Канцлер (Гардемарины, вперед - 3) - Нина Соротокина

- Напишите, конечно. И все узнаете. На этом и расстались. Теперь предстояло поговорить с Верочкой. Видимо, ей запретили принимать князя в своей комнате, свидание прошло в гостиной. Бледненькая, испуганная, настороженная, она начала говорить в полный голос, но со второй фразы перешла на шепот, это придавало ее словам неожиданную интимность.

- Ах, князь Никита Григорьевич, почему вы не ехали раньше? Она вас так любит.

- Я ее тоже люблю, - так же шепотом сообщил Никита.

Радости Верочки не было предела.

- Если бы она вас слышала! Вы душка, душка! - прокричала и опять сникла. - Самое возмутительное, что Мелитрису никто не ищет. Понимаете? Не могла она уехать в свою Котину, не известив вас, своего нежного друга.

Никита понимал, что все это выглядит не так, как должно. Из псковской усадьбы явилась бы Лидия. С воплями она кинулась бы на шею Никите, хотя никаких прав на это у нее нет. Потом вместе с Лидией они потащились бы во дворец. Кибитка из Котицы, по всем понятиям, должна быть худой, лошади одры, и он бы непременно ссудил бы своих. И кибитку бы им поменял.

Верочка уже трещала что-то к делу не относящееся и улыбалась большим ртом, повторяя на все лады:

- Вы такой умный, князь... вы не поверите этой сплетне. Мелитриса вообще на мужчин не смотрела... Если бы она с вами сбежала, тогда другое дело...

Только тут до Никиты дошло, о чем толкует эта маленькая кокетка.

- Выбросьте из головы этот вздор! - взорвался Никита. - Все-то у вас амуры на уме.

- Я и говорю. Без фиолетового платья Мелитриса никуда не побежала бы, ни в какие бега...

- А где вещи Мелитрисы?

- Их забрала к себе принцесса, то есть мадама. Опять настало время удивиться.

- И как она это объясняет?

- Мадам говорит, - Верочка явно копировала нелюбимую гофмейстерину, - что когда фрейлина Репнинская вернется, она будет жить в других апартаментах. Но при этом тонко намекает, что вряд ли Мелитриса вернется.

Чертовщина какая-то! Разговор явно зашел в тупик. Дома за ужином Никита поделился своими переживаниями с камердинером Гаврилой. Тот все внимательно выслушал, а потом высказал трезвую мысль.

- Ваша Курляндская явно финтит, сказать не хочет, а что-то знает. Но ведь и служащие в дворцовой канцелярии тоже что-то знают. Они же должны были фрейлине отпускную бумагу писать.

Никита не поленился, опять поехал во дворец. Об отъезде фрейлины Репнинской в Псков не знал никто. Более того, конторские обиделись, мол, куда это она могла уехать без подорожной бумаги и прогонных денег. Да быть такого не может!

- Разгадку этого темного дела мы можем найти только в усадьбе Котица, - сказал Никита по возвращении. - Как ты думаешь, Гаврила, сколько будет идти туда письмо?

- А это, Никита Григорьевич, как звезды скажут. Может и год идти. Ехать туда надо...

Никита изучающе посмотрел на камердинера, а потом его как прорвало.

- Я уже два дня потратил на -эту нелепую историю. У меня сейчас жизньвот, - он вскинул голову и схватил себя за шею, - поджимает! Завтра в академии обсуждается регламент. Иван Иванович внушает, чтоб три раза в неделю собираться для обсуждения дел. Куда там- он махнул рукой. - Разве их уговоришь? А завтра полный сбор - Разобраться надо с регламентом. Что это за академия такая, в которой пятнадцать учеников. Сорок- это уже число! При них пять профессоров, шесть академиков и восемь адъюнктов. И не меньше! Ты слышишь, Гаврила?

- Куда уж меньше... - отвлеченно вздохнул камердинер.

Никита опять было начал кричать, но Гаврила перебил его:

- Не надрывайтесь, ваше сиятельство. Устанете без пользы. Вам силы для других боев нужны, а в Псков поеду я.

- Ты? Но это же смешно? Что ты там будешь делать?

- Никакого смеха. Узнаю, когда престарелая тетка померла, когда похороны, где барыня Мелитриса. Словом, произведу там обсервацию, а коли барышня в Петербург запросится, то возьму ее с собой. Мелитриса девочка зело славная и вельми добрая. Как бородавки на руках вывела, так и письмо мне написала.

- Вот как? Ты никогда мне об этом не говорил. И что же она тебе написала?

- В шутку все обернула, - Гаврила взбил черные с проседью бакенбарды. - Просила рецепты приворотного зелья. Мол, во фрейлинском деле это предмет первой необходимости.

- Дал?

"Какой такой необходимости? - подумал Никита. - А вдруг все-таки это побег с мужчиной? Чушь... Не может быть!"

Гаврила не заметил напряженного лица барина.

- ... компоненты самые простые: просо, тертый мел, сода, еще кой-чего, чтобы стомах * лучше работал. А вообще-то сапфир надо на пальце носить. Сапфир возбуждает к носителю симпатию и любимство.

- Не надо было попусту расточать, - проворчал Никита, вспоминая о гордости Гавриловой коллекции- звездчатом сапфире, которым откупились от следователя Дементия Палыча.

- Конечно- увы! Но не будем рыдати...

Гавриле перевалило за пятьдесят пять. Сейчас сказали бы- вошел в сок, заматерел, а в XVIII веке говорили - старость, матерели тогда значительно раньше - Он по-прежнему был верен ретортам и колбам, перемешивал "различные компоненты", лечил людей, только рецепты давал не по-латыни, а на языке предков. "Ближе к смерти,. ближе к отечеству... В его земле желать..." Никиту несказанно раздражали Гавриловы доморощенные рассуждения о смерти, в которых он угадывал не столько уважение к предмету, сколько преждевременное кокетство. Рано помирать-то! Со старославянским камердинер расправлялся так же, как прежде с языком древних латинов. Он говорил важно: "Боли стомаховы утолять надобно алчбой, * но не лекарствами"... или, скажем, рекомендация Ивану Ивановичу: "Целить желитву * * его может лишь брашно * * * духовное". У Никиты хватило ума не передать эту рекомендацию Шувалову. Гаврила ведь поругивал "фрязей * * * * - изуграфов", то есть итальянских художников, как-то: Рафаэля, да Винчи, Беллини, да что перечислять - всех! Поругивал, потому что у них этого самого "брашно духовного" было маловато... Вообще, Гаврила стоит того, чтоб рассказать о нем поподробнее, будет возможность автор посвятит ему целую главу.

* Алчба - голод.

* * Желитва - печаль.

* * * Брашно - пища.

* * * * Фрязи - итальянцы.

____________

На следующее утро, заложив малые сани, прозванные в память навигацкой школы шхер-ботом, камердинер отбыл в усадьбу Котица, что под Псковом.

Явился он через пять дней, один, в настроении весьма отличном от прежнего: мрачен, испуган, возбужден настолько, что Никита не сразу понял, о чем он толкует, хотя по его утверждению всю дорогу от Пскова до Петербурга он только и делал, что обдумывал происшедшее и как он об этом расскажет.

- Никакого погребения! Старуха от старости умом тронулась, но жить будет долго. Лидия сребролюбивая, злата алчущая...

- Попроще, Гаврила...

- Жадна она, как кащейка... кость худая, персты цепкие! Ей до девочки и дела нет. Не приезжала Мелитриса - вот и весь сказ. А усадьба справная, Лидия-скареда только и думает, как девочку нашу со свету сжить...

- Гаврила, да будет тебе. Что ты, право, плетешь? - ворчал озадаченный и испуганный Никита. - Как она может сживать со свету Мелитрису, когда между ними расстояние в триста верст?

- Ладно... не будем об этом... не спорю, - звонко и ясно прокричал камердинер. - Вот о чем надо думу иметь... Никита Григорьевич, поверьте старику. Долго жил, много видел... Раз человека нет ни дома, ни в службе, ни, прости Господи, в проруби, то ищи его в Тайной канцелярии.

- Гаврила, со мной была совсем другая история, - терпеливо пояснял Никита. - Кому может понадобится девочка, почти ребенок, фрейлина государыни и дочь героя войны?

- Тайная канцелярия- каты и тунеядцы ядовитые- на такие мелочи не смотрят. Бестужев ваш арестован? Значит, сейчас любого можно брать. Одного не понимаю, зачем ваша принцесса про смерть тетки выдумала?

Никита опять поехал во дворец для беседы с гоф-мейстериной. Ждать пришлось долго. Дежурный камер-фурьер сообщил, что государыня в синей гостиной забавляется в карты, а гофмейстерина при ней.

Карточные забавы продолжались до восьми часов вечера. Никита терпеливо ждал, сидя на подоконнике в узком коридорчике. Остывшая, изразцами крытая печь давала мало тепла. Влажные мартовские ветры надули снега в оконные щели. По ногам дуло, где-то пищали мыши, а может быть, замерзший, измученный долгой зимой сверчок пробовал голос. Никита думал о Мелитрисе. Надо было самому ехать в Котицу. Что дали эти бесконечные обсуждения регламента? Ничего... Для многих это только способ встретиться и поточить лясы, а он пропустил возможность поговорить с этой сушеной мумией Лидией. Пусть она не знает, где девочка, но она могла бы рассказать о каких-то общих знакомых, их местожительстве. Где бы ни была сейчас Мелитриса, можно себе представить, как ей одиноко.

Принцесса Курляндская появилась в дальнем конце анфилады, она двигалась со свечой в руке, по стене с заснеженными окнами за ней кралась причудливая, похожая на одногорбого верблюжонка тень. Увидев Никиту, она явно смутилась, а может, огорчилась и сразу, не приглашая его в апартаменты, начала обиженно шептать: