Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

Старуха, независимо от того был ли он дома или нет, ежедневно выходила торговать, водрузив на голову сплетенную из бамбука корзину с овощами и зеленью. Тетя, не оставившая торговлю даже после того, как дядя устроился на новую работу, хорошо знала ее.

Чжи Соп, в отличие от энергичной старой матери, много тратил, а когда сталкивался с жизненными проблемами, старался не думать о них, словно молодой дворянин. Я предполагала, что причиной, по которой он часто ездил в Пусан, были деньги, которые он вымогал у сестры. Конечно, мне хотелось думать, что она имела неплохой доход, была любящей дочкой и расходы на содержание старой матери разделяла вместе с младшим братом. Про вымогательство я говорю, потому что знаю, как он проматывал деньги. На самом деле я была соучастницей его трат — пока он находился в Сеуле, мы каждый день гуляли вместе.

Когда старуха шла на кухню, чтобы не включать больше одной лампы в десять свечей, она выключала свет в смежной комнате. Когда она возвращалась в комнату, гасила свет на кухне и от каменной террасы до деревянного пола шла в полной темноте так медленно, что казалось, будто она ползет. Что касается Чжи Сопа, то он, наоборот, так ярко освещал гостевой дом, что в нем было светло как днем. Он держал у себя богатый ассортимент всевозможных видов чая и в поисках красивой чашки или предмета с удивительным орнаментом мог перевернуть вверх дном магазин подержанных вещей. Это было его хобби.

В доме для гостей, словно он изначально был библиотекой, было много книг отца и старшего брата Чжи Сопа. Полки были заставлены трудами, необходимыми мужчинам для работы, и художественной литературой. Было видно, что в библиотеку покупали и старые книги.

Вдоль речки Чонгечхон плотными рядами стояли магазины, продававшие подержанные вещи. Здесь Чжи Соп проводил свой день, убивая время, а когда наступал вечер, дожидался меня у ворот РХ, и мы вместе шли на улицу Мёндон — самое посещаемое нами место. Обычно я лишь проходила мимо нее, когда шла на работу или домой, но стоило появиться Чжи Сопу, как она становилась нашей площадкой для игр. Он знал все ее закоулки. У него был особый талант заставить меня почувствовать, что яркий свет в окнах, кокетничая, горел только ради нас. Когда мы с ним заходили на улицу, ее роскошь и богатство, так контрастировавшие с обычной жизнью, мягко окружив нас, словно журчащая вода, смывали все заботы. Улица Мёндон была местом для влюбленных, здесь казалось, что даже темнота переулков сладко вздыхала, словно живая. Здесь все были влюблены, и ради всех мы вели себя как влюбленные, но в какой-то момент незаметно влюбились по-настоящему.

Мы постоянно заходили в громадный дом, который люди называли рынком ювелирных изделий. В этом доме я однажды была с Тиной. В нем продавались всевозможные украшения и импортные вещи. Зайдя туда, мы с Чжи Сопом рассматривали разные товары, примеряли одежды и выходили, ничего не купив, — это было нашим развлечением. У нас не было денег на то, чтобы купить продававшиеся там вещи, кроме того, мы ничего не хотели покупать. В магазине, где иной человек испытал бы замешательство, просто зайдя внутрь, мы часто примеряли дорогие кольца, разнообразные ожерелья, шарфы и уходили, оставив их там, словно надоевшие игрушки. Думаю, нас не выгоняли и ни в чем не подозревали потому, что выглядели мы прилично и вели себя так, будто у нас водились деньги. Чжи Соп был раненым солдатом в военной форме, я, хотя сидела на зарплате, выглядела не так уже плохо. Но главное было не в этом, мы так увлеклись друг другом, что нам было все равно, кто что скажет или как на нас посмотрит. Возможно, такое равнодушное отношение к окружающим служило всем предостережением — мы из клана, с которым лучше не связываться.

В любом случае, когда мы встречались, желая хотя бы час побыть вместе, мы старались сделать все, чтобы весело провести время. Когда у Чжи Сопа кончались деньги, он незаметно исчезал, говоря, что поедет в Пусан. Не только для него, но и для меня тот город был спасением.

На улице Мёндон не было ни одной чайной или кафе, в которых мы не побывали бы. Каждое место мы посетили как минимум по одному разу, но чаще всего мы ходили в кафе «Seven to Seven» и «Мона Лиза». В «Seven to Seven» Чжи Соп любил ходить еще до встречи со мной. Мне кафе нравилось уже потому, что оно нравилось ему, но еще больше я его полюбила, когда мы сходили туда вместе. Разумеется, Чжи Соп задолго до того, как мы стали встречаться, рассказал мне о том, что ему нравится кафе «Seven to Seven» и мадам, управлявшая тем заведением. Мадам была красивой, элегантно одетой женщиной средних лет. Такой возраст называют бальзаковским. Ее отличало чувство собственного достоинства и хорошее воспитание. Среди пожилых мужчин она была известна под прозвищем «Чистое золото». Она одновременно была чистой и доброй женщиной и в то же время была из тех, которым, как говорится, палец в рот не клади — руку откусит. Чжи Соп рассказывал, что однажды попался на том, что незаметно, как ему казалось, потерся щекой о ее юбку из панбархата изумрудного цвета. Мадам заметила это, но не рассердилась, а, наоборот, остановилась возле него и по-доброму улыбнулась. По его словам, мадам была настолько похожа на его мать в молодости, что он, возможно, не удержался от приступа ностальгии.

На улице Мёндон нам было тесно. Когда нам надоедало гулять по ней, мы направлялись в сторону района Чонгечхон. Между районом Чонгечхон-4 и районом Чонгечхон-5 вдоль берега речки с таким же названием стояли магазины, продающие одежду и импортные товары, их вывески устанавливали на столбах прямо в речке напротив магазинов. От района Чонгечхон-4 в сторону района Чонгечхон-3 располагались магазинчики подержанных вещей и крытые передвижные лавки, продающие удон или оден[113]. Судя по тому, что Чжи Соп всегда знал, куда идти, я предположила, что днем он заранее обходил те места, куда мы могли пойти вечером. Как-то раз он весь вечер с возбуждением говорил, что в бедном районе, куда поднимался неприятный запах с реки, он обнаружил ресторанчик, где готовили потрясающую японскую лапшу удон. Вкус удона, который подал нам мужчина средних лет в грязном фартуке, показался мне ничем не примечательным, но Чжи Соп так хвалил его, что я поверила, что лапша необыкновенно вкусная. Честно говоря, мне больше понравился вкус горячего бульона, чем сам удон, но еще больше мне понравился вкус обжигающей сочжу. Стоило нам пойти в тот ресторанчик, как мы, попивая сочжу, приходили в хорошее расположение духа. С наступлением поздней осени ее вкус как будто стал еще тоньше. Когда хозяин ресторанчика поверх удона накладывал больше жареного мяса, сочжу, словно печка, грела наши тела. Чем меньше оставалось в бутылке, тем жарче грела сочжу. В такие минуты Чжи Соп, опьянев, часто давал мужчине пустые обещания:

— Дядя, мне действительно жаль, что вы с вашими уникальными способностями гниете в Чонгечхоне. Вкус удона самый настоящий, как в Японии, поверьте. Мой отец учился в Японии, поэтому я немного разбираюсь в истинном вкусе удона. Где я в Японии ел удон? Например, в центре Токио вкусный удон. Как только закончится эта проклятая война, я обязательно вас устрою работать в Мёндоне, честное слово. Я из богатого дома. Такое дело для меня пустяк. Подождите и увидите, подождите, ладно?

После он непринужденно декламировал стихи:

Я не сын виконта, я — никто.

Грустно, мои руки белее, чем у других!

У меня нет ни страны, ни дома.

Грустно, моя щека лежит на мраморном столе!

О, иностранный щенок,

Прошу, оближи мои ноги.

Прошу, оближи мои ноги

[114]

.

Читая стихи, он терся щекой о покрытую царапинами доску, видимо представляя, что это мраморный стол. Он говорил, что это стихи известного корейского поэта Чон Диёна. Я не знала о таком поэте, и мне захотелось послушать стихотворение целиком, но Чжи Соп сказал, что он помнит только этот фрагмент. Я была удивлена, потому что он знал наизусть великое множество стихов. Когда он не был пьян, он легко мог процитировать целое стихотворение, чтобы произвести хорошее впечатление на нужных людей.