Легко (сборник) - Сергей Малицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо. Извините, что я с пустым ведром. Плохая примета. Я вкручу…
02Я излишне любопытен? Может быть. Наверное, виной всему одиночество. Хотя я и не знаю ни одного человека, которому бы оно навредило. Одиночество — это богатство. Космос, который в твоем распоряжении. То, чего не отнять, и то, что никогда не изменит. Оно всегда рядом, где бы ты ни был, в пустыне, в лесу, в собственной квартире или в многолюдной толпе. Мое одиночество не безлюдно. Я слышу голоса людей, я знаю их по именам, они живут внутри меня, они часть моего одиночества. Они влюбляются, ссорятся, умирают и рождаются вновь. Единственное их отличие от остальных людей — способ существования. Буквы, слова, предложения, сохраненные на жестком диске компьютера и в моей голове. Именно для того, чтобы их невидимая никому жизнь не растворилась вместе со мной, я вновь включаю старенький «комп», вслушиваюсь в стрекотание «винта», открываю допотопный «ворд» и касаюсь пальцами пожелтевших клавиш со стертыми буквами.
Мой принтер пачкает бумагу по краям, и поэтому отпечатанные листки выползают из него с траурной каймой. И тогда мне кажется, что принтер рожает тексты в муках, и от этого страдания, изображенные на листках, представляются чрезмерными, а шутки неуместными. Я рву их на части, ухожу в кухню, грею на газовой плите маленький противень с речным песком, вдвигаю в него чеканную армянскую турку с деревянной ручкой и тут же поднимаю ее вверх вместе с шапочкой кофейной пены. Иногда сто граммов реальности с запахом настоящего кофе просто необходимы для поддержания вымысла. Или все-таки водки?
03— Хорошо. Извините, что я с пустым ведром. Плохая примета. Я вкручу…
— Почему же с пустым? — придержал я его за рукав. — Вовсе не с пустым.
Он последовал глазами за моим взглядом, увидел прилипшую к стенке ведра фольгу, поморщился и обреченно поплелся обратно к бакам.
— Два пустых ведра — двойное несчастье? — спросил я его через плечо, когда мы поднимались по лестнице, и он плелся сзади, стараясь находиться вне пределов возможного обмена репликами. Сосед что-то буркнул, я остановился у двери, обернулся, чтобы проститься. Он посмотрел на мои ноги и, не поднимая глаз, сказал:
— Простите. Я не слишком общителен.
— Да я и сам… — начал я ответную фразу, но его дверь уже хлопнула. Я усмехнулся многообещающему началу приятного знакомства, достал с антресоли лампочку и, выйдя на площадку, вкрутил ее взамен перегоревшей. Мне хотелось, чтобы сосед наблюдал за мной в дверной глазок, но он, по всей видимости, решил не доставлять мне подобного удовольствия. За его дверью стояла тишина.
Я позвонил в восьмую квартиру. Дверь открыла Евдокия Ивановна. Она была старше меня лет на пятнадцать. Эта разница казалась мне пропастью. Судя по дружелюбию соседки, пропасти она не замечала.
— Евдокия Ивановна. Вам соседи не мешают? А то вчера опять кто-то часов до одиннадцати стенку сверлил. Это, случайно, не из двенадцатой квартиры?
— Из двенадцатой? — соседка задумалась. — Нет. Я бы услышала. Из двенадцатой — нет. У них ребенок маленький. Это, наверное, из соседнего подъезда. Там на нашем этаже на днях окна пластиковые вставили. Точно они. Ну, что ты будешь делать? Никакого уважения к людям!
— А сосед не беспокоит вас?
— Лешка-то? А чего ему беспокоить-то? Пьет он, наверное. Как въехал сюда год назад, так и пьет.
— Евдокия Ивановна, — удивился я. — Что же я тогда пьяным его никогда не видел?
— И я не видела! Так он аккуратно пьет, — убежденно затараторила соседка. — А ты чего думаешь? Вроде и не работает нигде, и друзья все к нему ходят. И воет он иногда ночами!
— Это как же? — удивился я уже по-настоящему.
— А как пьяные воют, — махнула рукой Евдокия Ивановна. — Я-то знаю. А то еще, бывает, и зубами скрипят!
— Так уж и скрипят?
— Скрипят, будьте уверены! Только про Лешку я врать не буду, Лешкиного скрипа не слышала, но воет точно. То утром, то вечером. Точно спьяну!
— Так может не он это? — предположил я. — Ведь вы сами говорите, друзья к нему ходят?
— Нет, — задумалась Евдокия Ивановна. — Я сталкивалась тут в подъезде, вроде все культурные, чистенькие. Хотя, что они к нему повадились? Какой у них интерес-то?
— Может, он на дому работает?
— На дому-то? — Евдокия Ивановна насторожилась. — Это чего же он делает?
— Как я, например. Книжки пишет.
— Книжки? — Евдокия Ивановна покосилась на мои руки. — Кто же его книжки читать будет? Какой-то он несолидный для книжек-то.
— А если он «несолидные» книжки пишет? Да и книжки не из-за солидности автора читают. Опять же, может быть, он коллекционер? Собирает какие-нибудь древности, марки, наконец? Вот и люди к нему ходят культурные. Он вам мешает?
— Мне? — Евдокия Ивановна опешила.
Разбуженное в ней возмущение непутевым соседом требовало выхода. Она моргала глазами, пытаясь оценить нанесенный ей вред, и злилась еще больше.
— Мне? — переспросила Евдокия Ивановна. — Мне нет. Но ведь должен же быть порядок?!
— О каком порядке вы говорите, Евдокия Ивановна? — поддел я ее на «крючок». — Какой может быть порядок, если у нас дом тридцать лет без капитального ремонта? Порядок надо сначала наводить там! — показал я пальцем в направлении перпендикулярно вверх, отводя, таким образом, поток патриотического негодования от таинственного соседа. Евдокия Ивановна проследила за движением пальца, набрала полную грудь воздуха и тут же разразилась обличительной и гневной речью, собираясь в критическом духе обозреть все последние события, начиная от действий президента и заканчивая безответственностью работников жилищной конторы. «Минут на двадцать», — тоскливо подумал я, проклиная себя за необдуманный выбор информатора.
04Работа не шла. Герои не торопились двигаться к назначенному финалу, отмалчивались, либо вели себя неестественно и натужно, вынуждая то и дело рвать распечатанные листки и гонять по экрану текст вверх или вниз. Примета была плохая. Значит, или они задумали выйти из игры, или их подлинная история была гораздо реальнее и интереснее выдуманной мною. В такие минуты стоило оставить персонажей в покое, дать им расслабиться и зажить естественной жизнью. Жаль только, что естественная жизнь побуждала их обходиться без душевных страданий, надуманных испытаний и бесконечных философских рассуждений. Но это я поправлю. Просто они еще не знают, что задумал автор на последующих страницах их истории.
Голова гудела. Кажется, я начинал понимать причины благосклонного отношения ко мне соседки. Я умел слушать. Она уложилась в пятнадцать минут и удалилась, порядком ослабив мой интеллектуальный иммунитет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});