Сестра моя Каисса - Анатолий Карпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня лидеры завершают своею игрой командные усилия. Спору нет – болеть за них интересно. Но я думаю – какое счастье, что мы с вами играем совсем в другую игру – романтическую, рыцарскую, чистую – которая помогает нам понять себя, испытать себя, а самое главное – является своеобразным языком общения и взаимопонимания с человеком, который сидит по другую сторону шахматной доски.
Глава седьмая
Как ни много места в моей жизни заняло противостояние с Корчным, не оно было главным содержанием ее, не им эти три тысячи дней были наполнены. Я много работал над шахматами, играл в турнирах, дружил, любил, разъезжал по свету, пытался устроить свой быт, пытался понять себя и других людей, пытался постичь истоки бескорыстия и причины измен. В самолетах и гостиницах всех континентов у меня было довольно времени, чтобы все это обдумать; и я понял, что на шахматной доске я все вижу и чувствую несравненно лучше, чем за ее пределами, где многие вещи (например, смерть, измена, коварство) хотя и были мне близко знакомы, тем не менее не укладывались в моем сознании. Я знал, что с ними нужно мириться как с данностью – но и этого тоже не мог. Есть вещи, которые ранят всегда: ни привыкнуть к ним, ни приспособиться невозможно.
Но эти три матча были основными вехами этих лет. Я шел от вехи к вехе, как от вершины к вершине. Вершины эти были сугубо спортивные, и, хотя влияли на остальную жизнь, влияние это было не столь велико, как, наверное, казалось со стороны. Я понимаю, что для публики, для шахматистов всего мира я был интересен именно своими победами (и, надеюсь, для грамотных любителей – своею игрой), но для меня самого это были только экзамены, а жизнь лежала между ними, и именно ею я жил, именно она, а не экзамены, составляла основную ценность и смысл прожитых дней.
Это – мое, только мое; в принципе такое же, как у других, но лишь для меня живое и расцвеченное незабываемыми чувствами. Поэтому, надеюсь, никто не будет ко мне в претензии, если я оставлю это на хранение в своей душе. Но было в эти годы несколько моментов – минуты, часы и дни обретений и потерь, – о которых я не могу умолчать, поскольку без них эта книга будет неполной. Например, как ушли из моей жизни два самых близких мне человека. Или – как я стал чемпионом мира. Или – про мои отношения с Фишером. Я о них рассказывал не раз, но никогда не давал своему предшественнику оценки, не говорил, кем он был для меня и чем я ему обязан.
Для меня всегда необычайно важна была победа. За любую игру я сажусь с единственной целью – победить. Иначе, кажется, для чего играть? Но победы ради побед не привлекали меня никогда. Все же главное для меня в игре – наслаждение от нее самой, от ее течения, от ее процесса, от перипетий. Найти самый точный путь к победе, найти лаконичное, элегантное решение, получить удовольствие от гармонии, с какой реализуется твой план, от преодоления колоссального сопротивления соперника – вот, собственно говоря, ради чего только и стоит играть. И побеждать. И не только в отдельных играх, но и в матчах на первенство мира.
Не знаю, как Фишер, а я считаю огромной потерей не сыгранный нами матч. Прежде у меня было ощущение, как у ребенка, которому обещали замечательную игрушку, о которой он мечтал очень долго, уже показали ему ее, даже протянули – на, бери, – и вдруг в последний момент спрятали: обойдешься. Не стоит гадать, чем бы кончился этот матч, но ни на миг не сомневаюсь, что он бы стал самым знаменательным событием в моей жизни. Не сомневаюсь, он бы поднял меня как шахматиста еще выше. Потому что, сколь бы ни были напряженны и богаты мои матчи с Корчным, это все-таки было не то. Фишер был выше, и борьба с ним потребовала бы большей энергии, больше души. Она бы заставила меня выложиться до конца, и, может быть, тогда я бы узнал свою истинную глубину, мог бы судить, что в моих силах, а что нет. А так все эти годы меня не оставляет чувство, что я играю иногда в полсилы, иногда на восемьдесят процентов, редко – на девяносто. Даже в минуты, когда в матчах с Корчным бывал на краю, даже когда уступал Каспарову, я знал, что играю не в самую полную свою игру. Играл по ситуации, по партнеру. С Фишером мне пришлось бы играть в другие шахматы, и я до сих пор не могу смириться, что их не было.
Конечно, я был счастлив, когда Макс Эйве увенчал меня лавровым венком чемпиона мира. Как и у всякого профессионального шахматиста, с какого-то времени у меня появилась высокая мечта – и вот она осуществилась. Но в этом венке не было самых главных листьев, не было самого ценного для меня – памятных знаков о борьбе с моим блистательным предшественником. Я пытался себя утешить: ну мало ли чего мы в жизни не видели, мало ли чего не испытали, мало ли что прошло мимо нас, мало ли о чем даже не слыхали никогда – всего же не охватишь. Но это слабое утешение. Я посвятил свою жизнь шахматам, у меня был шанс испытать себя на самых высоких для нашего времени вершинах, но этот шанс забрали у меня. Поневоле станешь философски оценивать все, что было до этого и что пережил потом.
Впервые я увидел Фишера вскоре после того, как он стал чемпионом мира. Это случилось на турнире в Сан-Антонио, я был всего лишь молодым подающим надежды гроссмейстером. Организаторы упросили Фишера отметить своим присутствием турнир. Он появился в последний день, что было не слишком удачно. Победители – и я в их числе – мирно делили между собой очки, и Фишер, посидев среди зрителей не более четверти часа, понял ситуацию и исчез. Но еще перед этим, перед началом тура, которое организаторы задержали в связи с его появлением, он обошел всех участников и с каждым уважительно поздоровался. До этого мы не были знакомы, и он мне сказал какие-то вежливые слова. Меня поразил его взгляд; он был совсем не тот, что на фотографиях; в нем не было жесткости, а какая-то покорность и терпение. Впрочем, больше такого взгляда у него я не видел. Еще запомнилась его своеобычная медвежья походка: он ходил неуклюже, его руки и ноги двигались не в противоходе, как у всех людей, а одновременно – одновременно левые и одновременно правые – и поэтому получалась перевалка из стороны из стороны в сторону.
Кстати, Америка удивительно оперативно среагировала на чемпионство Фишера. До его победы шахматы в США были далеки от общественных интересов. Когда мы ехали на турнир в Сан-Антонио, то с удивлением обнаружили, что в американских магазинах не так просто купить доску с фигурами, тем более шахматные часы, а уж о шахматной литературе и вовсе мало кто слышал. Но уже к концу турнира это стало появляться почти повсеместно, а когда я вскоре опять прилетел в Америку, то застал в ней всеобщую шахматную лихорадку, и, естественно, все шахматные аксессуары были в изобилии, причем на любой вкус.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});