Действительно ли была та гора? - Вансо Пак

— Я лишь использовала Кэнона. Я, наверное, плохая женщина, потому что, используя невинного мальчика, думаю лишь о том, как уехать за границу. Это правда, но что поделаешь? Та женщина родила ребенка, естественно, той, которая не смогла этого сделать, придется уступить.

Я поняла, что женщина, о которой она говорила, — любовница мужа. Тина рассказывала, что хочет уехать в США. Для достижения этой цели она сама нашла мужу любовницу, которая смогла бы родить ему ребенка, и хотела, чтобы он жил с ней как законный муж. Все, что она говорила до этого момента, выглядело правдоподобно. Однако было одно большое «но»: Кэнон был взрослым мужчиной, у которого уже были жена и дети. Когда я спрашивала Тину, уверена ли она, что сможет заставить его развестись после иммиграции в США, она, резко вскакивая, начинала утверждать, что у нее с ним невинные отношения, что они даже ни разу не поцеловались. Такой ответ смущал меня. Конечно, мне хотелось спросить ее: а как же содержание тех писем? Но я и так знала, что она ответит мне: американцы могут так говорить и писать, это для них в порядке вещей. Так что я делала вид, что верю ей, но по-прежнему не понимала, почему ей так хочется выглядеть целомудренной.

Возможно, я не могла сблизиться с Тиной еще и из-за двойственности ее характера и ее неискренности. Однажды по воле случая я узнала, до какой степени она была фальшива. Это был день, когда вместе с письмом пришла толстая пачка документов, необходимых для иммиграции. Она сказала, что здесь много чужих глаз, по всей видимости, письмо надо было прочитать, выбрав удобное время, чтобы хорошенько вникнуть в содержание. Она попросила меня посмотреть его дома. Но чуть погодя сказала: «Может, спросишь сегодня дома разрешения и переночуешь завтра у меня?» Ее расположение ко мне, иногда переходящее все границы, не доставляло мне удовольствия, но в душе мне очень хотелось посмотреть, как она живет. В нашем доме Тина Ким была известна как женщина-директор, поэтому мне сразу позволили остаться у нее на ночь.

Тина Ким жила в историческом районе Сусондо, в аккуратном и красивом доме, построенном в старом корейском стиле. Ее муж был полным мужчиной среднего возраста, а любовница, которую она нашла, используя свое влияние, вела себя как преданная служанка. После того как Тина почистила зубы, она принесла в комнату подогретую воду для мытья ног. Тина сказала, что оставила за собой внутреннюю комнату, а три члена семьи, включая малыша, занимают комнату с подогреваемым полом, примыкающую к кухне. Она жила совершенно обособленно. Из второй комнаты доносился смех, там, видимо, умилялись смешным ужимкам малыша. Они вроде не сделали ничего плохого, но было немного неприятно и неудобно — это была до странности неловкая обстановка.

— Я должна любыми способами уехать в Америку. Ты поняла? Ты поняла, почему я так поступаю? — спросила Тина Ким, глядя мне прямо в глаза, одновременно прислушиваясь к доносившемуся мирному смеху.

Я, по-прежнему уверенная, что развести Кэнона с женой будет не так легко, неожиданно для себя сказала слова, которые не должна была говорить:

— Как было бы хорошо, если бы вместо иммиграции можно было организовать процедуру заключения брака. Было бы намного проще.

Тина, рассердившись, снова стала говорить о невинности отношений с Кэноном. Мне показалось, что на моем лице отразилось отвращение к ее лжи. Она увидела это. Внезапно из-под ночной одежды, сшитой в японском стиле, показалась ее грудь — она расстегнула бюстгальтер. Ее грудь, всегда выглядевшая такой упругой и большой, внезапно стала плоской, словно поверхность стены. Вытащив из-под чашечек бюстгальтера обвисшие груди молочного цвета с торчащими на них темными сосками, она сунула их мне прямо под нос:

— Все еще сомневаешься? Ты же знаешь, насколько придирчиво янки относятся к женской фигуре. Скажи, с какой стати ему захочется спать с женщиной, у которой все тело фальшивое? Ты подумай, разве я не права?

Это была почти мольба. Я вдруг поймала себя на мысли, что, если бы была не полночь, убежала бы домой. Эти слова она должна была сказать не мне. Я не могла понять, почему она так горячо хотела заставить меня поверить в свою целомудренность. Ведь я не была ее женихом, я была для нее никто. Однако, увидев ее плоскую грудь молочного цвета, я поняла, что, во-первых, должна поверить в то, что она еще никому не показывала их в таком виде, во-вторых, что она еще ни с кем не спала, кроме мужа. Как бы там ни было, но жизнь Тины Ким была для меня тайной за семью печатями. Она была прекрасной женщиной, но таинственность без тайны лишь ослепляла и утомляла.

В тот день она получила письмо от Кэнона, начинавшееся со слов: «Моя милая и самая любимая на свете Тина». Читала письмо я, Тина его слушала. Аккуратные, робкие движения рук, когда она, едва касаясь конверта, медленно стала разрезать бумагу лезвием, казались мне вершиной красивой платонической любви. Единственное, что портило картину, — мое неверие в ее целомудренность. Обычно она слушала письма в комнате отдыха на втором этаже, когда там никого не было. Когда я прочитала лишь предисловие, опустив второстепенные предложения, содержание которых касалось только Тины, она, изменившись в лице, рывком выхватила у меня письмо. Нельзя было сказать, что она была полностью неграмотной, в принципе она могла разобрать смысл письма и без моего разъяснения. Стало ясно, что она чувствовала стыд и смущение, словно внезапно оказалась совершенно голой. Убедившись в том, что в комнате отдыха находимся только мы, она вернула письмо.

Я прошу простить меня за то, что приходится сообщать такую новость, но у Джо появится братишка. Весной следующего года я стану отцом еще одного ребенка. Но я по-прежнему хочу помочь Вам приехать в Америку. Надеюсь, и Вы не изменили своего намерения. Америка — страна неограниченных возможностей. Не забывайте, что Вас здесь ждет хорошее будущее.

Это короткое письмо я специально читала медленно, с нотками грусти в голосе, словно молитву во время жертвоприношения. Среди детей Кэнона Джо был младшим ребенком.

— Что дальше? Да, что он еще написал? — спросила осипшим голосом Тина, даже когда я прочитала: «Юосы синсиори»[109].

Я лишь отрицательно покачала головой. Неожиданно она начала плакать. Я, растерявшись, невольно обняла ее за плечи и пробормотала что-то утешительное. Прекратившиеся было слезы словно взорвали Тину, она горько заплакала навзрыд, вздрагивая всем телом.

2

— Мисс Пак, на улице вас ждет любимый. Идите быстрей, — сказал, хитро улыбаясь, художник Ма ши, опоздавший с обеда.

У него изо рта шел резкий запах кимчхи, а между зубами застрял молотый красный перец, но это не производило неприятного впечатления. Художники, рисовавшие до этого картины, подняли головы и, улыбаясь, стали наблюдать за мной. Это был конец обеденного перерыва, когда люди вместо реплик обменивались зевками. Но среди художников были и те, кто, отложив кисть, курили сигареты, загадочно улыбаясь, словно радуясь тому, что в такое скучное время появился повод расслабиться.

— Давно его не было видно, я уж подумала, что вы поссорились. Видимо, пришел мириться? — сказала Сон Хи, улыбаясь.

Оказывается, пришел Чжи Соп. Он был известен в магазине портретов как «любимый мисс Пак». Когда он находился в Сеуле, почти каждый день ждал меня у ворот РХ после окончания работы, все знали его в лицо. Я почувствовала, как во мне, словно вихрь бесчисленных частиц, поднимаются энергия и радость.

— Чжи Соп, вы когда приехали? — громко крикнула я, заметив возле мусорного бака у задней двери ресторана, продававшего кукпаб, фигуру с грустным лицом.

Даже мне этот крик показался до странности легкомысленным и дерзким. На его лице тут же исчезла грусть, он широко улыбнулся. На него приятно было смотреть. У Чжи Сопа было красивое лицо, становившееся еще красивее, когда он улыбался, демонстрируя здоровые зубы. Однако я считала, что грусть больше ему идет. Когда на его лицо, словно тень от широкой шляпы на закате дня, набегала грусть, меня вдруг охватывало желание прижать его к груди и погладить по волосам. Он был первым мужчиной, которого я хотела коснуться.