Александр Алехин. Жизнь как война - Станислав Андреевич Купцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В том же ноябре 1927 года Алехин официально стал французом. Казалось, он наконец-то одержал победу в войне, которую объявила ему злодейка-судьба. Преодолел все трудности, малая доля которых сломила бы кого угодно. Но он, лелея в себе шахматиста, свой особый дар, всячески защищал его и совершал порой неблаговидные поступки, но когда все помыслы работают в одном направлении, глаз замыливается, находишь себе оправдания – и просто входишь в боевой транс, чтобы прорваться сквозь тернии к звездам любой ценой.
Алехин и не подозревал, что на самом деле война не закончена. «Вражеская армия» лишь отступила, чтобы перегруппироваться и нанести не один, а множество ударов и пробить-таки прославленную «защиту Алехина».
Ну а пока Александр Александрович мог немного насладиться достижением, к которому так долго стремился. И заодно торжественно пообещать матч-реванш Капабланке… Хотя ему никогда не суждено будет состояться!
Литосферные плиты сошлись только раз, чтобы переделать (шахматный) мир.
Глава 21. Сумасшедшие двадцатые
Победа Александра Алехина привела к предсказуемому результату – бурному взлету интереса к персоне русского чемпиона в СССР. Разве не прекрасно с идеологической точки зрения было заполучить под красные знамена не кого-нибудь, а чемпиона мира по шахматам? Провозгласить победу большевизма в интеллектуальной сфере, особенно в условиях утечки мозгов за границу! Скорее всего, Николай Крыленко именно так и мыслил (а возможно, ему навязали эти мысли «свыше»). В одесской газете «Вечерние известия» (№ 1440) за 6 декабря 1927 года появилась поразительная статья – чемпионству Алехина на тот момент исполнилась всего неделя! Крыленко, еще недавно поливавший Алехина грязью, предпринял попытку наладить диалог с новопровозглашенным чемпионом мира – все-таки игроками такого ранга не разбрасываются, и можно сделать вид, что все сожженные мосты совсем не сложно отстроить заново, тем более при сумасшедшем темпе советских строек. Шахматный руководитель СССР прокомментировал «имевшиеся сведения» (слишком уж сенсационные, чтобы быть правдой), будто Алехин выразил желание вернуться на родину и даже подал ходатайство о восстановлении советского гражданства. Крыленко подчеркнул, что никаких официальных заявлений от Алехина не поступало, но никто не мешает шахматисту пройти все необходимые законные процедуры. «Если верно то, что в нью-йоркском турнире 1924 года он эмблемой своей выставил трехцветный царский флаг, он должен будет в своем заявлении указать такие мотивы, которые создали бы уверенность в том, что нынешняя просьба не является только одной «шахматной комбинацией» нового чемпиона, – писал Крыленко. – Мы приветствуем всякие таланты и ценим их – в том числе и талант Алехина – лишь постольку, поскольку они могут быть использованы нами в общей работе над культурным развитием и подъемом трудящихся масс. Это Алехин должен знать. Согласен он искать с нами общий язык – милости просим, – мы не злопамятны. Не согласен – шахматное движение СССР пройдет мимо него»1.
Скоро Алехин дал «ответ». И такой, что Крыленко буквально закипел от ярости!
А пока Александр Александрович отъезжал из Аргентины в превосходном настроении. «Посетив после Буэнос-Айреса Чили, новый шахматный король и его супруга на пароходе отправились в Европу, – писал советский биограф Алехина Александр Котов. – Толпа ликовавших любителей шахмат встречала их в порту Барселоны. Речи, тосты, встречи с восторженными поклонниками, прогулки. Во время одной из поездок в горы чуть не пострадал при автомобильной аварии. К счастью, все обошлось благополучно, и вскоре супруги в вагоне поезда Барселона – Париж направились домой»2. Также Котов отметил, что в Париже якобы никто не обратил внимания на победу Алехина, за исключением белоэмигрантов (при этом, по словам биографа, шахматисту присылали много восторженных писем из СССР). Сложно поверить, что Франция проигнорировала чудесный успех Алехина, учитывая, что шахматы в республике уже обрели значимость – в конце концов, именно в Париже зародилась ФИДЕ! Алехин стал здесь популярным задолго до матча… Новости из Буэнос-Айреса в охотку перепечатывала местная пресса, Алехина приветствовали во всех шахматных центрах Парижа – Palais Royale, Rotonda, Cafe de la Regence. Встречали его и соотечественники-шахматисты Осип Бернштейн и Евгений Зноско-Боровский. Во Франции чемпиона точно не обижали, поэтому Алехин не раз признавался в особенных чувствах, которые питал к Третьей республике.
Отныне шахматист стал полноценным гражданином Франции, переживавшей эпоху «сумасшедших двадцатых». Не зря в одном из интервью Алехин сказал, что Париж так ему мил, что он с трудом отвлекается здесь на шахматы. Каким бы «человеком в себе» новый чемпион мира ни был, Париж наверняка очаровал даже такого шахматного фанатика. Этот воистину космополитичный мегаполис, полный магии и любви, бесконечных социальных экспериментов, вознесся к небесам, как воздушный шар, постепенно сбросив балласт из пережитых ужасов Первой мировой. Парижане максимально раскрепостились, отбросили условности, начали впитывать новые ценности, осваивать индустрию развлечений, пробовать то, что раньше считалось табу. Женщины получили карт-бланш: стали коротко стричься «под мальчиков», пользоваться косметикой и носить юбки выше колена, не стесняясь своей сексуальности; максимально эмансипироваться; выходить на модные подиумы в пышных карнавальных перьях, пристроенных на причудливых прическах, в горностаевых мехах и сверкающих платьях под ними, с сумочками на золотых цепочках; повально устраиваться на работу наравне с мужчинами; курить сигаретки и небрежно тушить их в хрустальных бокалах с остатками игристого вина, рассуждая на любые острые темы и высказывая смелые, порой даже дерзкие суждения на злобу дня. (Шахматы тоже пожинали плоды эмансипации. Например, на супертурнире в Карлсбаде-1929 впервые в истории выступила шахматистка Вера Менчик – москвичка, ставшая подданной Великобритании; она одержала две победы и набрала три очка.) Танцовщицы «Мулен Руж» прямо в балетных пачках и пуантах поднимались на Эйфелеву башню и, свешиваясь с перил, влюбленными глазами разглядывали город с высоты птичьего полета. О сексе писали прорывные книги, полные порнографии, интимное раскрепощение превратилось в тему если и не номер один, то номер два – точно. Культурный расцвет по-настоящему опьянял, засилье эмигрантов высокого полета раскрашивало Париж в новые цвета, город теперь жил в парадигме сладострастия и новизны. Научные прорывы потворствовали общей эйфории – электрификация, телевидение, радиовещание, проводные телефоны вносили в жизнь
