Танжер - Фарид Нагим

– Хочешь, я покажу тебе, где живет Советский Союз?

И мы пошли с ней в старый «писательский» магазин. Купили курицу. На полке вино «Агдам» и «777».

– Давай купим «Агдам»! Это азербайджанский портвейн. Вот когда я слышу «Агдам», то сразу вспоминается Советский Союз, ночной парк, скамейка с вырезанными на ней словами, вкус этого вина и чего-то тайного, запретного.

Купили два «Агдама». Липкая бутылка.

– Хотя я в Советском Союзе не пил. Первый глоток вина сделал после перестройки. Ты чего смеешься?

– Нет ничего.

– Так, говори?

Она показала тонким пальцем внизу этикетки. Там было написано: «Произведено и разлито ООО „Галда“. Московская область, г. Долгопрудный».

– A-а, ясно.

– Тебе бы тоже пошло это имя.

– Какое?

– Агдам. Мужественное такое.

– Как Адам, да?

– Нет, Агдам, так лучше, мужественнее. А что означает твое имя?

– Анвар с арабского – лучистый свет.

Она кивнула и замолчала, значительно и романтично клоня голову набок.

Сидели на лужайке за домом. Пели птицы, совсем по-летнему гудел шмель, осыпались оболочки почек, новорожденным глянцем блестели листья, по-новому подчеркивая изгибы ветвей и разделяя лес на высокие ярусы. На ветру листья трепыхались младенчески безвольно и каждый по отдельности, некоторые задирались и тонко вспыхивали на солнце и тогда по всему лесу метались тени. Удивительно приятно было это вино, как будто «Агдам» – вино нашей встречи. Снова пошел звонить Гарнику. Теперь хотелось как-то нарушить эту нашу уединенность с ней, о которой я так мечтал. Я ждал приезда Гарника и Ксении, словно чего-то специального. Хотелось разрядить эту ситуацию между нами, мы стали ближе друг другу, и теперь хотелось независимости, как в метро. Казалось, что на фоне Гарника и Ксении я снова стану самим собой, отстранюсь от Маруси, и буду виден ей с другой стороны; с ними я смогу более равнодушно регулировать наши отношения с нею. Все будет как надо, вот только их дождемся. Я думал, что уже не застану их дома. Но трубку сняла Ксения.

– Вы чего?! Я думал, что вы уже едете! Я же вас жду!

– Анвар! Мы поссорились! – кричала Ксения в запале ссоры.

– Знаете кто вы?

– Кто?

– Вы – суки!

Она бросила трубку.

Я вернулся и выставил в окно магнитофон. Выпили еще. Потом залаял Кен… Глаша, она шла мимо штакетника, окликнул ее и позвал к нам.

– Это Глаша.

Она смотрела на Марусю с детским любопытством. Кен злобно лаял на нее. Я общался с ней насмешливо, с неким вызовом. Приятно было общаться с нею, чувствуя рядом присутствие Маруси. И ее настороженное поведение сменилось на хозяйственное и покровительное к Глаше, я заметил, что Марусе стало легче. Я очень приятно опьянел, появилась прослойка между мной и миром, и приятно было играть все пьяные манеры всех пьяных людей, радостно чувствовать, как забавно и сладко это получается.

– Девчонки, зимы не будет в нашей жизни! – пьяно махнул рукой и прицыкнул. – Пошлите танцевать.

Вдруг закрутилась посуда, бутылки, завертелся Кен, мазнула сладкая ветка по губам.

– Ох ты… ничего… чуть не упал… иди вперед… ха-ха…

Солнечная, испещренная, зияющая кухня. Я на полную громкость включил магнитофон. Двери распахнуты настежь, янтарный дым колыхался в окне. Косые солнечные полосы на газовой плите, блеск полировки, наши отражения на ней. И все такое мягкое, ускользающее, возбужденное, жаждущее. Я напился из чайника и придумал это: набрал в рот воды и, с хохотом расплескивая губы, обрызгал их.

Они закричали от неожиданной радости, искренне, как только выпившие девушки могут.

– Ну-у, Анвар, кердык-бабай тебе пришел! – смешно остервенела Маруся.

– Все-все! Простите отморозка, больше так не буду, – смеялся я.

Они замерли в притворно-агрессивной обиде. С ухмылкой вызова, я схватил чайник и по очереди выпрыскивал воду из носика на каждую из них, при этом слегка ударив Марусю по макушке. Быстро потер ее, как нежному, уязвимому другу.

Если сейчас зайдет Сыч, то все будет кончено для меня и для…

Они кричали, сбоку ударила вода в глаза, нос, рот.

– Ах, так! Ах, вот так! – вскрикивала Маруся. – Мочи кренделя!

Наши чайные кружки в их руках. Я схватил чайник, но он был пустой, и я откинул его в сторону, за холодильник. Сияет залитый пол. Глаша поскользнулась и коротконого упала, подпрыгнула на попе. Маруся по-хозяйски, дружески подала ей руку и тоже упала. Я протянул им руки, схватили, потянули на себя, упал, стараясь падать в сторону. Рычал, скулил Кен, отпрыгивая от нас. Клонил головку и лаял.

– Стоп! Стоп, ребята! Нам надо выпить!

Я разлил вина. Вода с кончиков моих волос капала в стаканы.

Сейчас зайдет Сыч, и все…

– Смотрите, как пьют югославы!

– А ты что, югослав?

– Херослав… Ты тормоз, что ли, Глаша?

– Она не тормоз, а медленный газ!

– Да!

Я взял зубами полный стакан вина, отклонил, натянул кадык…

Стекло хрустнуло, и вся моя грудь была в вине.

– Слушайте, этого не должно быть, это же французское стекло, оно не бьется! – мельком увидел, как на черной иконке Серафимыча сияют только золотые нимбы святых, и махнул рукой в душе.

Глаша подкинула стакан, он упал и тоже разбился.

– Невероятно! – сказал я. – Смотрите.

Я взял кусок стекла зубами, надавил и раскусил его. Глаша сморщилась.

– Видели?!

Я включил кран, набрал пригоршню воды и ливанул на Марусю, волосы мокро облепили ее лоб. Ее груди метались под моей майкой, прислонилась к стене спиной. Я изо всех сил прижался к ней, целовал ее мокрое лицо, ее губы, будто пил.

– О, у тебя губы в крови! – сказал я и отер их ладонью.

– Это у тебя губы в крови! – засмеялась она.

– А, да, это когда я стекло кусал, – и почувствовал вкус крови.

Маруся выскользнула. A-а, в туалет. Я набросился на Глашу, прижал ее к стене.

– Отстань, у тебя губы в крови, у тебя губы в крови!

– Обещаю – зимы не будет в нашей жизни! А давайте переоденемся, как на карнавал и сходим еще за вином! – пьяно, развязно и смешливо говорил я. – Пошлите, там наверху моя одежда.

Они переодевались в мою мужскую одежду.

– Я не подглядываю, – сказал я и обернулся. – О-о, боже, что я вижу! Извините, извините, я не смотрю, – смеялся я, отворачивался и снова смотрел, как они переодеваются, как мелькают их руки и вздрагивают сырые груди.

Все люди виделись, как за теплым мутным стеклом. Странно было, что они возвращались с работы. В магазине Маруся взяла себе большую банку пива. Она не могла открыть банку. Я взял банку, рванул, открыл и впихнул в ее ручки. Я уже чувствовал его тяжесть внизу и связь с тем, что было у нее там, под моими большими брюками. Она пила. Меня удивило, что столько жидкости умещается в ней. Я вдруг увидел, что руки ее дрожат. Глаша встретила знакомых девчонок, смешно было, что они младше ее лет на десять. Я увидел, что у Маруси вздрагивает челюсть, и она как-то сгибается. Глаша ушла с этими девчонками.

– Приходи, Глаш, – сказала Маруся.

– Не приходи, они не художественные, бездну них нет.

Она уже не могла скрыть свою крупную дрожь. У порога целовались.

Раздевались и поднимались по лестнице. Я вышагивал из брюк. Такая легкая, я просто поднимал ее, держал одной рукой, а другой сдергивал тонкие веревочки и ажурные лоскутки. Опустил ее на кровать, и так удивило ее тело, что я даже замер. У нее была особенно чистая, такая белая и такая тонкая кожа, что казалась прозрачной, а под нею что-то белейшее с синевой. Казалось, что на ее бедрах какие-то тени, казалось, что кожа ягодиц просто жидкая. Розовое, кисельное вздрагивание сосков. И легкий рыжий пух волос на лобке и особенно выпуклые и темные ее губы между белых с веточками вен ее ног. Рядом с ее изогнутой, стеклянно-прозрачной полоской, мое тело казалось особенно крупным, мощно тяжелым и волосатым. Кен метался по комнате, убегал вниз, лаял и снова взбегал по лестнице. Страшно ложиться на нее всею тяжестью, и так жестко выпирал ее лобок, и так мягко и тесно было у нее там. Снова лай Кена внизу, потом ветвистый и быстрый скреб когтей по лестнице.

Я не выдержал и засмеялся, затрясся на ней.

– Что? Ты чего? Ты смеешься? – испугалась она.

– Тихо, тихо… Знаешь, что сейчас делает твой Кен?

– А? Что? Где он? – трезво испугалась она.

– Он трахает мою ногу.

Она тоже затряслась всем телом, и я чувствовал, как все сжимается там, внутри у нее.

Потом звонок. Я дернулся от нее. Она вскрикнула и с обезьяньей ловкостью схватила меня.

– Кто-то пришел.

– Подожди, не уходи, – удержала она меня.

– Кто там?

– Это я.

– Глаш, подожди там… на кухне! – кричал я, сдерживая дыхание, чувствуя, как от каждого крика он напрягается внутри ее трубки.

Я бросался на нее, бился и колотился, не боясь сделать ей больно, уже почти не чувствуя ее. Я оглох, и все нарастал этот сухой зуд, распухал, а она все туже сжимала и остро расчесывала его, он влажно вспыхнул, лопнул и покатился в нее, подбрасывая своими взрывами мое тело.