Оступившись, я упаду - Лагуна Софи

— Мой малыш, моя кроха… маленький Джо, привет, Джо, малыш… — Это были лучшие минуты в моей жизни. — Малыш Джо, мой малыш, я твоя мама. — В эти минуты сбывалась моя мечта. — Маленький Джо Майкл, малыш Джо, малыш Джо, милый маленький Джо.

Мне казалось, что до сих пор я была пуста. Ребенок принадлежал мне. Раньше у меня не было ничего своего. Даже мое тело мне не принадлежало, но ребенок, здесь и сейчас, у меня на руках, принадлежал только мне.

Он засопел и тихо заплакал.

— О, малыш Джо, маленький Джо!

Я держала его на руках, поднимала и опускала, будто я была не человеком, а морем, лучшим морем для ребенка, который мог погрузиться в мои объятия, чтобы я его укачала — я, Джастин, его мама, единственная на свете. Мы с ним знали, что это ненадолго, что нам нужно быстрее оставить след в сердце друг у друга, чтобы, даже когда вся жизнь прекратится, мы навсегда остались родными — мама Джастин и ее сын, Джо Майкл.

— Эй, ты что делаешь?! — В палату вошла медсестра. — Что происходит?! Сейчас же отдай ребенка! Отдай мне его! — Она попыталась отнять у меня ребенка, но Джо Майкл принадлежал мне! Он сидел у меня в животе, я его создала, выносила его и родила на свет.

Он начал плакать, и я тоже начала плакать.

Медсестра отняла у меня Джо Майкла. Мне пришлось отпустить его, я не хотела, чтобы ему стало больно. Джо Майкл заплакал еще громче.

— Сестра Уизерс! Сестра Уизерс! Скорее сюда! — закричала медсестра.

Сестра Уизерс подбежала ко мне, хлопая черными полами одежды.

— О чем ты думала?! — Она обхватила меня за спину холодной рукой и повела вниз по лестнице. — Ты могла навредить ему!

Я не могла ей ответить. Я никогда не смогла бы на вредить своему ребенку, никогда! Но у меня не получалось найти нужные слова — даже ради ребенка. Я могла только плакать, тосковать по нему и страстно желать, чтобы он снова оказался у меня на руках.

Сестра Уизерс уложила меня в кровать, дала мне таблетку и ждала, пока я ее не проглотила.

* * *

Наутро, когда я проснулась, оказалось, что в палате я осталась одна, — другая девочка исчезла. В палату вошла сестра Ундин — холодная и жесткая, как металлическая раковина.

— После завтрака ты сможешь переодеться в ту одежду, в которой сюда приехала. Твой дедушка уже выехал за тобой, чтобы отвезти тебя домой.

Я натянула платье. На том месте, где раньше был живот, болтались свободные складки ткани.

* * *

Старшая сестра Картинг привела ко мне в палату деда. Он был бледен, и дороги на его лице разбегались во все стороны.

— Ты все собрала? — спросил он.

Я не ответила. Будто онемела.

Когда медсестра вручала деду прокладки, которые мне нужно было забрать домой, руки у него дрожали, и сам он словно был собран из сухих палок, из хвороста. Он попытался взять меня за руку, но я отдернула ее. Джо Майкл продолжал плакать, и мне нужно было слышать его. Мы с дедом подошли к стеклянным дверям больницы. Джо Майкл был по одну их сторону, а мир без него — по другую. Через стекло я видела пикап деда, припаркованный на дороге перед входом. Как только я сяду в машину — я больше никогда не увижу малыша Джо. Сейчас я точно это знала. «Йазред тьанз». Между мной и знанием не осталось преград. Дед открыл дверь, и мы вышли на улицу. Плач Джо Майкла пронзал меня, словно острый нож. Я подошла к обочине и остановилась.

— Пойдем, Джастин, — сказал дед.

Я не шелохнулась.

— Пойдем. Дорога домой займет прорву времени.

Но я даже не сдвинулась.

— Пойдем в пикап.

— Нет.

— Джастин, садись в машину.

— Нет.

— Садись в чертов пикап!

Я оттолкнула его.

— Нет!

— Джастин! — Он подтолкнул меня к машине.

— Нет! — кричала я. — Нет! Нет! Нет! — Малыш Джо был где-то там, в больнице. У меня раньше никогда не было ребенка, у меня раньше вообще ничего не было.

— Он мой! — кричала я. — Мой! Мой!

— Полезай в машину, Джастин! — Дед открыл дверь и швырнул меня на сиденье с такой силой, что я ударилась носом и подбородком о приборную панель.

У него из рук посыпались прокладки, будто куски хлеба для птиц. Люди останавливались, смотрели на нас, затем шли дальше.

— Нет! — кричала я.

За нами наблюдали медсестры, выходившие из здания, на нас уставились женщина в халате и семья с детьми.

Дед сел в машину, перегнулся через меня и заблокировал мою дверь. Пикап взвизгнул, когда дед, выворачивая на дорогу, задел тротуарный бордюр. Дед увозил меня от Джо Майкла, и я ничего не могла с этим поделать. Я бросала его в одиночестве. Он остался лежать в кроватке там, в больнице, без меня. Мой ребенок! Мне стало так тяжело. А дед все гнал пикап. И я ничего не могла с этим поделать.

— Ты сможешь вернуться в школу. Увидеться с друзьями. Снова сможешь повеселиться, правда? — проговорил дед.

Я посмотрела в окно; за ним виднелись те же самые деревья, те же дороги, машины и дома, то же самое небо, но теперь все изменилось. Изменился весь мир. Теперь у меня был ребенок.

Я сложила руки на животе и откинулась на сиденье. Мне хотелось, чтобы он снова оказался внутри меня. Теперь я бы понимала, что ношу внутри своего ребенка. Я бы положила руки на живот и спела бы ему: «Птичка на небо взлетела, песенку тебе поет», и он не вышел бы из меня, пока мы не оказались бы в безопасном месте. Я бы не поехала в госпиталь. Я бы пошла куда-нибудь в другое место, где бы смогла держать Джо Майкла на руках, где никто не смог бы забрать его у меня. Мы все ехали и ехали.

— Этот ублюдок вернулся в город. Живет в фургоне Стейси, но к нам он не сунется… Держись от него подальше, Джастин, — говорил мне дед.

Я слышала его — и в то же самое время не слышала. Мне было наплевать на то, что он говорит. И на то, кто там приехал в город. Мне на все было наплевать.

Когда мы вернулись к дому деда, на его стенах, как всегда, виднелась полоса грязи, на месте костра лежала зола, флигель пустовал, а окно моей спальни все так же смотрело на дорогу. Но какое это все имело значение? Все это когда-нибудь имело хоть какое-то значение?

* * *

Я проснулась рано утром, когда в небе еще виднелись луна и звезды. Мне снился малыш Джо: его серо-голубые глаза были открыты, и он искал меня. Он осматривал стены больницы, свою кроватку, коридоры, лестницы, ванные комнаты, потолок, вглядывался в лица медсестер, докторов, других девочек на кроватях, но нигде не находил меня. В целом свете ему нужна была только я, никто не мог меня заменить. Я снова погрузилась в сон, и теперь я сидела внутри Донны. Мне было тепло, голову мою окружала вода, и я дышала через щели на шее, как треска. Сквозь воду я слышала биение маминого сердца. Донна положила на живот руки, через кожу я чувствовала их давление. «Тебе лучше побыстрее перевернуться, малыш, — говорила она, потирая живот руками. — Лучше бы тебе побыстрее перевернуться». Я чувствовала запах папиросы отца, жареных яиц и слышала, как Петушок и курочки кудахчут во дворе.

* * *

В окно спальни ярко светило солнце, когда в дверь ко мне постучался дед.

— Джастин! — позвал он. — Можно войти?

Дед открыл дверь, в руках он держал тарелку.

— Я тебе завтрак принес. — Он показал тарелку: из яичницы дед соорудил рожицу — глаза из двух желтков и рот из полоски бекона. Он подложил мне под спину подушку. — Садись, Джастин, — сказал он и поставил тарелку на кровать. — Девочки по тебе скучают. Даже старый Петушок по тебе скучает.

Я отвернулась.

— Тебе нужно принять ванну, Джастин. И выпить аспирин. — Он дал мне коробку с таблетками. — Тебе станет легче.

Я не хотела, чтобы мне становилось легче.

Дед поднялся и посмотрел на меня.

— Тебе нужно есть, черт подери! — Он покачал головой и вышел из комнаты.

Я засыпала и просыпалась и не могла понять, где сон, а где явь. Я была в комнате, и надо мной нависала земляная волна, затем она прокатилась сквозь меня, и под ее напором ребенок вылез из моего шрама, разрывая меня, уничтожая старую Джастин, чтобы родилась новая — Джастин-мама. Мой ребенок здесь! Он здесь! Я открывала глаза и убеждалась, что он не здесь, его здесь нет. И снова я слышала плач, и снова засыпала, возвращаясь к нему во сне.