Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5
Грейн должен был задержаться в Нью-Йорке только на день-другой. Сразу же после этого он предполагал вернуться самолетом в Майами, чтобы выплатить свою долю за дом и участок. Однако он задержался в Нью-Йорке. Он получил по почте новые заказы от «Взаимного фонда», а также приглашение приехать к своим старым клиентам, жившим за городом, на севере штата Нью-Йорк. Эти дела, а также все произошедшее с ним за те годы, когда он был связан с инвестиционной фирмой, Грейн считал своего рода чудом, происходившим каждый раз заново. Он вошел в этот бизнес, когда преподавание в талмуд-торе уже довело его до меланхолии. Он тогда был так неопытен в финансовых делах, что не понимал толком разницы между акциями и прочими ценными бумагами. Это выглядело так, словно какая-то сила, следящая за каждым человеком, сила, для которой всякая мелочь имеет значение, решила, что пришло ее время действовать. Отыскался некий мистер Ливай, вместе с которым Грейн провел как-то лето на еврейской ферме. И этот мистер Ливай, который был миллионером до краха 1929 года, да и потом снова разбогател, несколько недель искал Грейна по всему Нью-Йорку, но никак не мог найти его адрес. Грейн тогда так бедствовал, что у него даже не было телефона. Мистер Ливай уже отчаялся его отыскать, но тут они неожиданно встретились на пароме, направлявшемся на Стейтен-Айленд. У Грейна не было там никаких дел: просто у него выдалась пара свободных часов, а он истосковался по свежему морскому воздуху и решил потратить пять центов, чтобы съездить на пароме туда и обратно. Как ни странно, когда он направлялся к парому, на него уже готовились прекратить посадку. У Грейна не было никакой причины торопиться — через несколько минут отходил следующий паром, но он почему-то побежал изо всех сил и оказался последним пассажиром, которого пропустили на борт первого парома. Только слепой не усмотрел бы в этом руку Провидения. Грейн уселся на первую попавшуюся скамью, и оказалось, что рядом с ним сидит мистер Ливай. Тот протянул ногу негритенку, чтобы мальчик почистил ему ботинок, а Грейну протянул руку и сказал:
— Вас-то я и ищу!
Когда мистер Ливай начал говорить о том, что хочет рекомендовать Грейна в качестве агента фирмы, где сам был компаньоном, Грейн ответил, что он для такой работы не годится, что никакого понятия не имеет о подобных вещах, что у него нет ни малейших способностей к тому, чтобы убеждать людей и заводить связи, и что вся эта идея кажется ему нелепой, даже дикой, прямо-таки абсурдной. Но мистер Ливай упорствовал. С тех пор с Грейном произошло множество других чудес. Ему позвонили по телефону и предложили дело на тысячи долларов. У него появились клиенты-христиане, стопроцентные американцы, жившие в маленьких городках и на фермах за пределами Нью-Йорка. О том, чтобы уговаривать, не было и речи. Ему приходилось еще и слегка охлаждать энтузиазм клиентов, объясняя им все опасности, связанные с биржей. Он повторял слова Дэвида Юма: «Тот факт, что солнце всходило до сих пор, не является гарантией того, что завтра оно тоже встанет». Нет никаких устойчивых законов, никаких гарантий. Грейн даже собрал целый ряд примеров того, как фирмы, казавшиеся незыблемо крепкими, обанкротились в одночасье. Гораздо сильнее желания сделать свое дело и продать акции у него всегда был страх, как бы не подвести людей, как бы не подтолкнуть их к ошибочным решениям, которые нанесут им ущерб. Однако именно эта гипертрофированная честность и нравилась людям. И он преуспевал. Курсы акций, которые он продавал, росли. Люди богатели при его посредстве. На него начинали смотреть как на друга семьи, спрашивать у него совета, приглашать на семейные торжества. Мужчины и женщины, с которыми у него в духовном плане не было ничего общего, упрекали его за то, что он держится отчужденно, и делали все возможное, чтобы вовлечь его в свою среду.
За те неполные шесть недель, которые Грейн пробыл во Флориде, он запустил свои дела. Однако поскольку курс акций вырос, несколько покупателей ждали его, не желая покупать акции через какого-то другого агента. Он вывел машину из гаража и поехал к своим клиентам. После шести недель солнечного света и пальм было приятно снова вдыхать морозный зимний воздух. Было приятно и остаться на какое-то время одному. Грейн вел машину и размышлял. Он пытался подвести итоги своей жизни. Лею он сделал несчастной. Эстер он бросил после того, как она любила его одиннадцать лет. Борис Маковер и Станислав Лурье проклинали его на чем свет стоит. Но счастлив ли он теперь? Он привык к своему нынешнему бизнесу, и ему совсем не хотелось заниматься недвижимостью. Природа на Юге великолепна, но Грейн уже начал уставать от тропической красоты. Он успел соскучиться по легкому морозцу, затянутому тучами небу, голым деревьям, скрытым туманом полям. Его предупреждали, что летом в Майами невыносимая жара. К тому же он боялся амбиций Анны. Он уже не хотел и не мог стать профессором. Фактически у него никогда не возникало желания делать академическую карьеру. Его интересовала не история философии, а вечные вопросы, имеющие на сегодняшний день мало отношения к тому, что называется философией. Мысль о том, чтобы сидеть на кафедре и читать лекции студентам, вызывала в нем ужас. Он вел машину и мурлыкал себе под нос мелодию, которую евреи пели в коженицкой[165] молельне во время третьей трапезы. Мелодии возникали внутри него, и он сам не знал, как. Грейн вспоминал слова, которые вроде бы давно забыл. «Бней гейхоло дихсифин лемехзей зив дизейр анфин…»[166] «Как хорошо было бы, — сказал он себе, — если бы на самом деле существовало все, во что верил святой Ари:[167] ангелы, серафимы, сферы, миры. Для тех евреев небо было полно мудрости, духа, милосердия, света. Еврейская душа играла там главную роль. Каждая выполненная заповедь наполняла все миры божественной радостью. Все было наполнено смыслом. А что такое вселенная Эйнштейна или Эддингтона?[168] Пустое пространство с клубками слепых атомов, которые носятся туда-сюда, мечутся как в лихорадке. Из них в каждом поколении может возникнуть
