Ночи становятся короче - Геза Мольнар

Кедеш был доволен.

— Хорошо, курсант Шагоди. Просто великолепно! — похвалил парня инструктор.

Пишта Каллаи повернулся к Денешу и сказал:

— Нянчится «старик» с этим Шагоди, я не хуже его совершил посадку, но меня он ни разу не похвалил.

После полетов ребята окружили инструктора, просили его:

— Расскажите нам что-нибудь о полетах…

— Что я вам, всемирно известный летчик, что ли?

— Расскажите историю с почтовым голубем.

— Историю с почтовым голубем?.. Можно и рассказать… Было это так… В начале войны я летал на самолете СР-52. Биплан с звездообразным мотором, с открытой кабиной. Служил я тогда в Кечкемете, и был у меня почтовый голубь, совсем ручной: преспокойно клевал пшеницу прямо с ладони, по ночам спал у меня на одеяле, а когда горнист трубил «Подъем», тихонько клевал меня в мочку уха. Одним словом, привязались мы друг к другу. Один раз я взял его с собой в полет, ведь так высоко он сам никогда не залетал. Думал, наберу высоту и выброшу его, а уж голубь никогда не заблудится — найдет дорогу домой. На высоте десять тысяч метров вытащил я голубя из-за пазухи. «Ну, лети домой!» — сказал я и выбросил его из самолета. И в тот же миг увидел, как от моего голубя перья полетели: трехлопастный воздушный винт гнал воздух с такой силой, что голубь вмиг оказался голым. «Вот дурень, — подумал я. — Был у меня голубь, а теперь не стало. Значит, не повезет мне на фронте…» Так… А что же было потом?… Вечером шел я с аэродрома в казарму. Иду себе по дорожке и вижу — лежит мой голубок… Ни одного перышка на нем не осталось. Кусок розового мяса…

Перед наступлением темноты инструкторов увезли на «джипе» в город, а курсанты думали о том, что теперь не так уж много осталось до осени, когда они предстанут перед приемной комиссией офицерского летного училища.

Когда парни подошли к остановке автобуса, Петр неожиданно начал прощаться:

— Привет, ребята, я не поеду, пешком пройдусь немного!

— Расстроился парень, — заметил Шагоди.

— Расстроишься, если и тебя так пропесочит Кедеш, — посочувствовал Денеш.

— Не получается у него никак посадка, ребята.

Вдруг Шагоди за руку попрощался со всеми и сказал:

— Я пойду с Петей.

Он догнал парня и спросил:

— Ну что, Петя?

— Ничего, дружище.

— Я же вижу, что ты расстроился…

Моравец долго шел молча, потом вдруг остановился и выпалил:

— Ты хороший парень, Роби… Ты уж не сердись, что я утром…

— Да брось ты. Нашел что вспоминать. Я уж и забыл об этом!

— А что я могу сделать? Дома у нас не все ладно, вот у меня все и валится из рук…

— Глупости это, Петя. Не мучай ты себя!

— Когда я захожу на посадку, мысленно вижу перед собой фигуру Кедеша, вижу, как он хватается за голову, а ребята хохочут. И я уже боюсь не земли, не бетонной полосы, а его самого, его замечаний…

— Послушай, Петя, я тебе сейчас что-то объясню, а ты постарайся понять. Я считаю, что ты сам себя боишься. Может, правда, и инструктор внушил тебе мысль, что ты никогда не научишься летать.

— Да, я часто задаю себе вопрос: есть у меня талант или нет?..

— Вот в этом-то вся и загвоздка.

— А ты думаешь, со временем у меня все пойдет как надо? — И вдруг спросил: — Ты за кем сейчас ухаживаешь?

Шагоди недоуменно пожал плечами:

— Есть одна. Да ты ее не знаешь. А ты? Кто та девушка, с которой я тебя видел?

— Ее зовут Гизи.

— Значит, ты все еще ходишь с ней?

— Да не совсем, это не по мне.

— Ну вот видишь! Значит, я угадал! Откровенно говоря, только ты на меня не сердись, серенькая эта твоя Гизи. А та, другая, с которой я тебя как-то встретил? Ну говори, не стесняйся… Мы же друзья!

— А что ты можешь сказать о Кате?

— О какой еще Кате?

— О дочери Пулаи.

— А почему ты решил спросить меня о ней?

— Да так просто…

Некоторое время друзья шли молча. Первым заговорил Шагоди:

— Ну раз ты спросил, да еще хочешь, чтобы я откровенно…

— Разумеется, откровенно, иначе нет никакого смысла.

— Сколько ей лет? Восемнадцать наверняка исполнилось, хотя полностью она еще не созрела. Правда, в ней есть что-то такое, что обращает на себя внимание. Но что именно, я и сам не пойму. Может, она и очень порядочная… может, и нет… да я ее хорошо не знаю. По крайней мере, не больше тебя. Как-то она приходила на аэродром вместе с отцом, посмотрела на полеты, поболтала с ребятами… Но если она тебя так заинтересовала, я могу присмотреться к ней.

— Я в нее по уши влюблен. Или она станет моей, или я сдохну! — выпалил вдруг Моравец.

— Не собираюсь тебя отговаривать, но это будет зависеть и от самой Кати, а может, еще и от третьего лица…

— А-а, есть у нее один парашютист… Но он от нее скоро отвяжется, а если нет, то я помогу ему.

Шагоди обнял Петю за плечи и притянул к себе:

— Правильно, друг! Если у тебя будет такая же уверенность во время полета, ты далеко пойдешь.

— Будет. Будь спокоен, все у меня будет.

Шагоди стало весело. Он подпрыгнул и сорвал веточку акации. Взглянув на Петю, сказал:

— Тогда действуй!

Шагоди был рад, что ему удалось вдохнуть в Петю уверенность в себе.

5

«…Взошла луна, но она с ущербом» — это были последние Петины слова, которые он сказал мне перед смертью. Я часто задумывался над этими словами.

«…Ты прав, друг… Луна действительно взошла, но на ее диске действительно не хватает куска… Не хватает тебя… Из нашей неразлучной тройки ушел один человек. Может быть, этими словами ты об этом и хотел сказать, а может, ты имел в виду Катю, которой так не повезло».

Однако сколько бы я ни думал над этими словами, они в конце концов оставались для меня непонятными иероглифами, начертанными на камне, который кладут на могилу умершего.

Расследование причин катастрофы наконец закончилось. Члены комиссии подписали протокол и разъехались. В заключении было написано: «Смерть пилота явилась результатом кровоизлияния…»

Бессонными ночами, лежа на кровати с открытыми глазами, я порой думал: «А что, если это и есть истинная причина? Ведь такое случается с людьми и на земле».

В детстве в здании магистрата я однажды увидел старого налогового служащего, которому вдруг стало плохо: лицо старика