У старых окопов - Борис Васильевич Бедный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А на понтоне, в трюме которого таилась проволока, у распахнутого настежь люка скучилось человек семь. Мелькнула сухонькая фигура Филина в опрятной брезентовой куртке, перекошенное флюсом лицо Полозова без повязки, просторная спина начальника запани Федора Николаевича. Чьи-то руки в полосатой тельняшке круг за кругом швыряли проволоку из чрева понтона.
Опоздала! У Нюры вдруг обмякли ноги, и она прислонилась к столбу с крестовиной: весной здесь крутили вицы для ручной сплотки.
Если б она не дожидалась, пока адмирал Нахимов наведет на нее свою подзорную трубу, могла бы поспеть вовремя. А теперь впереди у нее позор, какого отродясь еще в жизни не было. И Илюшка тоже хорош, Мурманец этот несчастный: даже спрятать толком не сумел! Да при чем тут Илюшка? Последнее это дело — на других валить…
Слышно было, как круги проволоки мягко шлепались на палубу понтона. Полозовские обвязчики бегом потащили проволоку к пустым вертушкам. Над выхлопными трубами двигателей зачастили кольца сизого газа, жадно заскрежетали застоявшиеся без работы лебедки, спеша наверстать упущенное.
Со станка на берег в сопровождении Полозова шел сердитый начальник запани. Нюре нестерпимо захотелось провалиться сейчас сквозь землю. Она попятилась от кромки берега, но в эту минуту за ее спиной шумно распахнулись двери клуба и густо повалили сплавщики — кончился сеанс. И тогда Нюра шагнула навстречу неминучей своей беде и упрямо вскинула подбородок: вот я вся тут, режьте-пилите меня!
Посреди крутого подъема Федор Николаевич остановился перевести дух и увидел Нюру.
— Ну, спасибо, Уварова, удружила, — жестко сказал он, снизу вверх глядя на нее.
— Судить таких надо, судить! — резким визгливым голосом кричал с понтона Филин.
По всем признакам, ему не терпелось поскорей расправиться с Нюрой, но привычная забота об отчетности победила кровожадное это желание. Филин считал, сбивался и снова пересчитывал круги проволоки, добытой из понтона, а сам жег Нюру злыми глазами.
Федор Николаевич, шумно отдуваясь, тяжело поднимался по береговому откосу. А Нюре припомнилось вдруг, каким худым и легким на ногу был он, когда она впервые пришла на запань. Ведь это Федор Николаевич и принял ее на работу. Тогда он был еще мастером, позже стал техноруком, а теперь вот вторую навигацию — начальник запани.
Как-то так повелось у них с самого начала, что Нюра всегда видела в нем опору. Случалось, он и поругивал ее за мелкие промашки — на работе без этого не обойдешься, — но в глубине души Нюра всегда знала, что они с Федором Николаевичем с в о и. Их не так уж много осталось на запани, тех, кто работал тут в войну и в первые послевоенные годы, кто сполна вытянул тяжкий план сорок шестого года. Тогда порушенные войной области и целые республики ждали от них строевого леса, чтобы восстать из праха, а засуха подкосила неоправившееся после войны сельское хозяйство, и накормить сплавщиков досыта было нечем. На всю жизнь врезался в Нюрину память тот работящий голодный год…
А позже одни старые сплавщики разъехались, другие вышли на пенсию, а кое-кто и умер уже. Теперь в поселке больше новых, вон и Даша Савушкина перевелась к ним сюда с лесозавода.
Порой Нюре казалось, что Федор Николаевич втихомолку гордится ею, — тем, что под его присмотром выросла она из девчонки-подсобницы в знатного бригадира, слава о котором гремит по всей области. Гремела-гремела — вот и догремелась… Он верил ей, а она его подвела. И как эта мысль не пришла ей в голову, когда Илюшка Мурманец соблазнял ее подлой своей рационализацией? Ты глянь, какой умной она теперь заделалась! Интересно, где раньше этот ум в ней сидел и почему на поверку такой дурью обернулся? Ладно, чего уж теперь себя ругать. И без нее ругатели найдутся. Вон как Филин испепеляюще смотрит на нее. Дай ему волю — слопает со всеми потрохами…
Федор Николаевич одолел-таки подъем, выждал, пока утихомирится сердце. Мельком, как на пустое место, глянул на Нюру и отвернулся, точно ему даже и видеть ее противно было. Всего ожидала Нюра: крика, упреков, даже трехэтажной ругани, — но только не этого кислого равнодушия. Ей почудилось: она просто не существует больше для Федора Николаевича — уволилась, укатила в тридесятую область, бесследно растворилась в воздухе и улетучилась. А может, ее тут и вовсе никогда не было?!
Все так же глядя в сторону, Федор Николаевич буркнул:
— Признаешь?
— А что признавать-то? — с вызовом спросила Нюра.
Если б они говорили наедине, она, наверно, сразу бы во всем покаялась, а то даже и разревелась бы по-девчоночьи. Но каяться на людях, при Михаиле и практикантке было выше ее сил. Сам же Федор Николаевич научил ее быть гордой, а теперь требовал, чтобы она при всех елозила на коленях. Не дождутся от нее этого!
— Ты не прикидывайся. Кругом виновата, а туда же!.. — Федор Николаевич задохнулся от гнева и перевел глаза на Полозова, как бы приглашая того договорить все за него.
Полозов послушно приоткрыл рот, но так ничего и не сказал: то ли пожалел Нюру и не стал добивать поверженного бригадира-соперника, то ли вовремя рассудил, что не резон ему лезть со своими нравоучениями, — ведь в конечном счете от Нюриного позора он только выиграл и теперь первенство, считай, у него в кармане.
А Филин не унимался и кричал со станка что-то ругательное. Отдельные слова Нюра понимала, но они почему-то не складывались сейчас в осмысленные фразы. Сплавщики сгрудились за Нюриной спиной, кто-то жарким дыханием шевелил волосы на ее затылке.
Не дождавшись помощи от Полозова, Федор Николаевич ринулся в бой сам:
— И чего тебе не хватало? Денег? Почета? Нет, зазналась ты, как я погляжу!
— Вот это точно, — охотно согласилась Нюра.
— Как разговариваешь? — сердито упрекнул ее Федор Николаевич. — Тебя, девчонку, подняли над людьми, а ты с верхотуры плюешься… Не ожидал от тебя, Уварова!
— Я тоже не ожидала… — думая о своем, сказала Нюра.
Ей показалось вдруг ужасно обидным и несправедливым, что Федор Николаевич шпыняет ее, как какую-то преступницу-рецидивистку. Пока все шло гладко, он ее уважал, а стоило ей только разок споткнуться, так Федор Николаевич тут же в ней разуверился. А куда подевались все ее прежние хорошие дела? Уж кому-кому, а Федору Николаевичу надо бы о них помнить, а он так себя ведет, будто ничего хорошего у нее отродясь не было. Если судить по справедливости,
