай, если ему самому придется бежать за границу. В итоге его арестовали уже тогда, когда он направлялся во Францию. Единственное, что он мог сделать, — подписать указ, разрешающий герцогу брать из казны деньги на любые военные нужны. Когда Гордон попытался это осуществить, казначеи отказались выплатить требуемую сумму.

После исчезновения Перта в тот же день толпа бросилась во дворец и аббатство, в котором находилась королевская часовня. Ее Яков VII сделал символом своего правления. За неделю до того, на день Святого Андрея, он приказал окропить ее святой водой и освятить заново. Он не смог бы придумать ничего более вызывающего, чтобы окончательно разъярить эдинбургских кальвинистов. Больше всего неприятностей доставили своенравные студенты, которые на протяжении всего правления давали о себе знать антикатолическими выступлениями. Десятого декабря, после занятий в университете, они собрались на Лугах, чтобы лорд-мэр снова не запер их в городских стенах. Они прошли маршем до Кэнонгейта и оттуда направились к Холируду.

Военный комендант замка, капитан Джон Уоллес, построил гвардейцев во внешнем дворе. Их было гораздо меньше, чем нападавших, и они не могли себе позволить утратить инициативу. Тогдашние меры по поддержанию порядка были весьма суровы. По одному только слову Уоллеса его люди начали стрелять, затем на всякий случай швырнули в толпу пару ручных гранат. Погибли двенадцать студентов и еще больше были ранены. Прочие бежали в панике обратно.

Кровь уже пролилась, и Гордон дал знать о готовности развернуть отряды в боевом порядке, однако лорд-мэр не хотел кровопролития на улицах города. У него были собственные люди, городская гвардия и обученное ополчение, всего семьсот человек. Он решил разрядить обстановку и послал в Холируд предложение сопроводить Уоллеса и гвардейцев в замок, где они будут в безопасности. Его письмо пришло слишком поздно.

Это произошло потому, что вмешалось правительство Шотландии. Если лорд-мэр сохранял спокойствие, то Тайный совет, все еще находившийся в столице, пытался успокоить нервы в пабе, однако вместо этого еще глубже ввергал себя в панику. Они также решили кое-что предпринять. Они отдали приказ городской гвардии не идти к Холируду, а заняться обеспечением безопасности прямо здесь. Другими словами, это был сигнал к сдаче. Студенты последовали за ними с радостными возгласами. Уоллес, чьи силы теперь по сравнению с мощью тех, кто противостоял ему, выглядели совсем ничтожными, просто приказал солдатам бежать; однако за ними погнались, и все они были схвачены.

Ополчение и толпа, в радостном возбуждении, готовы были действовать сообща. Они решили вломиться в аббатство и уничтожить его вновь обретенную роскошь. Они разбили трон, скамьи и орган и прошествовали по Хай-стрит, неся с собой обломки. Кое-кто остановился у Незергейта, чтобы снять с пик головы мучеников-ковенантеров и предать их наконец земле. Прочие последовали к Кресту, где зажгли костер и плясали вокруг, пока в пламени горели идолопоклоннические побрякушки. Они сделали также чучело папы римского и сожгли и его.

Другие не остановились на аббатстве и направились во дворец. Первой их целью был иезуитский колледж, учрежденный королем, но оказалось, что иезуиты уже бежали. Так что мятежники, плечом к плечу с силами порядка, вышибли дверь покоев Перта, чтобы разграбить их. Затем они проникли в королевские апартаменты, громя то, что было не нужно им самим, и уничтожая то, что не могли унести.

Затем они решились на святотатство, которое было бы невозможно ни в одном из прошлых поколений шотландцев. У Холируда располагался склеп Стюартов, хотя со времен Якова V, похороненного в нем в 1542 году, там не упокоился ни один новый член этого дома. Как бы ни было свято это место, мятежники не пощадили и его. Они ворвались внутрь, вскрыли могилы и развеяли королевский прах. На следующий день можно было видеть каких-то темных личностей, сковыривающих свинец с гробов. Таков был позорный конец прямой линии шотландской правящей династии, которая, кроме как во время обреченного не неудачу мятежа, никогда больше не ступала на эту землю.[211]

Эдинбург сделал окончательный выбор между королем и церковью. Революция 1688 года восстановила пресвитерианство в качестве господствующей в Шотландии религии, и навсегда. Это не замедлило сказаться на положении священнослужителей епископальной церкви: семь из восьми священников Эдинбурга и Кэнонгейта были лишены должностей вместе с двумя из Лейта и еще одним священником из Сент-Катберта. Они были брошены на произвол судьбы. Одни обнищали, другие как-то продолжали барахтаться. Епископ Эдинбургский, преподобный Александр Роуз, увел часть своей паствы из собора Святого Жиля в хранилище для шерсти в начале тупика Карраббер, у Нор-Лоха; там, в укрытии, их последователи отправляли культ до тех пор, пока на этом месте не была построена современная «Старая» церковь Святого Павла. Приверженцы епископальной церкви по большей части преследовались не менее яро, чем пресвитериане до них. Их молитвенные дома закрывали без всякого порядка, на священников налагали штрафы. Роуз воззвал к правительству: «Прости, Боже, тех, кто не удовлетворился уничтожением нашей церкви и установлением своей собственной, а теперь доводит многих бедных священнослужителей, и так уже разоренных, до последней крайности». Однако подлинные надежды они возлагали не на тогдашнее правительство, а на возвращение Стюартов.[212]

В свою очередь чистке подвергся и университет. Под талантливым руководством праведного Роберта Лейтона и умеренного Уильяма Колвилла университету удавалось держаться в стороне от политических и церковных интриг: полезным следствием этого стало то, что теперь он специализировался в не вызывавших споров научных дисциплинах и математике. Весь штат должен был подписать пресвитерианский символ веры и поклясться в верности новым монархам, Вильгельму и Марии. Убедиться в том, что все выполнено в соответствии с указаниями, направили делегацию от парламента. Ее председателем был Гилберт Рул, энергичный шестидесятилетний старец, проведший значительную часть жизни в изгнании, в том числе на Басс-Рок. Рул вызвал главу университета Александра Монро, который, очевидно, не рассчитывал выйти из этого противостояния живым. Обвиненный в притеснении инакомыслящих, он отбросил последнюю осторожность и с жаром ответил: «Я благодарю Бога, который не дал мне свойственного пресвитерианам крутого нрава, поскольку я никогда не испытывал ненависти ни к одному человеку на свете из-за его точки зрения, разве только если тот считал себя обязанным уничтожить меня и мою точку зрения; таких людей я действительно считаю тиранами и врагами человеческого общества».[213]

Монро получил отставку вместе с другими профессорами и регентами; все они были уволены отнюдь не из-за своей профессиональной непригодности. Герберт Кеннеди, регент философии, был заклеймен за «вечное сквернословие, постоянные посещения таверн, несоблюдение Божьих дней, пребывание в постели в те часы, когда он должен был быть в церкви, и за то, что его часто видели пьяным в тот же самый день». Однажды «около полуночи он подошел к воротам колледжа, и, поскольку спавший в тот момент служитель не открыл ему дверь сразу, избил его до крови, повалил на землю и продолжал пинать ногами». Кеннеди не любил студентов из Глазго и называл этот город адской бездной, в которой кишмя кишат виги.

Что до великого математика Грегори, он также «постоянно сквернословил», бегал за юбками, «пил бесстыдно и чрезмерно», затевал драки и выходил из них победителем, двинув своему противнику коленом ниже пояса. Что было еще хуже, «он не стесняясь объявлял, что ему нет дела до религии… Пусть объяснит, где и от кого он хоть раз принимал таинство причастия, потребовало следствие». Однако прежде чем успели вынести приговор сему образцовому шотландскому мужу, он сбежал в Оксфорд, и все усилия городского совета по его задержанию пошли прахом.

Чистка дошла даже до школьного учителя из Кэнонгейта Джорджа Бернета. О нем говорили, что «обычно вечером по субботам он играл в карты с теми, кто все это время только и делал, что насмехался над правительством — и все это до двенадцати часов ночи». Он научил своего сына Александра «хлопать в ладоши от радости, когда кто-либо при нем произносил имя короля Якова, и пугаться и хмуриться при упоминании короля Вильгельма и делать вид, будто он не слышит его имени». Бернет возразил на это, что, поскольку крошка Алекс еще не умеет говорить, судить о его мотивах затруднительно.[214]