Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - Борис Минаев

Просто любит, и все. Это была его женщина и ничья больше.

Вечером следующего дня он решил, что будет читать газеты Варваре Петровне по вечерам, и она все поймет.

Так и получилось.

Буся Гольдшейн – самый молодой из советских скрипачей, участников конкурса. Несмотря на свою молодость, он – скрипач большой силы. Его игра полна благородства и простоты.

Около месяца продолжалось ее выдуманное счастье. Через месяц командировка окончилась, и Алексеев уехал в Москву. А спустя еще две недели Марию Павлову в бессознательном состоянии доставили в Витебскую больницу, где она через несколько дней скончалась от заражения крови, вызванного неудачно и неумело проведенным абортом. Летчик П. Головин, совершающий большой перелет на Землю Рудольфа, по-прежнему ожидает в Нарьян-Маре летной погоды. Вчера в районе Амдермы дул шестибальный ветер.

Она слушала газеты, сначала молча, наливаясь то гневом, то слезами, потом хохотала над ним, потом стала понимать и просто слушать, благодарно глядя на него, потом их отношения стали все более ровными, и расстались они с благодарностью друг к другу.

Через год он попрощался с Моней, приехал в Москву и устроился на «Трехгорную мануфактуру», в отдел снабжения.

В первом отделе вопросов к нему не было.

Глава восьмая. Евотдел и наркомнац (1925)

В том году, когда умерла Вера и доктор Весленский, не желая с ней расставаться, забальзамировал ее тело… Так вот, в том году случилась с ним (где-то уже в декабре месяце) одна примечательная история, о которой он, правда, потом благополучно забыл и вспомнил ее уже только много лет спустя.

Алексей Федорович посетил Евотдел.

В ту пору появилась у него привычка много бродить по улицам, улицы отвлекали его от мыслей. К тому же в любых помещениях, даже холодных, доктор почему-то задыхался, а тут была золотая киевская осень, продавали горячие пирожки, у тротуаров стояли лошади, а их он очень полюбил еще со времен германской войны, от лошадей шел вкусный пар, который он мог вдыхать бесконечно. Еще не позакрывали церкви, он заходил туда, стоял у полутемных образов и думал о том, что и этот способ воскрешения тоже, в общем-то, не совсем удался. Но постепенно наступал ноябрь, а там и декабрь, задула поземка, заволокло небо, посыпалась всякая белая пыль, у него стали замерзать ноги, а доктор знал, что это самое худое дело для организма, когда замерзают ноги. И вот однажды эти самые ноги привели его не в кабак, а в советское учреждение, причем поначалу доктор Весленский даже не понял, в какое именно, и только вдруг, чуть погодя, путешествуя по бесконечно-пустым комнатам, заполненным стопками исписанной бумаги, он обнаружил что-то странное: а именно что все здешние обитатели были молчаливы и похожи друг на друга, потому что все это были евреи, в очках и без очков, и смотрели они на него молча-вопросительно, не говоря ничего – ни «куда прешь», ни «чего изволите», ни других тому подобных пошлостей, очевидно надеясь, по привычке интеллигентных людей, что доктор как-то сам проявит свой интерес. И вот тогда он вспомнил, что на табличке, прилепленной к двери, было написано такое: «Коммунистическая партия Украины. Евотдел». И доктор вдруг понял, куда попал, и даже понял почему, и стал озираться в поисках кого-то, кто мог бы помочь ему выйти, не из комнаты, а просто спуститься по лестнице и попасть на замороженную киевскую улицу, чтобы продолжить путь, потому что тут он опять начал задыхаться. Но вдруг откуда ни возьмись появилось знакомое лицо, лицо расплылось в улыбке, и доктор поморщился…

Поморщился он, потому что знакомое лицо было не кем иным, как Иваном Ивановичем Ивановым, следователем киевской милиции, который заходил к нему интересоваться насчет Веры, в результате чего доктор решил рассказать публике о таинствах воскрешения, и все дело кончилось банальными похоронами.

Это знакомое лицо сразу напомнило доктору о тех лихорадочных днях и о том, что за ними последовало, – но уже было поздно, увы, Иванов радостно закричал: «Господи! Да это же вы! Доктор! Дорогой, здравствуйте, какими судьбами, а не желаете ли со мной чайку!» – и все такое прочее в том же роде, так что пришлось поневоле согласиться, и скоро они уже сидели за столом, прихлебывая горячий чай из граненых стаканов, с сушками, что вообще-то после декабрьской улицы было совсем неплохо, и после некоторой заминки Весленскому пришло в голову спросить:

– Скажите… Иван Иванович… а вы-то как здесь?

Оперуполномоченный страшно обрадовался и, сочувственно глядя на доктора, стал рассказывать, что после той достопамятной встречи перебросили его сюда, в еврейский, собственно, отдел, на, так сказать, реорганизацию, поскольку теперь это будет уже не евотдел КПУ, а наркомнац, то есть наркомат по делам национальностей, ибо, конечно, при всем уважении и при всем понимании сложности проблемы, все-таки национальностей в бывшей Российской империи так много, что иметь целый отдел для одной национальности – это жирновато, да и сами евотдельцы, они, конечно же, понимают это несоответствие и сами давно уже занимаются проблемами немцев, греков, армян, татар, ну то есть всех, кто так или иначе в этом нуждается. Погодите, вы не частите так, Иван Иванович, сказал доктор, я, собственно, хотел бы понять, а чем занимался еврейский отдел до реорганизации, в чем была его, так сказать, функция и куда же она теперь подевается. Да что ж тут непонятного, перебил его оперуполномоченный, и интерес ваш понятен, и то, что сюда зашли, тоже понятно, доктор хотел было возразить, но возражать не стал, а просто махнул рукой, и тогда Иван Иванович приступил к рассказу, верней, к ответу на вопрос доктора Весленского – приступил неспешно, подробно, развивая свою идею медленно и осторожно, то есть так, чтобы не повредить ее в пути.

Видите ли, доктор, сказал он, еврейская тема для общества крайне болезненна, даже сейчас, когда все уже, казалось бы, немного поулеглось, некоторые несознательные граждане по-прежнему считают евреев главной движущей силой нашей революции, это неправильно, конечно, даже в корне неверно, но суть дела состоит в том, что в партии было действительно много лиц данной национальности, поэтому обыватели, мещане, недобитые белогвардейцы, они по-прежнему обвиняют их во всех смертных грехах, и не случайно еврейские погромы, вот это печальное наследие царского режима, они вдруг вспыхнули с новой силой во время гражданской войны. Поэтому партия уделяла и уделяет еврейскому вопросу особое внимание, ну а нам, скромно заметил Иван Иванович, рядовым служащим, остается лишь черновая работа, вот, архив, делопроизводство, учет и контроль, такие коврижки, доктор, хотя, конечно, документиков много имеется, любопытных, очень много, вот сижу-с, читаю-с, перешел, так сказать, на академический род занятий. А вы оперируете, неожиданно спросил Иванов, пристально глядя доктору в глаза, да, ответил доктор, оперирую, но реже, немного реже, и переспросил в ответ, понизив голос, в свою очередь, Иван Иванович, скажите, а какие, собственно, сейчас стоят задачи перед вашим управлением, ведь евреи – они же ведь далеко не все большевики, да-да, понимаю ваш вопрос, сказал Иванов, понимаю, действительно, это очень сложная тема, вот все эти темные народные предрассудки, поверья, верования, обряды, это тоже наша, так сказать, сфера ответственности, но что же делать, приходится бороться, как и с обычными, понимаете ли, попами, закрывать молельные дома, превращать их в народные читальни, библиотеки, но тут приходится действовать осторожно, мягко, даже несколько нежно, потому что при царском режиме, как вы знаете, евреев угнетали, всячески им препятствовали в осуществлении их гражданских прав, поэтому в данном случае мы не можем действовать, так сказать, административными методами, мы больше как бы так, через еврейскую молодежь, через наших людей пытаемся влиять, так сказать, на происходящие процессы, не более того, но бывают, конечно, интересные случаи, просто очень интересные, был вот случай самосожжения, не слышали? – да… действительно, один такой товарищ, религиозного плана, взял да и запалил сам себя вместе с книгами, печально, все это очень печально, конечно, но это жизнь, в жизни же не бывает, знаете, так все гладко, как на бумаге, не бывает. А скажите, Иван Иванович, вдруг перебил его доктор, а вы не помните, был такой случай, с красивой девушкой Саррой, описанный также в литературе, когда во время проскуровского погрома, постойте, я сейчас вспомню, сказал доктор, закрыл глаза и процитировал запомнившиеся ему строки: из героев проскуровской резни особо следует отметить врача Сорокина, который… вот…. который собственноручно пытал и убивал несчастные жертвы, попадавшие ему в руки. После окончания погрома, когда палачи подводили итоги устроенной ими кровавой тризны, этот врач-бандит цинично похвалялся тем, что он собственноручно убил еврейскую девушку поразительной красоты, на которую не поднялась рука ни одного гайдамака, может быть, вы знаете что-то об этом?