Последняя крепость - Юрий Никитин

Неарх толкнул его в бок. Гургис оглянулся. По дороге, подпрыгивая на каменистой дороге, катит тележка, запряженная осликом. В поводу его вел крупный немолодой иудей, борода лопатой закрывает грудь, длинные волосы падают на спину, все пегое из-за частой седины, сам иудей покрыт дорожной пылью с головы до ног, весь серый, только глаза сверкают из-под нависших бровей, тоже покрытых пылью, зло и непримиримо.

Иудей медленно удалялся, Гургис внимательно смотрел ему вслед.

– Да, – сказал он, – это тот, что пять лет тому приходил забирать из гимназии своего младшего сына. Помню, талантливый юноша! Мог бы стать ученым, скульптором, математиком… А сейчас наверняка пасет тощих коз на склонах голых гор. А его отец каждую осень появляется здесь, привозит козий сыр на продажу. И все это время поносит нас на всех площадях. Сколько же энергии у этого узколобого фанатика!.. Ведь немолод, уже ходит, опираясь на палку, а какие речи закатывает!

Неарх ухмыльнулся:

– Пусть. Он проиграл.

– Так ли?

– Так, – ответил Неарх уверенно. – Вся еврейская жизнь изменилась с приходом греков. Разве по нас не видно? Мы ведь уже эллины. Если в других странах жители реагировали в первую очередь на греческую армию, на длинные копья фаланг и великолепные мечи греков, то мы все жадно набросились на греческую культуру и поглощаем ее так, что за ушами стоит треск.

Гургис кивнул:

– Да, эллинская культура превосходит все культуры мира. И потому все умные люди во всех странах перенимают ее и сами становятся эллинами. Однако неграмотные пастухи упорно цепляются за своих богов…

– За своего бога, – поправил Неарх. – У них один бог.

Гургис отмахнулся:

– По привычке вырвалось. Эти старосты горных деревенек да жрецы в тех краях как раз к пастухам и обращаются.

– Пусть, – произнес Неарх благодушно. – Иудейская молодежь уже восприняла философский скептицизм и отказывается принимать наивное толкование Библии в мидрашах. Они спрашивают напрямик: может Тора помочь нам решить наши вопросы или нет? И священники в бессилии разводят руками. Вот в этом и есть победа!

Гургис все еще смотрел в ту сторону, где в тени греческих портиков скрылся старый священнослужитель. Лицо его оставалось задумчивым.

– Знаешь, – сказал он наконец с некоторой нерешительностью, удивившей его самого больше, чем Неарха, – мне стало известно, что почти все эти священники, так яростно поносящие нас на площадях, дома очень тщательно штудируют идеи Платона, логику Аристотеля, теоремы Эвклида… Вообще изучают греческую философию и науку куда тщательнее, чем те, кто уже эллинизировался с легкостью.

Неарх воскликнул с удивленной радостью:

– Так это же великолепно!

– Почему?

– Этим подтачивается последний оплот иудейского сопротивления!

Гургис помолчал, а когда заговорил, в тихом голосе звучали сомнение и тревога:

– Они изучают так, словно ищут бреши… Нет, это я уже говорю глупости. Скорее, они пытаются понять и овладеть греческими орудиями утонченного анализа, чтобы снова приступить к своей Торе. Заново. Зачем? По всей логике, у них единственный шанс выжить – это суметь каким-то образом приспособить Моисеево учение к изменившейся жизни. К жизни в окружении намного более высокой, утонченной и такой привлекательной культуры.

Они замолчали, каждый думая об одном и том же. Три дня тому состоялся праздник в честь Деметры, богини плодородия, праздник вышел далеко за пределы эллинизированных кварталов, и жители истинной веры, как они себя называли, готовы были с голыми руками отыскать женщин, осквернивших иудейскую землю, и разорвать их на месте.

Хотя сам праздник иудеи более-менее стерпели, но в конце были отобраны девственницы, которые должны были участвовать в женских мистериях, на которые не допускают ни мужчин, ни даже остальных женщин. И хотя все происходило ночью, однако светила полная луна, и многие видели обнаженных девушек, легких и прекрасных, что мчались под звездным небом, похожих на сказочных существ, захлебываясь от невероятного ощущения свободы и единения с богами…

Если те из мужчин, которые заменили свою веру эллинским восприятием мира, смотрели с удовольствием и откровенно любовались, то ревнители старой веры всю ночь вопили и потрясали кулаками, разжигая себя и собравшихся все больше и больше. Утром к зданию городского совета явилась разъяренная толпа и потребовала выдать им распутниц на растерзание.

Начальник гарнизона тут же вывел отряд гоплитов, вооруженных длинными копьями, твердо и в зловещем молчании вытеснили толпу за границу города. После чего греческий военачальник пообещал, что имеет право поступить с ними, как с бунтовщиками. Однако власть эллинов намного мягче, чем иудейская, и он ограничивается лишь мягким советом так больше не делать. Каждый свободен делать то, что хочет, но не имеет права навязывать это другим.

Мататьягу чувствовал на спине взгляды двух греков, что когда-то были иудеями, старался держаться прямо, хотя тяжелая работа и годы старательно гнули ему хребет.

Горячая кровь волнами ходила по телу и, не находя выхода, больно била в череп, грозя разломать там плотину, хотя с виду он старался держаться спокойно и бесстрастно, все-таки он приехал продать сыр, что-то купить из одежды и вернуться в свой привычный мир.

Греки хвастаются своей историей, но евреи свой путь прокладывали неприметно и с большим опозданием. У них не было ни каменного, ни бронзового века. У них не было и века железного. Тысячу лет кочевали внутри и вовне больших цивилизаций, окружавших их. У них не было ни зданий, ни городов, ни армии. Не было даже оружия. Все их богатство составляли те идеи, которые сейчас так беспощадно вытесняет проклятая эллинизация, яркая и зовущая снаружи и гнилая внутри.

Но как это объяснить соотечественникам? Как уберечь от сладкой отравы?

Город медленно плавится в тягучем зное, перегретый воздух дрожит и колеблется, искажая очертания домов и деревьев, сейчас покрытых пылью, полумертвых. Небо стало серым и мутным, словно тухлая вода, а вымощенная камнем дорога покрылась таким слоем пыли, словно город заброшен много лет.

Он услышал стук копыт на улице, но это проползла усталая и потная лошадь, волоча двуколку, на которой скорчился человек, накрывшись, как саваном, куском белого полотна. Еще далеко впереди кто-то перебежал торопливо улицу, а так все попрятались в тени домов, под сенью деревьев, в прохладу портиков и колонн.

Лишь ближе к городскому рынку начали появляться люди. Он вздохнул с облегчением, на самой площади людно, стоит привычный гвалт, торговля идет при любой погоде, деловые люди не любят терять прибыль.