Танжер - Фарид Нагим

И я заржал во все горло, таким глупым показалось все это: и серьезность Маруси, и наша общая нерешительность в начале, мои мысли, и то, что Глаша внизу как бы ждет своей очереди. Ее лицо исказилось.

– О-о, о-о-ох, это твой Кен, он меня щекочет! – всхлипывал я.

– А ну-ка, Кен, я кому сказала! – засмеялась она.

– Странно, Марусь, но он ведь понимает, чем мы занимаемся, раз делает со мной такое.

Я тихо отстранился, медленно и все еще твердо и как-то необычно крупно вытянулся из нее. На ее теле мои особенно черные волосы, красные пятна и будто бы какие-то вмятины. Спокойными жидкими кругами подрагивали груди.

– На, вытрись, Анвар, – она протянула мне свои трусики.

Потом я спустился вниз, радуясь, что могу не оставаться с ней наедине.

– Он ушел и не пришел, он обещал придти! – со слезами кричала Глаша.

– Кто?

– Во-ва!.. Я одна, пришла, а вы там трахаетесь…

– Ну ладно, ладно, Глаш, успокойся.

Я успокаивал ее, обиженная, она долго не чувствовала, что я ласкаю ее грудь, а потом оттолкнула руку. Потом спустилась Маруся. Она успокаивала ее обстоятельно, мягко и нежно, уже с осознанием того, что произошло между нами. Казалось, она вся размякла, отсырела. Я пошел в туалет, посмотрел в зеркало и увидел у себя на голове кок – смешно торчат волосы над лбом, как часто после этого.

– Ей сорок лет было, и она уже не верила в любовь, – говорила Маруся. – Но появился мужчина. И она даже забеременела, скрывала какое-то время, ее отговаривали, но она родила здорового мальчика. Живут счастливо.

Маруся посмотрела на меня мягко и застенчиво. Я прижал ее к себе и сразу почувствовал его тяжесть.

Мы выпили тонкую бутылку «Хванчкары». Потом они меня брили.

Вначале Маруся, сидя у меня на коленях. Потом Глаша. Когда Маруся была в туалете, я щупал под майкой груди отрешенной и ленивой Глаши. Потом она ушла искать Вову. Я целовал Марусю, а она смеялась.

– У тебя одна половина лица выбрита, а другая нет.

– Давай, добрей меня!

Мы разделись догола. Она замазала мне все лицо пеной.

– Ты что, и брови хочешь сбрить?

– Ты что, нет, конечно, так получилось.

Я измазал пеной ее груди, и они приятно выскальзывали из рук. Я поднял ее на свои колени. Она смотрела на меня, и странно было видеть ее отсутствующие, обращающиеся внутрь себя глаза. Я двигал ее на себе, она замирала, и забывала брить меня. Казалось, что я вижу, как он изнутри шевелит стенки ее живота.

Сжимал ее подсохшие липкие груди и думал о том, что будет, если сейчас войдет Сыч, думал о Суходолове, о Ялте.

– Яй-а… похудела, и… они… тоже уменьшились.

– Кто? Груди?

– Да… они, оказывается… тоже худеют.

– А-а…

Потом она приоткрыла рот, скосила глаза на мое ухо и часто задышала.

Она не могла видеть, как Кен, высунув язык, усиленно работает над моей ногой.

Почему именно меня, а не ее. Может потому, что она хозяйка, вожак?

Сдерживал смех из последних сил, отворачивался. Вдруг посмотрела так, будто впервые увидела, склонилась и скрипнула зубами над моим ухом.

– Дом помоги мне, помоги, отведи в сторону Сыча, отведи его…

– Иди, посмотри на свое лицо, – сказала она.

Я пошел в ванную. Все лицо было в крови и даже ухо.

Меня радовала и волновала ее ненасытность, казалась игрой, показной сексуальностью, как это всегда бывает в начале. Я опасался той агрессивной силы и неутомимости, которую она умела вызывать во мне, и я утомил, измочалил, безжалостно использовал ее. Удовлетворенный, я с насмешливой и высокомерной благодарностью оставил ее в покое, и тем более поразился, когда понял, что она просто ждала меня, это она дала мне время отдохнуть, чтобы начать все снова.

– О, Маруся! – вздыхал и смеялся я, скрывая свой испуг. И что-то эротически-блядское было в самом звучании этого имени.

Казалось невероятным, что женщина может выделывать такое. Это был танец пизды. Она танцевала с ним брейк-данс в тесных эластичных коридорах. Она почти растворяла его в себе, и своими твердыми крупицами я чувствовал дрожание кончиков ее грудей, движение трубок в ее горле, жар ее глазных яблок, чувствовал все вены ее горящей кровеносной системы. Мне хотелось разорвать ей рот.

Видя это бешенство и безумие, смешно было вспоминать, как я не мог поцеловать ее на чердаке, как она отстраняла-приближала.

Она снова взобралась на меня, когда мы проснулись среди ночи. Я не поверил и даже испугался тому, что он всегда подчиняется ей, будто у нее есть кнопка дистанционного управления для него. Я чувствовал только болезненную твердость его оболочки, внутри же он был вялый, как сырая вата, как кишка. Я вдруг резко проснулся под ней, проснулся от ее рук, стиснувших шею, как спортивный снаряд, от ее острых локотков на моей груди, и возненавидел ее, захотелось ее задушить, стукнуть головой об стену, но он послушно и невыносимо разбухал в ней. И когда это снова подобралось, подступило и произошло, мне показалось, что сперма красная, что я кончил в нее кровью.

Утром было такое чувство, что он проснулся вместе со мной или даже раньше. Смешно было убирать с себя ее руки и ногу, будто за ночь от меня отпочковался странный отросток. Она не отпустила меня и снова нажала эту странную кнопку на нем. Она улыбалась в полусне, а я двигался, зато брюшной пресс подкачаю.

– Зубную пасту забыл купить! – вдруг кончил и одновременно вспомнил я.

Она засмеялась.

– Смешно… всегда так…

– Не знаю, это у вас, мужчин, наверное, всегда так?

Я радовался, что уйду мыться и останусь в ванной один. Но она постучалась в дверь, я открыл.

Смущаясь и будто бы обижаясь, она показывала синяки и кровоподтеки на своем теле.

– Когда моешься после этого, – сказала она со значением под струей душа, – то саднит натертые коленки и локти…

И я вдруг вспомнил такие же Аселькины слова, даже ее интонацию услышал.

– О чем ты думаешь, Анвар?

– Так, ни о чем.

– Нет, ты о чем-то подумал.

– О тебе… Марусь, мне иногда кажется, что ты можешь завязать его на мне бантиком и сделать подарок самой себе.

– Что? – испуганно нахмурилась она.

– Ты так двигаешься сверху, что можешь завязать его бантиком! – я со смехом показывал на свой член.

– А-а, – поняла она и шутливо-обиженно добавила: – Приличный человек после этого предлагает девушке жениться.

– Знаешь, Марусь… Я когда-то из одного только чувства приличия женился. И что из этого вышло – и ей и себе жизнь испортил.

– Да-да, – с серьезным видом кивала она головой. – Смотри, Анвар, у тебя растяжки здесь, как после беременности бывает.

– Ладно… Давай лучше кофе с мадерой выпьем!

– Ты хочешь напиться, Анвар?

– Нет, просто для вкуса.

– У тебя какая-то тревога в глазах, блеск такой трогательный…

Было сыро, и когда мы шли за водой на источник, снова видели много дождевых червей.

– Червь кольчатый, – сказала она. – Гермафродит, откладывает яйца в коконы.

– Ничего себе! Точно?!

– Да, я же биолог по образованию.

– Это удивительно!

Оставили баллоны с водой и лежали в траве на откосе, смотрели на серые облака. Лицо уставало от рассеянного солнца и фальшивой улыбки. Она кинула палку, и Кен просто побежал, не прослеживая траекторию ее полета. Он бежал так, будто был в большой обуви.

– Поедем с тобой летом в Крым?

– К твоему знакомому писателю?

– И к нему тоже.

– А сколько ему лет?

– Почему он тебя так интересует, Марусь?

– Интересует? Нет, просто переклинило. Ищи, Кен, ищи.

Кен оборачивался на нее.

– Кена возьмем с собой, если он не будет ко мне приставать.

– Он будет приставать к твоему писателю.

Кен повернул на меня свою морду, еле видную в высокой траве. Он не мог найти палку.

– Да-да, поедем, – кивала она и щурилась на солнце. – Потерял, Кен?

Он прибежал без палки и скулил, словно это мы были виноваты. Она взяла другую палочку, взмахнула рукой, но не кинула ее, а Кен убежал, подбрасывая набок зад. Поискал и обернулся. Она кинула палку.

– Кажется, что слышно шум прибоя. А почему бы нам действительно втроем не поехать в Крым?

Она слушала меня и щурилась на солнце.

– Молодец, Кен.

Он принес палку и ждал, когда она снова ее кинет.

– Смотри, какие облака, – сказала она, кидая палку. – Низко так, кажется, черный дяденька выйдет из-за угла.

– Да, точно.

Кен принес палку. Она вздохнула и кинула её.

– Здесь облака кажутся низкими, потому что нет высотных домов.

– Да, точно.

Кен добросовестно принес палку и ждал. Она засмеялась.

Возвращались усталые. Я снова хотел сказать о Крыме и промолчал.

Она повернулась ко мне и так глянула, будто хотела, чтобы я сознался в чем-то, и промолчала.

– Марусь, у тебя тоже такой блеск глаз – сиротливый…

Легли спать все втроем и проспали до самой ночи.

– Давай гулять, как ряженые, – сказал я.

– Ура, давай, – сказала она, и что-то еще сказала и засмеялась.

Я вздрогнул, услышав звонкую мелодию ее голоса. Мы разделись догола, и я надел старый драный тулуп, а она – мою дубленку, которая была ей велика. Ярко горел свет.