Белокурые бестии - Маруся Климова

— А помните ли вы Перовского, Мария Игнатьевна?

— Не помню я никакого Перовского, отстаньте от меня! — сказала она и захлопнула у него перед носом дверь…

Про Роальда Штама же ей за все это время, помимо самой первоначальной и удачно схваченной информации о том, что он был очень бледный и эрудированный, ей удалось выудить только то, что он страдал от астмы и от этого пристрастился к эфедрину, а также еще и то, что «маресьевцы» собирались в квартире неподалеку от Калинкина моста, где по ночам устраивали оргии. В конце концов, и это было неплохо. И Маруся сказала, что все, пожалуй, пока достаточно, она узнала все, что хотела, и того, что ей наговорил Самуил Иосифович про Роальда Штама, ей хватит уже на десять огромных статей, и так всю эту информацию ей будет очень трудно переработать, перенося ее с диктофона на бумагу, и что если дальше она будет слушать все эти бесконечные подробности из жизни Роальда Штама, то она просто не успеет к сроку, а его юбилей уже на носу… Самуил Иосифович сначала с ней не согласился и сказал, что напрасно она так спешит, он еще многого ей не рассказал, что могло бы ее заинтересовать, но, с другой стороны, нельзя объять необъятное — что есть, то есть, раз уж ей некогда, то тут ничего не поделаешь…

Вместе с тем, он очень бы хотел ознакомиться с тем, что конкретно из его слов войдет в статью Маруси о Штаме, для него это было очень важно, потому что он опасался, что мог случайно наболтать чего-нибудь лишнего. Маруся ответила ему, что ничего страшного, сейчас в газетах, вообще, пишут черт знает что и никому до этого нет никакого дела, потому что их уже давно никто не читает, а если и читают, то очень невнимательно, все привыкли, потому что люди слишком устали от огромного потока новой информации, обрушившегося на их головы. Но Самуил Иосифович настаивал на своем, пусть она и права, но на свои слова он все-таки должен посмотреть.

И когда, через пару дней, Маруся принесла ему все, что он сказал про Роальда Штама, а все это уместилось в несколько строчек печатного текста, где было написано только, что это был очень бледный, замкнутый, очень начитанный и эрудированный юноша, который страдал от астмы и поэтому пристрастился к эфедрину, он также был близок к группе художников-«маресьевцев», снимавших квратиру неподалеку от Калинкина моста, где они по ночам устраивали оргии. Однако и этих нескольких строчек хватило, чтобы Самуил Иосифович, ознакомившись с ними, вдруг вскочил и нервно забегал по комнате: «Вы что, Маруся, с ума сошли! Я никогда такого не говорил, уберите, уберите это немедленно!», — он имел в виду астму, эфедрин и оргии, малейшее упоминание об этом Самуил Иосифович потребовал от Маруси убрать и, не дай бог, даже в устной форме никогда об этом никому не говорить. Он был согласен, чтобы в ее статье остались только его слова о том, что это был очень бледный и эрудированный юноша, больше там ничего с отсылкой на Самуила Иосифовича быть не должно ни в коем случае. И Маруся вынуждена была клятвенно ему подтвердить, что она выполнит его настоятельную просьбу, оставив только то, что он от нее требует.

На прощание, немного успокоенный марусиными заверениями, что она будет строго следовать его воле, Самуил Иосифович сказал, многозначительно глядя на нее:

— Ах Марусенька, поверьте мне, все в этом мире не так просто, как вы думаете, все еще очень много раз может измениться, и так, как вы даже и представить себе не можете!

Маруся зашла в офис к Васе, он был в Москве, поэтому там никого не было, кроме Лили. Маруся не была здесь уже с того самого времени, когда они вернулись из Канн. Лиля сидела за компьютером очень мрачная и даже не сразу заговорила с Марусей, что на нее было не похоже. Оказывается, неделю назад перед самым васиным отъездом в Москву здесь произошла ужасная вещь, после которой Лиля даже не знала, оставаться ей тут работать или нет, настолько ей все вокруг опротивело, хотя она точно не знала, правда это, или Александр Петрович опять ей все наврал, чтобы ее достать и испортить ей настроение, но он уверял, что все произошло на его глазах, так как он тоже во всем этом участвовал и даже этим, кажется, гордился.

Речь шла о любимой лилиной белой болонке Тотошке, которую Александр Петрович всегда терпеть не мог. Болонка жила прямо в офисе и даже снялась в ролике, рекламировавшем васину передачу, в роли «Му-му». Александр Петрович утверждал, что уже давно, лет двадцать назад, одна цыганка нагадала Васе, что в год, когда время приблизится к нулю, а он сам будет находиться в зените своей славы и достигнет наивысшего благополучия, все его дела могут разом пойти под уклон, более того, с ним может случиться ужасное несчастье, если он не отдаст свой долг, то есть не исполнит того, благодаря чему обрел славу и богатство. Сначала Вася ничего не понял в этом предсказании и вообще вскоре забыл про него. Но после того, как в Америке замочили Версачче, он пару недель ходил сам не свой, ведь ему уже несколько раз на снегу являлась белая рубашка от Версачче, и это был не иначе, как знак, после этого он вдруг и вспомнил про это предсказание и снова стал ломать над ним голову, пока Графов с «Русского видео», по прозвищу Чипс, не подсказал ему, что все очень просто, тут и думать нечего, он должен утопить собачку, которая снята в рекламном клипе его передачи, и тем самым повторить то, что сделал Герасим с Му-му, ведь он же прославился именно благодаря этой Му-му, и сделать это нужно немедленно, во всяком случае, до конца двухтысячного года, так как этот год с тремя нулями, что и означает время, приблизившееся к нулю…

Васе почему-то все это показалось очень убедительным, он был прямо поражен, насколько все так точно совпало, после этого Вася буквально зациклился на этой идее, что ему нужно утопить эту несчастную болонку, а та как будто это чувствовала и всякий раз, когда Вася заходил в офис, с визгом убегала от него и пряталась под стол, но это его только еще больше подзадоривало, не мог же он пожертвовать собой из-за какой-то шавки. В конце концов, в прошлую субботу, когда у Лили и остальных был выходной, Вася и Александр Петрович заехали в офис на новеньком джипе, за рулем которого сидел Никифор Шнитко.

Они забрали собачку и отправились в яхт-клуб, где их уже ждал Чипс, который был яхтсменом и арендовал там яхту, на которой они и отплыли в путешествие по заливу, предварительно напившись до чертиков.

Шнитко остался ждать их в машине на берегу. Он служил управляющим Бутика Версачче, обычно он был одет в строгий черный костюм-тройку с галстуком и торчавшим из нагрудного кармана шелковым платочком, в квадратных очках, отчего был очень похож на директора магазина похоронных принадлежностей. Маруся с Русланом несколько раз заходили к нему в этот Бутик, и всякий раз он заставлял их подолгу стоять и ждать у входа, из Бутика как будто тоже пахло ладаном, и вообще весь магазин производил на Марусю впечатление настоящего похоронного бюро, мрачные неприветливые охранники и продавцы, а также фотография Версачче в траурной рамке, установленная на прилавке сразу напротив входной двери усиливали это ощущение. Руслан рассказывал Марусе, что в свое время Шнитко работал сантехником, а потом, якобы, устроился в Смольный, во всяком случае, он всем об этом говорил, но однажды, когда Руслан как-то зашел к нему туда, ему пришлось долго ходить по этажам, отыскивая кабинет, который Никифор указал в своей визитке, пока он наконец не натолкнулся на него у входа в огромный зал, где работало, по меньшей мере, сто машинисток, а Никифор скромно сидел у самой двери на стульчике в форменном пиджаке, какие носили все вахтеры Смольного…

Вася сначала хотел, чтобы именно Чипс бросил собачку за борт и даже предлагал ему за это сто баксов, но тот отказался, потому что считал, что это должен сделать сам Вася, тогда Вася поднял болонку и с размаху швырнул ее далеко за борт, таким театральным жестом, как Стенька Разин персидскую княжну, он был уже так пьян, что едва держался на ногах, а Александру Петровичу он ничего даже и не предлагал, а то бы он тоже не отказался это сделать, особенно за сто долларов, во всяком случае, именно так он и сказал об этом Лиле.

Графова Маруся тоже знала, видела его однажды на пресс-конференции в «Прибалтийской», где он представлял свое агентство «Crazy-Шанс», делился своими планами по возрождению петербургской культуры, которая, по его словам, находилась в глубокой жопе. С этого обобщения он, собственно, и начал свое выступление перед журналистами, а когда один из них попытался ему возразить, он сразу же пообещал поставить ему памятник из говна, когда тот наконец сдохнет в этой удушливой атмосфере, которая теперь воцарилась в Петербурге, если он, конечно, человек, а если он сам говно, то тогда ему должно быть здесь очень комфортно и уютно, и он может спокойно продолжать здесь жить.

Пресс-конференция проходила в июле, поэтому было очень жарко, и сам Графов был в одной футболке и джинсах, зато юноша, которого он привел с собой и тоже представил журналистам, был одет по полной форме — в фиолетовом пиджаке и галстуке, отчего у него со лба градом капал пот. Это, по словам Графова, был некий Саша Вепрев, восходящая звезда российской эстрады, «русский Хулио Иглессиас», он только что приехал из Кемерово, где солировал в группе «Святые зайцы». Он прислал кассету с записями своих песен Графову, и те ему так понравились, что он сразу же пригласил его в Петербург. Теперь он собирался сделать из него звезду первой величины, точно так же, как когда-то одна звезда советской эстрады «сделала» его, после того, как он, будучи выпускником кулинарного училища, залез к ней в окно, правда некоторое время ему пришлось еще побыть в «шестерках» у Барри Каримовича, хотя и «козырных», но теперь он решил окончательно стать «тузом», так как тусоваться в одной колоде с Лисом, Шпицем и Крутым ему остоебенило, потому что те делают не поп-музыку, а музыку в попе, а делать музыку в попе, да еще находиться в жопе, то есть жить в Петербурге, это было уже слишком… В конце концов, надо было что-то предпринимать, спасать культуру! Но для этого нужны бабки, и они теперь у него были, не будем говорить откуда, потому что и у стен есть уши, а если кто-нибудь ему скажет, что без бабок, будь у тебя даже голос, как у Каррераса, тебя кто-нибудь в этом мире услышит, то тому он тоже готов поставить памятник из говна, потому что звезды зажигают только тогда, когда это кому-нибудь нужно… А нужен был, к примеру, кому-нибудь Саша Зайцев, точнее, Вепрев, этот застенчивый юноша из города Кемерово, которого все теперь видели перед собой?! Лично он в этом сильно сомневался, он не дорос еще даже до того, чтобы ему тут предоставили слово, потому что пока это был всего лишь товар, хотя и качественный, в который он вложил свои деньги, а дивидендов пока что не получил. И пусть ему не возражают, он этого не любит, хотя и с большим уважением относится к представителям прессы, но Саша здесь говорить все равно не будет. Если кто-то хочет, может даже задать ему вопрос, но Саша все равно ему не ответит, так как он будет действовать так, как ему скажет он, Графов, а не тот, кого он сегодня впервые увидел в этом зале…