Полное собрание сочинений. Том 6. Казаки - Лев Толстой

Очень скоро Митя началъ думать (еще до поступленія въ университетъ), что тетка его очень глупа, не смотря на то, что всегда говоритъ такъ кругло, и не смотря на то, что самъ князь Михаилъ къ ней ѣздитъ и цѣлуетъ ея мягкую бѣлую руку. Долго онъ колебался, все предполагая умышленную внѣшность глупости, скрывающую глубокія вещи. Но когда ему минуло 16 лѣтъ и онъ принялъ отъ нея имѣнье и совѣты, онъ окончательно убѣдился въ этомъ, — и открытіе это доставило ему величайшее наслажденіе. Это былъ первый шагъ во вновь открытую землю, товарищи по университету дѣлали такого же рода открытія и сообщали ихъ, и Оленинъ съ жаромъ молодости предался этимъ открытіямъ, все расширяя и расширяя ихъ поприще. Понемногу стали открываться необыкновенныя вещи. Открылось, что все наше гражданское устройство есть вздоръ, что религія есть сумашествіе, что наука, какъ ее преподаютъ въ университетѣ, есть дичь, что сильные міра сего большей частью идіоты или мерзавцы, не смотря на то, что они владыки.[66] Что свѣтъ есть собраніе негодяевъ и распутныхъ женщинъ и что всѣ люди дурны и глупы. И еще, еще, и все ужаснѣе открывались вещи. Но всѣ эти открытія не только не грустно дѣйствовали на молодую душу, но доставляли ей такое наслажденіе, которое могло бы доставить только открытіе совсѣмъ противное, что всѣ люди умны и прекрасны.

Это было потому, что всѣ тѣ же люди, только стоило имъ захотѣть и послушаться Оленина, они могли бы вдругъ сдѣлаться такъ умны и прекрасны. Эта молодая душа чувствовала, что она сама прекрасна, и совершенно удовлетворялась и утѣшалась этимъ. Вслѣдствіе этаго молодой Оленинъ не только не казался мизантропомъ, напротивъ, поглядѣвъ на него, когда онъ спорилъ съ товарищами или боролся съ ними и пробовалъ свою силу, или когда Оленинъ подходилъ къ женщинѣ и робѣя стоялъ у двери на балѣ, поглядѣвъ на его румяныя щеки, здоровыя плечи, быстрыя движенья, въ особенности на его блестящіе, умные глаза и добрую, добрую, нѣсколько робкую улыбку, всякой бы сказалъ, что вотъ счастливый молодой человѣкъ, вѣрящій во все хорошее и прекрасное. — А онъ былъ отчаянный скептикъ, разрушившій весь существовавшiй міръ и очень довольный тѣмъ, что разрушилъ.

Въ первой молодости то хорошо, что человѣкъ живетъ разными сторонами своего существа, независимо одна отъ другой. — Умъ давно уже объяснилъ ему, что г[ен.] губернаторъ есть идіотъ, а онъ все таки изо всѣхъ силъ желаетъ, чтобы его рука была пожата рукою г[ен.]-губернатора. Умъ доказалъ, что свѣтъ есть уродство, а онъ съ трепетомъ, волненіемъ входитъ на балъ и ждетъ, ждетъ чего-то волшебно счастливаго отъ этаго ужаснаго свѣта. Профессора наши только говорятъ вздоръ, а вздоръ этотъ онъ жадно всасываетъ въ себя и на немъ строитъ дальнейшія скептическія разсужденія. Игра, любовь, все это — сумасшествіе, а онъ отдается этому сумасшестію. Такъ для Оленина всѣ эти осужденныя имъ приманки жизни имѣли власть, отъ которой онъ и не думалъ отдѣлываться, и только чѣмъ больше отдавался одной изъ нихъ, тѣмъ больше осуждалъ ее.

Любовь къ женщинѣ больше всего возмущала его. Что за вздоръ! Любовь вообще, любовь къ человѣку, это понятно. Чувственность — тоже понятно; но что за выдумка какой-то вѣчной высочайшей любви, думалъ онъ и не смотря на то, всѣми силами души желалъ этой вѣчной, высочайшей любви. Онъ влюблялся не разъ. Ложился спать взволнованно счастливой и говорилъ: вотъ она! Но утромъ, просыпаясь, спрашивалъ: гдѣ же она? Что же не обхватываетъ меня, не вяжетъ по рукамъ и ногамъ, не влечетъ куда-то туда? И нѣтъ! увы, ничего! онъ чувствовалъ себя свободнымъ и негодовалъ на какую то выдумку любви. Университетское время прошло въ этихъ открытіяхъ и въ безсознательныхъ попыткахъ найти жизнь, гдѣ все было легко и хорошо.

Но настало время жить и дѣйствовать среди этихъ безобразныхъ людей и учрежденій! И Оленинъ сталъ жить и пошелъ вдругъ по всѣмъ путямъ, открывшимся предъ нимъ: наука, слава, любовь, свѣтъ, кутежи, игра. Все это было вздоръ, но тянуло ко всему.

3.

Пять лѣтъ прожилъ такъ молодой человѣкъ полнымъ хозяиномъ своего довольно большого состоянія, числясь на службѣ, то въ Москвѣ, то въ Петербургѣ, то въ деревнѣ, ничего не любя горячо, ничего не дѣлая и все собираясь что то сдѣлать.

Пускай разсудители-мудрецы осуждаютъ прошедшее молодое поколѣніе за праздность; я люблю эту праздность людей, оглядывающихся вокругъ себя и не сразу рѣшающихся положить куда-нибудь всю ту силу, которую они вынесли изъ юности. Плохой юноша, выйдя на свѣтъ, не задумывался, куда положить всю эту силу, только разъ бывающую въ человѣкѣ. Не силу ума, сердца, образованія, а тотъ не повторяющійся порывъ, ту на одинъ разъ данную человѣку власть молодости сдѣлать изъ себя все, что онъ хочетъ, и, какъ ему кажется, сдѣлать изъ всего міра все, что онъ хочетъ. — Правда, бываютъ люди, почти совершенно лишенные этаго порыва; но Оленинъ въ высочайшей степени сознавалъ въ себѣ присутствіе этаго всемогущаго бога молодости, эту способность всему переродиться въ одно желаніе, одну мысль, способность захотѣть и сдѣлать, способность, не зная, что, зачѣмъ, куда, броситься головой внизъ съ Ивана Великаго, для науки ли, для любви ли, для искусства ли. И можно, и должно задуматься, нося въ себѣ эту силу, всегда и всегда будутъ задумываться. А еще болѣе въ то время, въ которое развивался Оленинъ. Онъ имѣлъ въ себѣ это сознаніе, оглядывался, искалъ, но жилъ вмѣстѣ съ тѣмъ и жилъ пошло. Въ городахъ онъ ѣздилъ въ свѣтъ, и не признаваясь въ томъ, утѣшался успѣхомъ, который имѣлъ въ немъ, благодаря своему состоянію и еще болѣе столь рѣдкому, оригинальному, энергическому уму и красивой наружности. Потомъ, вслѣдствіе щелчка самолюбію или усталости, бросился въ разгульную жизнь, страстно игралъ въ карты, пилъ и ѣздилъ къ цыганамъ. Потомъ, промотавшись, уѣзжалъ въ деревню, много читалъ, пробовалъ хозяйничать и опять бросалъ и опять, надѣясь, что онъ ошибся, возвращался къ прежней жизни.

Ни дѣятельность, ни любовь, которыхъ онъ желалъ, не забирали его, и онъ все ждалъ, все надѣялся и все чувствовалъ, что еще много и много онъ можетъ сдѣлать. Послѣднюю зиму въ Москвѣ онъ игралъ больше, чѣмъ прежде, и проигралъ гораздо больше, чѣмъ могъ заплатить, не продавая имѣнья. Дядя его взялся исправить его дѣла и взялъ въ руки его имѣнье; Оленинъ же поѣхалъ на лѣто въ Тамбовъ къ женатому товарищу и пріятелю. Ужъ онъ переставалъ ясно видѣть блаженное будущее, пошлость жизни начинала со всѣхъ сторонъ обхватывать его, ему становилось жалко потеряннаго времени и скорѣе, скорѣе хотѣлось начать жить всѣми силами. Мысль семейнаго счастья, съ дѣтства бывшая его любимой мыслью, съ новой силой явилась ему. — «Вотъ оно, что мнѣ нужно! И она, она-то и есть та, которую я буду любить», подумалъ онъ, увидавъ сосѣдку барышню у своего пріятеля: «кроткое, тихое, любящее и красивое созданіе, мать дѣтей, деревенская тишина и ровная, плодотворная дѣятельность — вотъ что мнѣ нужно». — Къ несчастью кроткое созданіе полюбило всей душой молодого человѣка и дало почувствовать въ первый разъ всю прелесть и блаженство любви, ему тоже захотѣлось любить; но любви не было. Онъ сталъ насиловать себя, но обманулъ дѣвушку. Онъ мучался, ломалъ себя; но ничего не было, кромѣ страданій. Никакая попытка не обошлась ему такъ дорого, какъ попытка семейнаго счастья.

Увидавъ всю преступность того, что онъ сдѣлалъ, онъ испугался и ожесточился. Онъ грубо развязалъ узелъ, который его привязывалъ къ ней, и уѣхалъ съ раскаяньемъ и злобой на самаго себя, на нее и на всѣхъ людей. Тутъ же въ губернскомъ городѣ онъ сталъ играть и въ какомъ-то безпамятствѣ проигралъ больше того, что могъ заплатить, и больше того, что могъ взять у дяди. Тутъ онъ въ первый разъ испыталъ отчаяніе и ему уже казалось, что все кончено и жизнь испорчена на всегда. Но жизнь не портится, пока есть молодыя силы жизни. Дѣло поправилось очень скоро; старикъ дядя заплатилъ долгъ такъ скоро, какъ не ожидалъ даже выигравшій шулеръ. Оленинъ поѣхалъ зарыться въ деревню къ дядѣ. — Дядя одинъ разъ вечеромъ предложилъ племяннику старое извѣстное средство для поправки и денежныхъ дѣлъ, и характера, и карьеры — службу на Кавказѣ, тѣмъ болѣе, что товарищъ и другъ его тамъ начальникомъ.

«Справить тебя мы соберемъ денегъ, долги безъ тебя лучше заплатятся», сказалъ дядя. Много должно было спасть спѣси съ молодаго Олѣнина, чтобы послушаться такого совѣта, на себѣ испытать мѣру, употребимую для безполезныхъ и неисправныхъ мальчишекъ-шалапаевъ. Онъ, другъ извѣстнаго H., онъ, за которымъ бѣгали въ Т. Д. и Б., онъ, который не находилъ ни одной дорожки въ Россіи, достойной своей дѣятельности, пойдетъ солдатствовать на Кавказѣ! Но, подумавъ недолго, онъ согласился съ дядей, хотя въ утѣшеніе себѣ говоря, что дядя вовсе не понимаетъ, почему онъ ѣдетъ, — не за тѣмъ, чтобъ карьеру сдѣлать, не за тѣмъ чтобы поправить дѣла. При томъ ѣдетъ только съ тѣмъ условіемъ, чтобы дядя отнюдь не писалъ своему другу начальнику. — Онъ поступилъ юнкеромъ въ первую батарею, какая попалась изъ наиболѣе дѣйствующихъ. Трудно передать, какъ самъ себѣ объяснялъ Оленинъ причину своей поѣздки на Кавказъ. Война, по его понятіямъ, вообще была самая послѣдняя дѣятельность, которую могъ избрать благородный человѣкъ, особенно война на Кавказѣ съ несчастнымъ рыцарскимъ племенемъ горцевъ, отстаивающихъ свою независимость.