Тайна совещательной комнаты - Леонид Никитинский

— А сколько еще осталось слушать? — спросил Океанолог.

— Да вам-то что теперь? — ответил ему судья. — Вы вот в Токио и в море. А нам сколько еще слушать, неизвестно. Это от прокурора зависит, как будет представлять. Ну и защита тоже ведь время занимает, уж знаете ли уж. С точки зрения защиты, пожалуй, вашу коллегию было бы сейчас более правильным и распустить. А то все равно новую набирать и заново слушать, лучше бы уж скорее, сколько же он может в предварительном заключении там сидеть? Но это между нами, — для чего-то прибавил он.

— Совсем-совсем новую коллегию? — уточнил Океанолог, — Жалко, мы-то ведь уже почти все дело прошли. Ну, не мы, теперь они то есть.

— Закон такой, — сказал судья. — А что вы спрашиваете, вы же человек ученый, наверняка у кого-нибудь поинтересовались, прежде чем самому в рейс уходить…

— Да что вы меня теперь попрекаете этим рейсом! — сказал Океанолог. — Я бы сразу и отказался, если бы вы сначала не сказали, что это на месяц, а уже полтора прошло. Теперь у вас язву нельзя отменить, а у меня рейс. Меня там пятьдесят человек на Камчатке ждут, у всех семьи, дети. Я же не виноват.

— А я виноват? — сказал судья, — Игорь Петрович, у вас же сигареты есть? Дайте.

— Не надо бы вам, Виктор Викторович, вы же бросили.

— Ладно, будете вы все тут меня учить. Давайте, давайте!.. — Он прикурил от зажигалки Зябликова и продолжил, досадливо отгоняя рукой дым: — Вы, значит, люди, а я нет? Ко мне вот тоже, если хотите знать, дочка приехала из Саратова, все хочет в Москву внуков привезти. А то у кого-то роль в кино, у кого-то дети на Камчатке… А я не человек, я где-то на облаке, что ли?

— Да вы не волнуйтесь, — сказал Океанолог, улыбнувшись своей светлой, но немного отстраненной улыбкой, — Вам нельзя, у вас же язва. Я попрощаться только зашел, потому что мне очень интересно было у вас работать, и я вас уважаю.

— Я вас тоже, — сердито сказал судья, — Нет, правда. У меня еще таких присяжных никогда не было в Саратове. Ну, там много чего не было. Мне жаль, вот и все.

— Ну, тогда до свидания, — сказал Океанолог, поднимаясь, и судья тоже встал со скамейки, чтобы протянуть ему руку. Потом он подал ее Зябликову.

— Так нам в понедельник приходить, что ли? — спросил Старшина, совсем сбитый с толку этим разговором, — Мы же договорились, что придем.

— Ну, приходите, — сказал судья, — Будем слушать, сколько получится, а там уж как Бог даст.

Он опять сердито взялся за газету, как будто отгораживаясь от них, но чтения у него не получалось, буквы в слова, а слова в предложения почему-то складываться не хотели, а вспоминалась байка гастроэнтеролога о том, что психологи якобы думают про природу глотательных спазмов. Должен был сказать и не сказал. А как скажешь? Этим одно, тем другое. Сколько людей, столько правд. Скажи попробуй.

Четверг, 27 июля, 12.00

— Что-то он мне сегодня не понравился, — задумчиво сказал Зябликов, удаляясь по дорожке вместе с Океанологом. — Неделю назад был совсем другой.

— Полежал — подумал, — сказал Драгунский. — Дочка опять же приехала к нему из Саратова. Он же ясно нам все сказал.

— Покурим? — предложил Зябликов, поравнявшись со скамейкой, и вытащил из кармана пачку.

— Да я не курю вообще-то, — сказал Океанолог, но сообразил, что Старшине просто трудно в один прием одолеть такое расстояние со своей ногой, поэтому сел и тоже потянул сигарету у него из пачки. — Хотя иной раз и курю за компанию в рейсе, а он, считайте, уже начался.

— Спасибо, Вячеслав Евгеньевич, — сказал Зябликов, тоже догадавшийся, что Океанолог догадался про ногу.

— Да чего там «Вячеслав Евгеньевич», хватит уж. Можно просто Слава.

— Нет, мне по-старому привычнее, — сказал Зябликов. — Я вообще, не в обиду вам будь сказано, возраст привык уважать. И ученость тоже. Вы же ученый человек, и я многому от вас научился, спасибо.

— Да ладно уж, — смутился Океанолог, — Какой уж я там ученый. Вот вы умный, Игорь Петрович, на вас бы я поставил. Вы учитесь все время, мне нравятся такие люди. Ведь у всех людей есть чему поучиться, у самых разных. Помните, что сказал Петрищев? Каждая икона — подлинник. А человек тем более, тут никаких копий не бывает.

— Ну, — сказал Зябликов и попыхтел сигаретой, — люди разные встречаются. Тут проблема в чем? Брат у меня сидит родной. У меня, собственно, кроме этого брата, никого и нет. Мать у нас рано умерла, ну, случилось такое, мы с ним в детдоме, я в суворовское на год раньше ушел, а они с пацанами украли телевизор.

— Да, я помню, вы говорили про телевизор, — сказал Океанолог, который внимательно слушал и курил по-настоящему: видимо, когда-то курил и бросил.

— Так дело в том, что я этот телевизор помню, он у директора в приемной стоял, вообще никакой, я и не припомню, чтобы он что-нибудь показывал. В ленинской комнате стоял хороший, так они его не взяли, а взяли этот, хотели на конфеты его продать, их повязали, ну и сбагрили Ваньку в малолетку как зачинщика. Он с этой малолетки как пошел, так все и сидит с тех пор. Выйдет и опять — то кража, то драка. Сейчас отбывает в Тверской области.

— Хотите, я его, как выйдет в следующий раз, в рейс пристрою? — сказал Океанолог, — Я знаю к кому.

— Это ладно, спасибо, — сказал Зябликов. — Но сейчас они его в штрафной изолятор спустили. Ни за что, не так поздоровался, что ли. Какой-то мужик от него звонил, говорит, выручай брата, прессуют его. Говорит, что-то неспроста это.

— Плохо, — сказал Океанолог, последний раз затянулся и отбросил с досадой в кусты докуренный до фильтра бычок, — Не дадут они вам вынести этот вердикт. То есть нам, я себя от вас все равно уже не отделяю.

— Ну, мы еще поборемся. Но копают. Не нравится мне это. И еще были сигналы. Под всех, наверное, будут копать, раз уж за меня взялись.

— Пожалуй, и к лучшему, что я уезжаю, что так получилось, — сказал Океанолог. — Тогда я им не нужен. А стали бы под меня копать, могли бы выкопать целый флот.

Старшина с удивлением посмотрел на него и вытащил еще две сигареты из пачки.

— Браконьерничать я уезжаю, Майор, — пояснил Драгунский. — Выше ватерлинии этот рейс официальный, а ниже — уголовный, вот дело в чем. И опять же сейчас все так делают, жить-то надо, а там, на Камчатке, вообще ни работы, ни денег, ни хрена. И мне тоже деньги нужны, у меня тоже внуки, не у одного же судьи у нашего. Вот и кто во что горазд. Краба поймаем, одного в трюм, а трех японцам в открытом море перегрузим. Я за это и лечу в Токио подписываться. Деньги не такие уж и великие, куда все уходит — не мое дело, но ответственность на мне, я же, как вы говорите, человек ученый. Они меня для этого и берут, типа заложника, на всякий случай. Все так делают, конечно, но если уж кто попался, то извините. Это меня надо судить, я же понимаю, что мы там с морем делаем.

— Да… — сказал Зябликов, — Ну ладно, вы не расстраивайтесь, я же вообще убийца. Пока мне эту ногу не оторвало, я сколько народу там перестрелял, и сосчитать нельзя, я прямо от живота стрелял, не целился, я же не снайпер.

— Ну почему убийца, вы просто солдат.

— Солдат… — сказал Старшина. — Вот жизнь! Люди-то нормальные, а жизнь какая?

Они, помолчав, встали, чтобы идти дальше, Океанолог подумал, не подать ли Майору руку, чтобы легче было идти, но побоялся обидеть: гордый.

Часть пятая

«ЗА» И «ПРОТИВ»

Пятница, 28 июля, 11.00

В пятницу помощник срочно вызвал Розу Кудинову на фирму, сказав, что ее хочет видеть налоговый инспектор, ждать он не будет и никаких возражений не слушает. В офисе сидел какой-то тусклый человек, который даже не представился, а сказал с порога:

— Тут мы посчитали, Роза Равильевна, получается, что только за прошлый год у вас налогов недоплачено на девятьсот тысяч рублей. Сумма, конечно, не ахти какая, но сейчас к этому внимательно, сейчас, если хотите, кампания такая.

— Но ведь не было никаких претензий.

— Вы что, прикидываетесь? Я же вам говорю: кампания такая.

— Да я сама столько не получаю в год, — сказала Роза, которая сейчас разговаривала совершенно по-русски и ударения ставила нормально. — Что же мне, фирму продать?

— Дорого ее сейчас никто не купит, Роза Равильевна. Это ведь только за прошлый год, а есть еще позапрошлый и так далее. Вам и на хорошего адвоката не хватит.

— А что же делать? Ну, сколько?

— «Сколько»! — усмехнулся инспектор или, может быть, и не инспектор вовсе, — Узнаете, сколько. Сейчас мы с вами как раз и поедем к адвокату. Хороший адвокат.

— Мне надо позвонить. — Она достала мобильник, — Я присяжная, у меня сейчас статус федерального судьи, вы не имеете права меня арестовать.

— Это мы знаем. Не надо никуда звонить пока. Поедем на моей машине. С вами хотят просто поговорить. Иначе здесь уже был бы обыск и ОМОН, вы понимаете?

Деться было некуда, Роза села к нему в машину. По пути он не произнес ни слова. Поехали они в центр, машина остановилась возле особняка без вывески. Провожатый провел Розу мимо охраны, что-то буркнул и втолкнул в дверь, а сам исчез. В кожаном кресле в прекрасно отреставрированном каминном зале, площадь которого казалась меньше, чем высота потолка, сидела дама, похожая на лисичку, как ее рисуют в сказках про колобка. Она указала Розе на второе кресло, перед которым на столе лежало несколько листиков бумаги, и сказала: