Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви

— Встречалась. Он был товарищем моего старшего брата. Они вместе приходили в пансион на воскресные свидания.

— И что?

— Ничего. Переглядывались, я по нем сохла, но… Пережила.

— Что пережила?

— Он после окончания гимназии уехал учиться в Москву. И на этом все.

— Ты его любила?

— Да.

— И у вас не было ни одного свиданья?

— Не было.

— А как же тогда узнавать друг друга?

— Не хочу вспоминать о том времени, — жестко проговорила мама. — Это самые тяжелые годы моей жизни. Как мне хотелось материнской ласки, как я мечтала хотя бы о приветливом слове ее! Скучала я по родным страшно. У меня тогда были ужасные головные боли, такие боли, что мне даже разрешали, при всей строгости режима, лежать днем в дортуаре. Я умоляла маму взять меня из пансиона, но она не брала, потому что наша семья была не в состоянии нанимать частных учителей, а в селе, где мы жили, среднего учебного заведения не было.

— А разве ты не могла жить у родственников в Рязани и учиться в нормальной школе?

— Мои родители гордыми были — не хотели одолжаться. И кроме того, считалось, что закрытое учебное заведение дает лучшее образование. Вот и получалось, что дети часто вырастали, не любя своих родителей. Меня отвозили в Рязань на полгода. В четырнадцать лет у меня начался плеврит, потом затемнение в легких. Лечили меня уже дома, после окончания учебы. В шестнадцать лет, моя дорогая, я уже учительствовала в сельской школе.

— А почему так рано?

— Нужно было зарабатывать, чтобы помогать старшему брату. Он учился в университете. В нашей семье все дети или учились, или работали. Нас было семеро у отца с матерью.

— И тебя, такую маленькую, слушались ученики?

— Еще как. Сельская школа была бедная. В одной комнате занимались одновременно четыре класса. Там были крошки и были дылды выше меня ростом и старше меня.

— И сколько ты там проработала?

— Три года.

— А потом?

— Потом поступила на высшие женские курсы и жила с братом Иваном, он учился на медицинском факультета. Крути ручку.

— Мама, какие молодцы были в вашей семье!

— Молодцы не молодцы, а дело делали. Ну-ка примерь.

— Уже?

Я примерила платье, оно сидело как влитое.

— Мамочка, какая прелесть!

Пришел с покупками папа и через минуту внес в комнату блюдо с пирожными «наполеон».

Я съела сразу три пирожных и, напевая, вышла во двор. Бабка Фрося и Ярошенчиха стали меня разглядывать и хвалить: расцвела. Я им рассказала про Уреки, какая там красота и какой воздух. Каждый расцвел бы, если бы пожил там, у моря.

А бабка Фрося похвалилась: Алешка поумнел в Гяндже. Скоро приедут. Извелась она, скучая по «паразитам».

— Бабушка Фрося, как я рада, что Алешка поумнел! Ведь я виновата в том, что он тогда совершил нехороший поступок.

— А ты-то при чем?

— Ну-у… мы играли вместе…

Не могла же я ей сказать, что угрызения совести с течением времени не покинули меня, мне и сейчас тяжело и стыдно вспоминать о воровстве колец.

Кто-то окликнул. Оглянулась. За низким трухлявым заборчиком тети Юлии стоял ее сын Сандро. Раньше он и внимания на меня не обращал, как и я на него. А тут сверкнул черными в длинных ресницах глазами:

— О, как ты выросла!

Я сразу вспомнила бабушку Мари, Нану, акацию перед нашим подъездом и громкие разговоры о любви, которые мы с Люсей подслушивали из передней. Тогда юный Сандро устраивал там свидания с девушками. Со мной он прежде никогда не здоровался, и вдруг…

Я растерялась:

— Здравствуйте, Александр… Ревазович.

— О, зачем же так официально? — сразу запротестовал он. — Мы же давние друзья! Называй меня просто Сандро! Я же не такой старый, ха, ха, ха!

Я молчала: это было так неожиданно.

— Ты стала очень, очччень интересной! — продолжал за забором Сандро. Мне он был виден только до пояса, в белоснежной сорочке и при галстуке. Он ни секунды не стоял на месте и весь сиял. Да если бы на ногах его были шпоры, я, без сомнения, услышала бы звон.

— Послушай, открой секрет такого перевоплощения!

— В Уреках, в Гурии, так красиво, что и вы бы…

— Да неужели? Ай-яй-яй! Как жаль, что мне надо бежать, как жаль! Дела, дела… Извини, пожалуйста! — он крепко прижал руки к сердцу. — Но обещаю, в следующий раз…

Кивнул, прищурился, сделал глазами какой-то невероятный пируэт, после чего раскланялся почтительно, взмахнул кистью руки так, словно в ней была шляпа с перьями, и… исчез.

Я застыла с открытым ртом. Потом пошла к тете Тамаре.

— Какой чудак наш сосед Сандро! Вы слышали его разговор со мной?

— Не слышала и очень сожалею, — пошутила она.

— А из окна, может быть, смотрела его жена.

— Она не обращает внимания.

— Какая умная, — сразу прониклась я уважением к незнакомой женщине. — Он хороший врач?

— Наверное, хороший. Только вот, — тетя Тамара опять усмехнулась, — этакий Дон Жуан нахаловский. Ты при дяде Эмиле, пожалуйста, не говори о нем.

И тетя Тамара рассказала, как месяц назад к нам в подъезд постучали, дядя Эмиль открыл дверь. «Вы уважаемый Сандро?» — «Нет, я не Сандро». — «Тогда извините. Здесь где-то живет доктор. У нас тяжелый больной, а уважаемый Сандро лечит всю нашу деревню и… Мы только его хотим, только его. Где он живет, скажите, если можно?»

Эти двое были в войлочных тюбетейках, в чохах и с мешками в руках. Они, конечно, и не подозревали, что обратились к доктору, только другому. Дядя объяснил им, как пройти к Сандро, и, взбешенный, вернулся в комнату.

— Эмилю, конечно, обидно: уже который раз люди обращаются к нему как в адресное бюро и, главное, расхваливают Сандро, уверяя, что второго такого доктора нет на свете.

В комнату своей девичьей походкой вошла тетя Адель. Села в качалку, рассмеялась. Я с момента приезда Левы в Тбилиси уже привыкла видеть ее всегда печальной и озабоченной и потому удивилась: глаза ее искрились, она словно помолодела.

— Ира, можешь меня поздравить, я работаю в яслях Тамары музыкальным работником. Но тише, не радуйся так бурно, я верю в сглаз. Уже тысячу раз я проверяла и поняла, что сглаз не суеверие. Есть какая-то связь, очевидно, какая-то зависимость… Не знаю, но это факт.

И знаешь, в ясли меня приняли без документов! Я же, когда бросила консерваторию, никаких документов оттуда не взяла. Да и что бы значил тот документ? Когда заведующая предложила мне место через Тамару, я много вечеров тщательно готовила ясельную программу там же, в яслях. О, почему я столько лет не верила в себя? По теперь я буду стараться, и заведующая во мне не разочаруется. Какие мы были глупые раньше, какие глупые! Мы совершенно не знали жизни! Как я жалею, боже мой, как жалею! Это было так неумно…

— Довольно, Адель, — сказала из нашей комнаты мама. — Ведь через минуту раскаянье вылетит из головы и будешь продолжать в том же роде.

— Нет, почему же? — обиделась тетя Адель. — Жизнь научила меня…

— Ты слышала, как отреагировал Сандро на приезд Ирины? — деловито спросила тетя Тамара, пряча искорки смеха в ресницах.

— Уже? — тетя Адель привскочила. — Как, как это было? — И она еще ничего не услышав, залилась веселым заразительным смехом.

Я рассказала. И даже мама, не видя моих жестов и мимики, расхохоталась у своей машинки.

Поговорили и о других соседях. Дядя Платон, оказывается, приезжал из Гянджи тайно — делать нашей активистке Топе официальное предложение. А она отказала. Теперь она, быть может, и поверила бы в его постоянство, но… Как он исхудал в Азербайджане! Нет, нет, это ей не импонирует.

А как Бочия? О, там у них тысяча и одна ночь! Опять он приводил какую-то «прачку». Но на этот раз была рукопашная схватка — Дарья Петровна обратила в бегство соперницу, а Бочию пообещала замуровать. Замуровать? Да, да! Она теперь, уходя на службу, запирает его на ключ — вот до чего разгорелись страсти в нашем флигеле.

Мы хохотали долго. Так долго, что мама успела за это время приготовить обед. Как приятно быть дома. Я не знала, на кого глядеть, с кем говорить. Ходила и трогала вещи, все было родное, давно знакомое.

Вернулся от своего старого приятеля дядя Эмиль. Немного навеселе.

— Вы что-то часто стали прикладываться к рюмочке, — сказала, проходя мимо, мама.

— Разве? — добродушно усмехнулся он. — А знаете, мы вспоминали, как охотились недалеко от Кутаиси на волков.

Тетя Адель продолжала улыбаться:

— Я давно подозревала, что втайне ты считаешь себя заправским охотником.

— А что? Мы тогда и на кабанов ходили! — с жаром продолжал дядя. — А какие шашлыки жарили! Тц! — прицокнул он языком. — Пальчики оближешь.

Я сразу вспомнила про «наполеон». Пошла в нашу комнату. Полюбовалась пирожными. Съесть еще? Взяла самое маленькое. Подумала: «Они, наверное, уже возвращаются с демонстрации. И теперь уже не бьются за право нести знамена и горны. Праздничные атрибуты тащат обратно в школу не самые достойные. И то лишь потому, что пионервожатая велела. А может, зря я не пошла на демонстрацию? Да, но тогда у меня не было бы платья».