Государь (сборник) - Никколо Макиавелли

Глава XXI

Первого претора, после 400-летних войн, римляне послали в Капую

Выше уже немало говорилось о том, насколько обычай римлян, бывший у них в ходу при расширении владений, отличается от поступков государей, в наше время принимающих в подданство новые земли. Говорилось также о том, что городам, не подвергавшимся полному разорению, римляне оставляли их прежние законы, даже если не принимали в союз, а подчиняли себе. Никаких внешних признаков римского владычества этим городам не предписывалось соблюдать, они должны были выполнять только некоторые требования и, следовательно, сохраняли собственную власть и достоинство. Такого образа действий римляне придерживались до тех пор, пока не вышли из Италии и не стали превращать другие страны и царства в свои провинции.

Об этом можно судить хотя бы по тому, что первый претор, когда-либо назначенный римлянами, был отправлен в Капую, и они сделали это не из собственных властолюбивых устремлений, а по просьбе капуанцев, которые повздорили между собой и посчитали необходимым пригласить к себе одного из римских граждан, чтобы он восстановил спокойствие и навел порядок. Побуждаемые этим примером и сходной необходимостью, жители Анциума также обратились с просьбой о присылке к ним префекта, и по поводу этого события и нового способа управления Тит Ливий замечает, что «quod iam non solum arma, sed iura romana pollebant» [47] . Можно сделать вывод, насколько этот образ действий облегчил приращение римских владений. Ведь города, привыкшие жить свободно и подчиняться своим согражданам, скорее смиряются с таким господством, которое не бросается в глаза, хотя бы оно и было довольно обременительным, чем с тем, что дает знать о себе каждый день, как бы напоминая жителям об их порабощении. Для государей еще одно преимущество заключается в том, что их чиновники в этом случае не заседают в судах и не принимают участия в решении гражданских и уголовных дел, поэтому их приговоры не могут навлечь на государя упреков или бесчестья, и, следовательно, уменьшается число поводов для возникновения клеветы и ненависти к нему. О справедливости этого утверждения, кроме примеров, которые можно было бы привести из древности, свидетельствуют недавние события в Италии. Как всякому известно, французы неоднократно занимали Геную, и их король раньше всегда посылал туда своего наместника, чтобы он управлял там от его имени. Только сейчас, не по собственной воле, а в силу необходимости, король предоставил городу жить по собственному усмотрению под надзором генуэзского правителя. И если кто-то станет сравнивать, какой из этих двух способов надежнее обеспечит королю владение Генуей и одновременно будет по душе ее жителям, он, без сомнения, сделает выбор в пользу второго.

Кроме того, люди тем охотнее ищут твоего покровительства, чем менее ты на него внешне претендуешь, и тем менее опасаются покушения на свою свободу, чем мягче и снисходительнее ты себя с ними ведешь. Такое дружелюбие и снисходительность заставили капуанцев просить претора у римлян, но если бы те хотя бы в чем-то дали понять, что сами желают этого, просители заподозрили бы неладное и отвратились бы от них. Но зачем искать примеров в Капуе и Риме, когда их довольно во Флоренции и Тоскане? Всякому известно, что очень давно под власть Флоренции добровольно перешла Пистойя. Всякому известно также, какая вражда царила всегда между флорентийцами, с одной стороны, и жителями Пизы, Лукки и Сиены – с другой. Такая разница вызвана вовсе не тем, что пистойцы меньше дорожат своей свободой, чем другие, и не тем, что они ценят себя меньше других, но тем, что флорентийцы вели себя с ними как братья, а с другими – как неприятели. Вот почему пистойцы сами отдались под их власть, а остальные прилагали и прилагают все усилия, чтобы с ними этого не случилось. Нет сомнения в том, что если бы флорентийцы путем союзов или оказания помощи приручили, а не ожесточили своих соседей, то сейчас они, бесспорно, были бы хозяевами Тосканы. Я не делаю из этого вывода, что нельзя прибегать к оружию и к силе, но эти средства нужно оставить напоследок, на тот случай, если другие окажутся бесполезными.

Глава XXII

О том, сколь часто людские мнения о серьезных вещах оказываются ложными

В том, насколько ложны зачастую мнения людей, всегда могли убедиться свидетели принимаемых ими решений, ибо эти решения, если их не принимают личности выдающиеся, противны какой бы то ни было истине. А поскольку выдающиеся личности в разложившихся республиках, особенно в мирное время, окружены враждебностью вследствие зависти и прочих проявлений людского тщеславия, то верх одерживают благодаря своей распространенности ложные суждения либо предложения людей, действующих не на благо, а ради благосклонности массы. В трудную минуту ошибка раскрывается, и необходимость заставляет прибегнуть к тем, о ком в лучшие времена забывают, как это будет показано подробнее в своем месте. Кроме того, в оценке событий легко обманываются люди, не имеющие глубокого опыта и познаний, потому что происходящие события внешне во многом подтверждают те мнения, которые люди составили себе на их счет. Все это говорится к тому, чтобы понять, как претор Нумиций подействовал на латинов после того, как они были разгромлены римлянами, и почему несколько лет назад, когда французский король Франциск I выступил в поход на Милан, многие полагали, что город будет защищен швейцарцами. По смерти Людовика XII на трон Франции взошел Франциск Ангулемский, который пожелал возвратить своему королевству герцогство Миланское, за несколько лет до того захваченное швейцарцами по наущению папы Юлия II. Для облегчения своего предприятия король искал поддержки в Италии и, кроме венецианцев, которых привлек на свою сторону Людовик, заигрывал с флорентийцами и с папой Львом X, рассчитывая для осуществления своих планов на их помощь, потому что в Ломбардии стояли войска короля Испании, а имперские силы – в Вероне. Папа Лев не пошел королю навстречу, а поддался на уговоры тех, кто, как говорили, советовал ему оставаться нейтральным, ибо это в данном случае обеспечивало якобы верную победу: Церкви невыгодно было усиление в Италии ни короля, ни швейцарцев; для возвращения страны к старинной свободе требовалось избавить ее от ига и того, и других. Но справиться с каждым из них или с обоими вместе оказалось невозможным, поэтому следовало выждать, кто из них победит, и тогда Церковь со своими союзниками могла выступить против того, кто одержит верх. Трудно было бы отыскать более удобный случай, чем теперь, когда оба противника находились в походе, а войско папы готово к тому, чтобы быть выдвинутым на границы Ломбардии, ближе к театру событий, под предлогом охраны папских владений, и там ожидать генерального сражения. Эта кровопролитная в силу доблести обеих армий битва должна была так ослабить победителя, что папа без труда смог бы напасть на него и полностью разбить. Тогда, приумножив свою славу, он стал бы господином Ломбардии и властелином всей Италии. Исход событий показал, насколько такое суждение было ложным: после долгой борьбы швейцарцы были разгромлены, но войска папы и Испании не только не осмелились напасть на победителей, но и приготовились уносить ноги, что не спасло бы их, если бы не милосердие или холодность короля, который не искал новой победы и удовольствовался соглашением с Церковью.

Приведенное мнение не лишено некоторых оснований, которые сами по себе выглядят справедливыми, но на деле они совершенно далеки от истины. Очень редко случается победителю понести большой урон, потому что его солдаты погибают в самом столкновении, но не при отступлении. В пылу битвы, когда люди сражаются лицом к лицу, гибнут лишь немногие, прежде всего потому, что схватка чаще всего бывает недолгой; если же в ожесточении она продлевается настолько, что и победители несут большие потери, то само известие о победе и страх, который наводит она на врагов, далеко превосходят урон, нанесенный гибелью солдат. И если неприятель, понадеявшись на то, что победоносное войско ослаблено, захочет помериться с ним силами, он может жестоко ошибиться, если только не располагает войском, которое может справиться с противником, независимо от его победы, и до и после нее. В этом случае каждый из них может победить или проиграть, в зависимости от своей доблести и от милости фортуны, но тот, кто уже вступал в бой до этого и одержал победу, окажется в более выгодном положении скорее, чем другой. Это хорошо видно на опыте латинов и на примере претора Нумиция, который, упорствуя в своем ложном мнении, нанес великий ущерб поверившим ему народам. После победы римлян над латинами Нумиций призывал всех жителей Лациума напасть на победителей, ослабленных в сражении, утверждая, что победа римлянам досталась только на словах, но они понесли такой урон, как будто бы потерпели поражение, и что достаточно было бы малейшего толчка, чтобы свалить их. Народы, поверившие словам претора, собрали новое войско, но были тотчас же разгромлены и пострадали так же, как пострадает всякий, кто станет придерживаться подобного мнения.