Оливия Киттеридж - Элизабет Страут

— Ну-ка, объясни мне, — сказал Дэвид, — что делает в морозилке салфетка для лица?

— Я не получила эту работу.

— Неужели? — Дэвид закрыл дверцу морозилки. — Я даже как бы удивлен. Им что — кандидат наук понадобился? — Он отломил горбушку батона, лежавшего на стойке, и затолкал ее в банку с соусом для спагетти. — Бедняжка Бика-Бек, — заключил он и покачал головой.

— Может, это потому, что я рассказала им про клизму с барием, которую мне ставили, — объяснила Ребекка, пожимая плечами. Она привернула газ, чтобы спагетти не залили плиту. — Я много говорила, — призналась она. — Видимо, слишком много.

Дэвид сел за стол и взглянул на Ребекку:

— Видишь ли, это, наверно, не самая лучшая идея. Видишь ли, Бика, может, тебе никто никогда этого не говорил, но люди и правда не хотят слушать о том, как кому-то ставили клизму с барием.

Ребекка достала салфетку из морозилки. Она сложила ее полоской и села напротив Дэвида, прижимая салфетку к глазам.

— Если человеку самому ставили такую клизму, не думаю, что он возражал бы. — (Дэвид не ответил.) — Очевидно, зубному врачу никогда ее не ставили, — добавила Ребекка.

— Ох ты господи, — сказал Дэвид. — Ну откуда ты такая взялась? А могу я поинтересоваться, как вообще возникла эта тема? Может, имело бы больше смысла поговорить о зубах?

— К тому времени мы о зубах уже поговорили, — сказала Ребекка, крепче прижимая к глазам салфетку. — Я ему объясняла, как мне хочется получить эту работу. Как важно всем этим ассистентам в белых халатах быть помягче с испуганными людьми.

— Ну ладно, ладно, — сказал Дэвид. Ребекка чуть отвела салфетку и посмотрела на него одним глазом. — Завтра ты получишь работу, — пообещал он.

И Ребекка ее получила. Она получила работу в Огасте — печатать сводки о движении транспорта для толстенного дядьки, который вечно хмурился и никогда не говорил «спасибо». Дядька этот был главой агентства, изучавшего транспортные потоки внутри и вокруг различных городов штата, чтобы в городах знали, где строить наклонные въезды и съезды, где устанавливать фонари. Раньше Ребекка и думать не думала, что кто-то этим занимается — изучает движение транспорта, и в первое утро это было ей очень интересно. Но ко второй половине дня это уже не казалось ей таким интересным, а через несколько недель она поняла, что, скорее всего, уйдет. Как-то перед вечером, когда она печатала, у нее сильно задрожала рука. Она подняла вторую руку — та тоже дрожала. Ребекка чувствовала себя так же, как в то воскресенье, в автобусе компании «Грейхаунд», когда Джейс рассказал ей про блондинку. Она тогда думала: «Не может быть, чтобы это была моя жизнь». А потом она подумала, что большую часть своей жизни она думала: «Не может быть, чтобы это была моя жизнь».

В холле, у почтовых ящиков, лежал коричневый, с мягкой прокладкой пакет, адресованный Ребекке Браун. Рубашка совершила свой путь из Кентукки в Мэн. Ребекка принесла пакет наверх в квартиру, сорвала наклейку с его верхней части — по столу рассыпались клочки серой набивки. Женщина оказалась права — рубашка была действительно красивая. Ребекка разостлала ее на диване, уложив пышные рукава на подушки, и отошла посмотреть издали. Такую рубашку не стал бы носить Дэвид. Ни за что на свете Дэвид не стал бы носить такую рубашку. Эта рубашка была для Джейса.

— Такое случается, — весело ответила женщина. — Просто отошлите ее назад.

— Хорошо, — сказала Ребекка.

— У вас голос расстроенный, — сказала женщина. — Но, милочка, ведь вы же получите назад свои деньги. Это займет несколько недель, но вы их получите.

— Хорошо, — опять сказала Ребекка.

— Это не проблема, милочка. Это вовсе не проблема.

На следующий день Ребекка оглядывала приемную врача, чтобы найти что-то, что можно было бы стащить. Кроме журналов, там не было почти ничего подходящего. Похоже, что они так все и задумали, даже плечики для пальто были такие, что не снимаются с вешалки. Однако на подоконнике стояла небольшая стеклянная вазочка, простенькая, совершенно обыкновенная, с бледными следами коричневатого пятна на дне.

— Сейчас доктор вас посмотрит, — сказала Ребекке медсестра.

Ребекка пошла следом за ней по коридору, вошла в кабинет. Закатала рукав — проверить кровяное давление.

— Как ведет себя ваш желудок? — спросила сестра.

— Хорошо, — ответила Ребекка. — Нет, не хорошо. Маалокс фактически не помогает.

Медсестра сняла манжет с липучкой с руки Ребекки.

— Скажите об этом доктору, — велела она.

Однако доктор — Ребекка заметила это сразу же — был ею недоволен. Он скрестил руки на закованной в белоснежный халат груди и сжал губы, устремив на Ребекку взгляд неморгающих глаз.

— Он все еще болит, — пробормотала Ребекка. — И…

— И — что?

Она собиралась рассказать ему, как у нее трясутся руки и что она чувствует — что-то с ней всерьез не в порядке.

— И я просто хотела бы знать, почему он все еще болит. — Ребекка опустила глаза — смотрела себе на ноги.

— Ребекка, мы провели вам исследования желудка и кишечника, сделали все необходимые анализы крови. И вам нужно лишь принять наконец то, что с вами все в порядке. Просто у вас чувствительный желудок. Как у многих других людей.

Вернувшись в приемную, Ребекка стала надевать пальто, стоя у окна и выглядывая наружу, будто ее интересовало то, что происходит внизу на парковке. На какой-то момент у нее перестала болеть голова, перестал болеть желудок, она не ощущала ничего внутри, кроме возбуждения, прозрачного и светлого, как свежая вода. Будто сама она превратилась в чистое пламя, каким горит ее зажигалка. Рядом с ней мужчина читал журнал. Женщина подпиливала ногти. Ребекка положила вазочку в рюкзачок и ушла.

В тот вечер они оба сидели на полу, смотрели по телевизору старый фильм. Любой, кто заглянул бы в окно, увидел бы, что Ребекка сидит, прислонясь к дивану, а Дэвид, рядом с ней, держит в руке бутылку сельтерской: на вид — совершенно обычная пара.

— Девчонкой я никогда ничего не крала из магазина, — сказала Ребекка.

— А я крал, — признался Дэвид, не отрывая взгляда от экрана. — Как-то украл ручные часы в аптечном магазине, где работал. Я много вещей своровал.

— А я — никогда. Я не воровала, потому что боялась, что меня поймают, — объяснила Ребекка, — а вовсе не потому, что это дурно. То есть, я хочу сказать, я понимала, что это дурно, но не крала вовсе не поэтому.

— А я даже подарок ко дню рождения моей матери и тот в магазине украл, — похвастался Дэвид и усмехнулся. — Что-то вроде брошки.

— Вероятно, большинство ребят в какое-то время это делают, — предположила Ребекка. — Только, я думаю, мне трудно судить. Когда я маленькая была, я никогда не ходила в гости к другим детям и они никогда ко мне домой не приходили. — Дэвид ничего не ответил. — Мой отец говорил — это не подобает… Дети священника не должны выказывать предпочтение кому-то из других детей. В таком маленьком городе, как наш, — разъяснила Ребекка.

Дэвид не отрывал глаз от экрана.

— Омерзительно, — заявил он. — Смотри, не отвлекайся. Люблю этот эпизод. Этого парня сейчас винтом корабля на куски изрубит.

Ребекка смотрела в окно — в ночную тьму.

— Потом я перешла в девятый класс, и отец решил, что церковь не должна больше тратиться на экономку для нас, и я стала сама готовить. Я готовила специальные блюда для него, практически насквозь пропитанные сливочным маслом. Ох, господи! — вздохнула она.

— Ух ты! — воскликнул Дэвид. — Вот это да! Смотри, его уже разрубило. Жуть!

— Могу поспорить, что по закону это делает меня чем-то вроде преступницы.

— Что такое, солнышко? — спросил Дэвид. Но Ребекка не повторила того, что произнесла. Дэвид погладил ее ступню. — Мы наших детей по-другому станем воспитывать. Не беспокойся.

Ребекка и тут ничего не сказала.

— Замечательный фильм. — Дэвид сел поудобнее, опершись о ее ноги. — Просто замечательный. Через минуту этой кошке голову отрубят.

В баре что-то происходило. Три полицейские машины въехали на парковку, и мигалки их не были выключены — они сверкали и тогда, когда полицейские скрылись в помещении бара. Ребекка ждала у кухонного окна, а отсветы полицейских огней бежали по ее плечу, по полу кухни. Двое полицейских вышли из бара с человеком между ними, руки его были завернуты за спину. Его поставили спиной к машине, и один из полицейских сказал ему: «Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. — Тон полицейского не был ни добрым, ни недобрым, но голос его звучал четко и ясно. — Вы имеете право пригласить адвоката. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, вы имеете право воспользоваться услугами адвоката, назначенного вам». Это звучало как стихи, точно так — как стихи — звучит на слух Библия, если вам ее правильно читают.