Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэл Р.

Вот с ревом, будто мучимый болью, разворачивается другой холст, где изображена некая местность – море, пустыня или лес; главное здесь – отсутствие человека, указывающее, какую пустоту и отчаяние живые люди могут претерпеть до того, как умрут. Но наш мертвец идет мимо, и на холст, вопреки его смерти, ложатся очертания человека.

В отдаленной и хорошо защищенной от простого народа части нашего города Освободитель, миновав ворота, приближается теперь к замку; серые стены вырастают над ним, будто вот-вот рухнут, дверь отворяется и поглощает его. Он идет по широким коридорам, где его приветствуют с обеих сторон, приближаясь к средоточию власти, призвавшей его сюда…

А здесь, в старом сердце Колхари, ковыляет мертвец, отрясая с себя остатки плоти и плесень. Он простирает свои мертвые руки то вправо, то влево, череп поворачивается туда и сюда, ища силу, которая его призывает.

Звучит бравурная военная музыка.

Он колеблется… ибо вы – это граница, которую он должен пересечь, нарушить, преодолеть, чтобы воссоединиться с тем, что его оживляет.

Заклинаю вас снова: не отворачивайтесь от его пустых глаз. Если вы хотя бы на миг повернетесь к чудовищу, что дышит вам в спину и бросает вас в пот – которое, по сути, вас охраняет, – он пройдет, и вы потерпите поражение.

Но смотрите: пока вы зажимаете носы от ожидаемого смрада его давно сгнившей плоти, он наконец-то падает на пыльные плиты пола – побежденный, безжизненный, как и прежде.

Он в который раз потерпел неудачу, пытаясь перейти представленную вами границу между возможным и вероятным, неточным и точным, умирающим и умершим, предполагаемым и верным, в который раз не смог воссоединиться с абсолютом, который – хотя вы уверены, что ни разу ее не видели – управляет вашей жизнью и смертью; такой же частичный успех ждет и Освободителя при Высоком Дворе: он тоже не приобщится полностью к власти, призвавшей его с границы Невериона.

Это означает, что у нас есть надежда не быть поглощенными нашим отчаянием, что между нашими жизнями и чумой есть некое противоречие, которое надо еще распутать. Мы, как больные, так и здоровые, можем по крайности верить в это, какой бы чудовищной ни оказалась впоследствии эта вера, эта граница меж нами.

Но что же сталось с девочкой, несшей увенчанный кошачьим черепом посох? Когда нас, как любое собрание, отвлекло неожиданное событие, она ускользнула куда-то. Быть может, ее пожрала Амневор – мгновенно, так что невинная жертва не успела даже и вскрикнуть? Кто знает.

Мы можем только подозревать.

Быть может, позади нас в самом деле таится чудовище, а перед нами лежит на полу мертвец.

Но вот оно, последнее противоречие: мертвец вовсе и не сходил с трона под звуки чарующей музыки.

Он сидит там, и его пустые глазницы винят нас в самообмане.

Арфы и барабаны! Флейты и цимбалы! Вернувшись в противоречивый верхний мир, о друзья, вы сможете рассказать, что видели, как дрогнули костяные пальцы, как скользнула мертвая стопа по шкуре на полу, как сама смерть подавала признаки жизни; только так вы подтвердите пришествие Амневор.

Некоторые из вас скажут также, не менее правдиво, что видели, как скелет сходит вниз и движется через все подземелье, согласно моим словам.

Однако помните, говоря об этом, о противоречии между тем, что вы помните, и тем, что можете рассказать (как бы точно ни стремились вы передать то, что видели); именно оно укрепляет нашу надежду на лучшее, в то время как точный (и заведомо лживый) рассказ означает наше новое поражение.

9.8.6. На пришествии Амневор присутствовали многие: барон Ванар, варварка, помогавшая матери Топлина по хозяйству, госпожа Кейн, Кентог, рябой контрабандист, Мастер, младший брат Садука Намук, Нари, Нойед, Садук, старая кухарка и так далее – но они, конечно, уступали числом тем, кто собрался в честь Освободителя при Высоком Дворе.

10. – Извини, Лесли, но как раз этого он и не делает! – сказал Кермит, потрясая книжкой в бумажном переплете. – Не «документирует», используя его слово, то, что происходило в гей-сообществе между восемьдесят вторым и восемьдесят четвертым годами, когда он это писал и СПИД широко освещался во всех газетах. И уж точно не документирует повседневную жизнь древних обитателей этого города, – он показал на раскопки, палатки и растущие кое-где пальмы, – как и древних жителей городков и деревень, которые мы располагаем найти поблизости. Он просто играет в их жизнь, втыкая где попало анахронизмы – а его боги и обряды сплошная фальшивка. Вдумайся только, что он творит. Начинает с историй маленьких людей в условиях эпидемии, но повествования Мастера постепенно их вытесняют. Теперь рассказ ведется уже за маленьких людей, по крайней мере за тех, которыми интересуется Мастер: солдата, который сначала был ему верен, а потом все забыл (что весьма подозрительно), и рабочего, представленного рассказчиком в виде комического калеки. Мастер, соблазняя нас своей риторикой, своими прозрениями, своей честностью, признаваясь в склонности к ошибкам и сомнениям, в то же время совершенно игнорирует целые категории населения. В данном случае это женщины и гомосексуалы (не могу поверить, как ты, математик, лингвист и самопровозглашенная феминистка, этого не заметила). А затем, возвращая нас к временам, когда первый военачальник построил храм Мардука или как его там, Мастера сменяет мистическая риторика жреца, Чародея в веночке из маргариток; говорит он, в принципе, то же самое, что и Мастер, но в терминах абсолюта, чтобы мы не смели ничего подвергать сомнению. Точно то же, что мы уже слышали, в слегка приглушенном варианте, из уст самого Мастера: спасение заключено в поражении. Есть у Дилэни и земля обетованная, где малые возвысятся, а великие падут – Западная Расселина. Хотелось бы знать, о чьем поражении речь. Мастера? Ну да – попробуй назвать кого-то другого. Он терпит провал за провалом, сам того не ведая. Представь, что ученые, выделившие вирус и разработавшие вакцину, придерживались бы этого принципа. Бога ради, Лесли, тут есть списки тех, кто был и кто не был на церемонии! Боюсь, что дилэниевский Колхари – очень маленький городок. Старо, старо, старо. Несмотря на все его колонцифры, беньяминовский монтаж, бахтинский полифонизм и все прочее, в книге нет ничего нового – о радикальном я уж молчу. Мне ничего тут не нравится. И Джои этот, проститутка и наркоман, точно не мой герой. Не понимаю, что ты здесь нашла. Проехала тысячи миль, чтобы привезти мне эту книжонку, и с непонятным энтузиазмом вопрошаешь, что я о ней думаю. Ну вот, я прочел ее – во всяком случае просмотрел – и высказал тебе свое мнение.

– Керми, еще полгода назад ты понятия не имел, что будешь работать здесь. Да и никто не знал, что есть какое-то «здесь». В Кулхаре упоминается о какой-то болезни, и в этом пассаже определенно есть нечто странное. Но Дилэни, когда писал это, определенно не мог знать, что будет найден город с таким же названием – и такой же эпидемией, – как в его книгах. Он руководствовался тем же, что и вы здесь: моими предположениями из книги о переводе Кулхара. Что до аллегорий, то текст нужно читать как материализацию, которой вы здесь занимаетесь, в то же время противопоставляя ему активную деконструкцию…

– Лесли, я ни слова не понимаю из того, что ты говоришь. Больше того, я тебе не верю. Если и существует такое чтение, то текст… – Кермит прищурился, разглядывая обложку в медном луче, пробившемся из гряды темных туч, – напечатанный тиражом в семьдесят пять тысяч, вряд ли может претендовать на него.

– Конечно, не может, если по диагонали его читать, – вздохнула Лесли. – Слушая твои заявления, можно подумать, что это ты повествуешь от лица Мастера в самой его авторитарной и консервативной манере, ни в чем не противоречащей здравому смыслу. Хороший способ удержать все как оно есть. Может, дело как раз в этом: все мы прибегаем к такой манере, стремясь к своему «освобождению», нравится это нам или нет.