Фауст. Сети сатаны - Пётч Оливер

Иоганн помотал головой.

– Жаль. Воистину, он мастер своего дела. Хотя не так давно в Венеции побывал некий Дюрер, он мне тоже понравился. Кажется, он родом из Нюрнберга… – Барбарезе вздохнул. – Прискорбно лишь, что столь немногие могут насладиться этими картинами. Моя супруга умерла довольно рано, и детей у нас не было. Да… боюсь, древний род Барбарезе прервется с моей смертью.

Он поднял палец, длинный и тонкий, в тусклом свете похожий на щупальце или коготь.

– Род, между прочим, берущий начало от первых беженцев, которые почти тысячу лет назад поселились на этих островах. На острове Торчелло, если быть точным, на котором и зародилась нынешняя венецианская роскошь. Мои предки родом, вероятно, из Рима, и кое-кто даже заседал в сенате. Но что-то я отвлекся…

Синьор Барбарезе улыбнулся, и Иоганн обратил внимание, до чего он бледен, словно в теле его не осталось ни капли крови. Впрочем, возможно, всему виной был полумрак, царивший в коридоре.

– Я обещал показать тебе библиотеку, – продолжал венецианец. – Что ж, она здесь.

Он торжественно распахнул двустворчатые двери, и взору Иоганна открылся зал, от пола до потолка заставленный книгами. Их были сотни, не считая пергаментных свитков и отдельных листков. Юноша застыл в изумлении. Даже в монастыре Маульбронна ему не доводилось видеть столько книг разом.

Синьор Барбарезе заметил его изумление и рассмеялся.

– Я знал, что тебе понравится. Признаюсь, сам я прочел лишь небольшую часть этих книг. Глаза уже подводят, и даже очки мало помогают. Среди пергаментов, кажется, есть документы, уцелевшие после пожара в Александрии. Есть и труды греческих ученых, и даже несколько переводов с арабского. Книги всегда были нашим пристрастием. А этот новомодный печатный пресс и вовсе поражает воображение. Ведь теперь книги станут и дешевле, и доступнее, – он широким жестом обвел стеллажи. – Чувствуй себя как дома, мальчик мой.

– И я… могу прочесть все эти книги? – спросил потрясенный Иоганн.

Синьор Барбарезе вновь рассмеялся. В этот миг он напоминал старого ужа.

– Боюсь, это не под силу никому. Но ты можешь углубить здесь свои знания и кое-что брать с собой. Я буду рад обсудить с тобой содержание некоторых трудов…

Иоганн кивнул. Как зачарованный, он осторожно обошел стеллажи. Книги были в старых кожаных переплетах, уже изрядно потрескавшихся. Среди них лежали пергаментные свитки и стопки потрепанных документов, в основном на латыни. Иоганн нерешительно снимал с полки какую-нибудь книгу, возвращал на место и брал следующую. В руки ему попался труд «Opus Majus» некоего Роджера Бэкона. Он полистал его немного и взял за другой фолиант. Это была «Поэтика» Аристотеля, о которой ему рассказывали отец Антоний и отец Бернард.

– Здесь есть стол и стул, чернила и перо, если захочешь выписать что-нибудь, – сказал синьор Барбарезе. – А если вдруг проголодаешься, в том углу вино, сыр и хлеб. Я оставлю тебя на время. А потом можем немного побеседовать. С рассветом мой гондольер доставит тебя к Фондако. Договорились?

Иоганн рассеянно кивнул, мысли его уже витали среди тысяч страниц. Он сел за стол и погрузился в мир книг.

– Приятно провести время, – сказал синьор Барбарезе и закрыл дверь.

И юноша остался наедине с книгами.

Иоганн словно оказался за столом, ломящимся от изысканных яств, и не знал, что попробовать в первую очередь. Он разворачивал ломкие пергаменты, проводил пальцем по корешкам книг, рассматривал красочные литеры, разбирал заглавия на латыни и на греческом, после чего возвращал книгу на место и хватался за следующую. Некоторые фолианты были массивные и тяжелые, как каменные блоки, но попадались и небольшие, со страницами из тончайшей кожи. Встречались и рукописные экземпляры, переписанные монахами, которых давно не было в живых. Их отличали яркие иллюстрации, первые буквы в главах сами по себе представлялись произведениями искусства. Когда Иоганн раскрывал очередную книгу, воздух наполнялся запахом старой пыли, клея и красителей.

Возбуждение постепенно улеглось, и Иоганн с головой погрузился в записи о приливах и отливах. Он читал об использовании оптических линз, рассматривал зарисовки вскрытых человеческих тел. Ему даже попалось изображение эмбриона в материнском чреве. Если что-то казалось ему особенно интересным, он делал заметки. Некоторые книги были снабжены замками, и оставалось только гадать, что за тайны хранились под их обложками, сокрытые от случайного читателя. Они носили такие названия как «Dialectica» или «Periphyseon». Здесь были книги об иудейской каббалистике и катарах, христианской секте, чьи заветы сохранились в труде «Liber de duobus principiis», «Книге о двух началах». Нашлась даже загадочная книга Альберта Великого, которой так восхищался отец Антоний. Называлась она «De secretis mulierum» и, по всей видимости, была посвящена женским секретам.

Синьор Барбарезе, как и обещал, вернулся через несколько часов. Иоганн был так поглощен чтением, что даже не притронулся к вину и закускам. Они поговорили о некоторых работах, венецианец задавал вопросы или что-то подсказывал, и Иоганн получал новую пищу для размышлений.

На рассвете гондольер доставил Иоганна в Фондако-деи-Тедески, где он и проспал еще пару часов, пока его не растолкала Саломе.

– Где ты был? – спросила она обиженно. – В комнате тебя не оказалось, и мне пришлось мерзнуть ночью.

Иоганн протер глаза. Он проспал всего пару часов, но чувствовал себя отдохнувшим и свежим.

– У тебя свои тайны, у меня – свои. – Он приложил палец к ее губам. – Мы ведь так условились? Я не твоя собственность. Это твои слова.

Несколько секунд Саломе задумчиво смотрела на него, потом улыбнулась.

– Посмотрим, что от тебя оставила эта потаскуха, – сказала она и ухватила Иоганна между ног.

Они любили друг друга пылко и второпях. Саломе решила, что у него появилась другая любовница. Эта мысль пришлась Иоганну по душе.

«И не одна, а сотни, – подумал он, когда Саломе его оседлала. – Каждая из этих книг как девица, которую мне предстоит познать».

Теперь каждую ночь у Фондако-деи-Тедески ждал гондольер. Он доставлял Иоганна к дому синьора Барбарезе, где хозяин церемонно встречал его и провожал в библиотеку. Венецианец всегда был одет по моде прошлого века и никогда не снимал очков. Несколько часов Иоганн читал в одиночестве, затем они вели продолжительные беседы. За одну такую ночь юноша узнавал больше, чем за целый месяц занятий с Арчибальдом. Нередко они говорили о человеке и его месте перед Богом и церковью.

– Так называемая схоластика, как учит нас церковь, опирается на неизменные факты, неопровержимые истины, ставить под сомнение которые недопустимо, – говорил синьор Барбарезе. – Все уже сказано в древних письменах, истолкованию поддается разве что слово Божье. Кто в этом усомнится, тот еретик. А ведь мы, люди, способны сами наблюдать за природой и делать собственные заключения. Мы сами можем познавать мир, разобрать его по частям и расщепить, чтобы узнать его внутренние связи. В наши дни многие ученые избирают этот путь и поворачиваются спиной к церкви. Времена меняются, Иоганн! У меня есть записи Леонардо да Винчи. Это умнейший человек, он изучает геометрию, статику, человеческую анатомию и многое другое. В своем гении он ничуть не уступает Творцу.

– Человека нельзя сравнить с Богом, – возражал Иоганн. – Должно же что-то стоять за всем этим и за нами. Какая-то сила – и имя ей Бог. Что это был бы за мир, который зиждется на хаосе, созданный по воле случая?

Синьор Барбарезе усмехнулся.

– Ну, вполне себе человеческий мир, разве нет?

Юноша страдал от недосыпания, и Саломе просто пожирала его. Он был уверен, что ею движет ревность. Она домогалась его при каждом удобном случае и отдавалась с таким неистовством, что Иоганн не чувствовал ничего, кроме опустошения. Во время представлений он часто бывал несобран, снова стал срываться на друзей – прежде всего потому, что теперь они работали спустя рукава. Обильные возлияния и хорошая еда давали о себе знать. Иоганн и сам допускал ошибки, которых еще пару недель назад не замечал за собой.