Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви

— По не могу не я все время сидеть одна! Мама, можно я приглашу моих друзей к нам? Познакомлю тебя с ними, они такие…

— Ни в коем случае.

— Почему?

— Да потому что всему свое время. И теснота у нас. Нет, нет. И вообще, зачем ты меня нервируешь? Я прихожу из школы, извини за выражение, с ног валюсь, не чаю, как до постели добраться. Не шути, мне немало лет, вот доживешь до моего возраста…

— Значит из-за этого я не могу ходить к подругам?

— А почему? Ходи. Днем.

— А там самое интересное вечером.

— Ира, я сказала!

— Я тоже сказала.

Маме, видимо, показалось, что она ослышалась. А я сама не понимала, как осмелилась так дерзко разговаривать с ней.

— Вот отправлю тебя к отцу, — медленно, с угрозой проговорила она, — там, в деревне, не очень-то погуляешь.

— Ну и поеду! — сказала я.

Душила обида: ведь ничего плохого я не делаю, зачем же эти угрозы? И разве, наказывая меня, она не накажет таким образом и себя? Или я ей совсем не нужна? Нет, я не буду жить так, как хочет она! Она хочет, чтоб я жила как старушка!

— Поедешь? — холодно спросила мама.

— Да! — из чистого упрямства ответила я.

Она не находила слов. Посмотрела на меня как чужая:

— Смотри. Не пожалей потом.

На другой день я не пошла к Ламаре. У мамы был болезненный вид, я думала, как бы ей не стало хуже, и решила побыть один вечер дома. Заодно алгебру подгоню… Надо же наконец взяться за учебу, запустила ее — дальше некуда.

Села в галерее у окна, раскрыла тетрадь и книгу. Зевнула. Какой ужас — быть математиком. А есть люди, которые всю жизнь ею занимаются.

Вышел из своей галерейки Лева. Розовый, заспанный.

— Что грызешь ручку? Не можешь решить?

— Это же долго, — пододвинула ему тетрадь. — Давай реши быстро. — Он перерешал примеры в один миг.

— Ты в своем классе самый сильный по математике?

— Не только по математике.

— Ты изменился после Харькова.

— Потому что приучил маму не вмешиваться в мои дела.

Да, тетя Адель смеет только просить. Однажды попробовала поспорить, и он перевернул их ветхий стол вместе с посудой.

— Идешь? — кивнул в сторону Лоткинской горы.

— Мама не пускает.

Он прошелся по галерее, сделал несколько гимнастических упражнений.

— Что передать?

— Кому?

— Ему.

— Передай всем привет.

Когда он умчался к Ламаре, свободный как ветер, я затосковала. Действительно, а почему я не могу добиться такой свободы? Что, смелости не хватает? Я же ничего плохого не делаю. Что ей стоит пойти к Ламаре и посмотреть, с кем я там встречаюсь и как хорошо мы проводим время? И почему я сама не могу приглашать их к нам? Родители Ламары просто умоляют: «Приходите, приходите, будем очень рады!» А моя мама говорит: «Не время». Почему, почему она не хочет понять меня? Ведь ей даже про Отара нельзя рассказывать. Показала я ей недавно его стихи: «Люблю твой ум, люблю твои мечты» и так далее. Чудные стихи. Но мама первым долгом обратила внимание на грамматические ошибки, их она очень хорошо заметила, и особенно не могла простить Отару то, что у него не каллиграфический почерк. Будто у меня каллиграфический. Решившись показать ей стихи, я рассчитывала, что она проникнется к Отару симпатией и даже захочет с ним познакомиться. Как бы не так. Она еще больше насторожилась и, даже не спросив, как зовут автора, так забеспокоилась, что я больше не заговаривала о нем. Я вся изнывала — если мне запретят с ним встречаться, я умру, я просто умру.

Ссылка на юго-запад

Прибежала Ламара. Вызвала к воротам, сказала, что он будет ждать вечером. Он вчера целую пачку «Беломора» выкурил на балконе, вот как страдал. Роберт даже сказал: «Еще один такой вечер, и Отари покончит с собой».

Ах, этот Роберт!

— Меня мама не пускает, — пожаловалась я, — говорят: ходи к подругам днем.

Ламара горячо посочувствовала и стала придумывать, как бы мне вырваться из дома вечером.

— Знаю! Сегодня ученья МПВО…

— О, ученья?!

И моментально созрел план. Пойти к Ламаре еще засветло, а когда начнется затемнение, естественно, задержаться там.

— Только выходи из дома пораньше, а то твоя мама вспомнит о затемнении и не отпустит…

В школе в тот день нас еще и еще раз предупредили, чтобы мы во время учений МПВО вели себя достойно и были бы дисциплинированными.

Дядя Эмиль еще накануне в который уже раз тщательно проверил, не выбивается ли из окоп дома свет. А маму и тетю Адель предупредил: как только начнется ученье, он, уж покорнейше извините, вообще выключит электричество. Чтобы не было никаких сомнений, а главное эксцессов с бабкой Фросей.

Лева сказал, что это насилие над личностью, — он не позволит выключить электричество, потому что читает «Пармскую обитель», которую нужно вернуть товарищу завтра.

Чуть было не вспыхнула ссора.

— ТУЭС сам выключит свет, — сказала мама.

Так и случилось. Едва лишь заводской гудок протяжно оповестил о противовоздушной тревоге, электричество разом погасло во всем районе. Люди стали, чертыхаясь, зажигать керосиновые лампы, да так и сидели с ними, прикрутив фитили. Рокотали в темном небе самолеты. В городе было темно, хоть глаз выколи.

Почти у каждых ворот дежурили назначенные заранее дружинники из местных жителей. На нашем подъезде сидели Дарья Петровна и тетя Юлия. Дарья Петровна была страшно взволнованна и жаждала, чтобы кому-нибудь срочно понадобилась ее медицинская помощь. Но вокруг было до обидного спокойно, многие жители просто-напросто улеглись спать, хоть часы показывали только девять.

Я в это время находилась у Ламары, Лева тоже. Хоть дома с нетерпением ждала его «Пармская обитель», он все же решил не терять такого хорошего, романтического вечера рядом со своей подругой.

Мы вышли на балкой. Было жутко и весело.

— За время войны с белофиннами ни один вражеский самолет не показывался над Ленинградом, — сказал Роберт.

— А там же близко, — заметил Федя.

— Ну и что? Они боялись наших истребителей.

— Могучие сейчас истребители у немцев, — сказал Игорь, — «Мессершмитт-110». Он сопровождает бомбардировщиков и патрулирует.

— Да, потому англичане не могут использовать бомбардировочную авиацию в дневное время. У них нет таких самолетов.

— Неужели будет война? — тетя Кэто ужаснулась.

— Войны не будет. Мы — самая сильная держава и не хотим войны.

— Да, но посмотрите: уже и в Ливии война, и в Албании, и в Китае что делается…

— Пусть только попробуют сунуться! Мы им такого покажем, что эй-ей-ей!

— Никто не в силах победить нас!

Игорь тихонько запел:

Если завтра война, если враг нападет,Если темная сила нагрянет…

— Ой, деточки мои, — вздохнула тетя Кэто.

Как один человек, весь — советский народЗа свободную родину встанет!..

— дружно подхватили мальчики.

И показалось, что они уже совсем взрослые.

Полетит самолет, застрочит пулемет…

У меня по коже мурашки побежали: да, да, никто не в силах победить нас.

Загрохочут могучие танки…

Ведь нас так много, мы такие дружные, ну кто, кто осмелится пойти на нас войной?

И линкоры пойдут, и пехота пойдет,И помчатся лихие тачанки!..

— Скорей бы начали прокладывать железную дорогу по Черноморскому побережью, — сказал дядя Ило. Он только что вернулся с завода и сообщил радостную весть: их бригада отремонтировала еще один электровоз раньше назначенного срока. — Вот если бы строители так же дружно и быстро строили, как ремонтируем мы. Очень нужна эта дорога, очень.

— Ничего, — сказал Лева, — дело не в дорогах. Если начнется, мы их техникой задавим, техникой!

— Да, она у нас колоссальная, — подхватил Роберт.

Вот снова загудел заводской гудок, давая отбой треноги. Надо было бежать домой… Но Федька завел патефон, и мы опять танцевали. Я могу танцевать без конца.

— Все же надо идти домой, Отар.

— Хорошо. Пойдем, — сразу согласился он. Весь вечер Отари был какой-то озабоченный. Сам на себя непохожий.

Вышли на улицу. Лева простился с Ламарой и зашагал по улице мимо нас.

— Постой! — крикнула я.

Вернулся.

— Что?

— Не успеешь выспаться, да? Из-за тёбя меня мама будет ругать.

— А… «Пармская обитель»?

— Не ври, спать завалишься!

— Как захочу. А ты, Отар, давай тоже домой. Голову на плечах иметь надо.

Последняя фраза удивила: ведь Лева никогда не вмешивается в дела других. Он же враг насилия.

Я все же крикнула:

— Неужели так спать хочется?

— Как вам — гулять! — не оборачиваясь, крикнул в ответ.

Отари вздохнул: